Сердце степи (СИ) - Иолич Ася. Страница 33

На пол. Она - жаркий ветер, что спрятался в траве, дрожа, но поднимается, поднимается, тревожа росу. Руки - продолжение тела, они вплетаются в музыку, в этот дым, связывают натянутые взгляды степняков, сидящих перед ней, и их пальцы, блестящие от жира, сжимаются, замедляются. Бутрым пронёс кусок мимо рта. Он что, пьян? Ритм ягета стучал в груди, и тело упруго, порывисто прогибалось, без единой ошибки воспроизводя заученные, выверенные, отточенные, доведённые до совершенства движения. Бутрым подался вперёд, ощупывая взглядом то, что мелькало под тонкой пеленой двойной красной вуали, пытаясь разглядеть, но костюм был не так прост.

«Ты - пламя. Ты - ветер. Танцуй!» Она танцевала, и взгляды скользили, привычно, знакомо, только Харан опустил глаза, как всегда. Жирные подбородки, жирные пальцы, пятна вонючего бараньего жира на потных халатах, подошвы расшитых сапог в богато украшенных подушках… Степные дикари. Чей-то взгляд отчаянно жёг кожу. Музыка таяла, и пламя иссякало, гасло. Два гибких извива, и снова на пол, угасая, утекая, успокаиваясь… Всё.

Тишина была долгой, потом кто-то хрипло прокашлялся. Камайя встала, склонив голову, и Руан набросил ей на плечи плащ. Она покосилась на него, и он еле заметно одобрительно кивнул.

- Подарок твой хорош, - хохотнул Бутрым, опрокидывая в себя ещё стакан быуза. - Отведите в мои покои. Конь прекрасный. Поставить на конюшню!

Две девушки торопливо просеменили к Камайе, подхватывая её под руки. Она шла, расправив плечи и опустив голову, под жгущим шею взглядом, от которого кожу свербило.

- Госпожа, пройди сюда, - сказала одна из служанок, показывая на резную дверь.

Камайя шагнула внутрь и поморщилась. Несло кислятиной и несвежим, потным бельём, а ещё чем-то сладковатым, незнакомым, цеплявшим обоняние и маслянистым. Из-под кровати торчал край чего-то, напоминающего ночной горшок, и смрад подтверждал предположения. Гамте. Может, попросить девушек прибраться? Почему он спит на грязном?

- Кто распоряжается покоями Ул-хаса? - спросила она, стараясь не морщиться от брезгливости. - У него есть личные слуги в покоях?

- Есть, госпожа. Ул-хас Бутрым не любит, когда его беспокоят или трогают его вещи.

Девушки вышли, и она, застегнув плащ и подобрав его длинные полы, бросилась к окну, открывая ставень и стеклянную створку. Тепло от полукруглого очага у стены быстро уходило, но вонь тоже уменьшалась. Она вытащила прядь волос и сунула под нос. Земляника… Ароматное мыло из Валдетомо на несколько дней оставляло в волосах запах ягод и лесных трав. В дороге, в шатрах, пропахших бараниной, это бы всё равно не спасло, и Камайя надеялась, что хотя бы в относительно большом городе не будет вони, перебивающий нежный аромат чужой родины, но тут тоже воняло - другим бараном, пьяным, нечистоплотным, с пальцами, измазанными жиром, на который налипли оранжевые зёрна риса, похожие на мерзких личинок.

Она откинула покрывало с кровати и встряхнула одеяло. На пол посыпались какие-то крошки. Простыня даже в свете очага была грязной. Камайя закрыла глаза и сглотнула. Пятьдесят шесть лет… Пьянство, обжорство, нечистоплотность.

Благовония! Тут должны быть благовония!

На столике в углу стояла закрытая курильница. Камайя кинулась к ней. Есть! Дымок поднялся в воздух, и Камайя бросила уголёк обратно в очаг, пристроила щипцы к стене и закрыла ставень. Было холодно, но в это покрывало закутываться вовсе не хотелось.

46. Кам.Радуй меня

Минуты текли, очаг потрескивал. Она представила похожий очаг в небольшом доме на юге Арная, в эйноте у моря. Гулять тёплыми вечерами по обрывистому берегу, собирая травы, с большой лохматой собакой, возвращаться в свой дом, листать газеты и листки сплетен, а зимой перебираться в Ордалл, в общий дом бесед на улице Венеалме, помогать Одосу с составлением плана занятий сэйналона… Сидеть до утра с чашкой ачте за разговорами с преподавателями, а потом, позже, когда серебристый иней тронет виски, уехать в Валдетомо и посвятить оставшееся время изучению тамошних сказаний, причудливых, временами тёмных, странных, как те, что рассказывала бабушка Ро в Рети, пока к ним не приехала Кэлантай в своих белых одеждах, подчёркивавших её тёмную коричневую кожу, с  сияющими серьгами и причудливо уложенными совершенно седыми волосами. «Знаешь, что ждёт её тут? - спросила она у матери. - Та же жизнь, которая была у тебя, твоей матери и бабки, и у всех девочек, рождённых здесь. Ты хочешь этого для неё?» Мать плакала весь день, а потом, к вечеру, накинула длинное платье и взяла её за руку. Кэлантай стояла у повозки, в которой сидело четверо каких-то людей, и дала матери десять золотых, а серьги сияли в закатном свете, будто пылая. Мать снова плакала, потом поцеловала Камайю в макушку и ушла. Откуда-то сбоку подошёл огромный человек, молодой и при этом будто седой, почти в два роста Камайи, и она заплакала от страха, но он взял её на руки и осторожно усадил в повозку, а потом дал ей яблоко какой-то просто невероятной величины, полосатое, по вкусу похожее на мёд, и она жевала его, пока гигант что-то тихо говорил Кэлантай, а та расчёсывала густые, свалявшиеся в тугие шнурки темно-пепельные волосы Камайи, спутанные, мягкие, как дым.

- Госпожа, Ул-хас идёт. - Служанка засунула голову в дверь и тут же скрылась.

Камайя встала, надевая улыбку, будто украшение. Она скромно сложила руки спереди, тряхнула волосами, перекидывая их за спину, и выпрямилась. Подарок должен сиять.

Ул-хас ввалился в комнату, еле держась на ногах. От него несло так, что Камайя задержала дыхание, с трудом справляясь с собой, но тут же улыбнулась ещё шире. Бутрым не заметил её. Он прошёл к кровати и тяжело сел на неё, потом лёг, с трудом забросив ноги в сапогах на покрывало. Камайя стояла, и с каждым мгновением улыбку становилось всё сложнее удержать на лице.

- Э-э-э… Ты… Радуй меня, - хрипло пробормотал Бутрым, тыкая в неё пальцем.

Заметил. Чёрт бы его побрал прямо тут. Камайя скользнула к нему, стянула сапоги и поставила их на пол у кровати, потом нагнулась, чтобы развязать халат. На груди было большое жирное пятно. Не смотреть… Не думать. Побережье Арная, шелест травы на каменистых обрывах, солёное дыхание моря… Ароматный венок на волосах и дорогой ачте, который пахнет лепестками яблони.

Великий Ул-хас всхрапнул, и она остановилась, откидывая полу, чтобы добраться до внутренних завязок.

- Ул-хас Бутрым, проснись, - позвала она, теребя его двумя пальцами за борт халата. - Как же радовать тебя, когда ты… спишь?

Его рука безвольно упала, свешиваясь с кровати, и Камайя сжала кулаки. Кетерма! Пьяный кретин!

Она развязала и распахнула халат и рубаху, благодаря спасительный полумрак, потом дернула за верёвочку штанов и отшатнулась. Нет. Нет. Пусть спит. Пусть спит. У всего есть предел, и она достигла своего.

Камайя схватила плащ, одновременно накидывая на Ул-хаса тяжелое покрывало. Надо уговорить его помыться, иначе она не сможет. Нет. Как же его жёны… Это какой-то кошмар.

Она свернулась в уголке, на полу, на подушках, выбрав те, которые были почище, и накрылась плащом.

Утро началось с боли в шее. Сон был рваным, и ей вспомнилось, как посреди ночи снаружи вдруг истошно заблеял баран, а потом, чуть позже, где-то вдалеке кричал петух. Она встала, разминаясь, и прошла мимо кровати, на которой храпел великий Ул-хас, повелитель Халедана. В утреннем свете его редкая косица и усы смотрелись ещё более жалко, а дряблые щёки свисали к ушам. Как же он довёл себя до такого состояния? Отец Алай был всего на несколько лет младше, и, видимо, жизнь в седле и постоянные нагрузки не давали ему одряхлеть раньше времени, но Бутрым...

- Ул-хас отпустил госпожу? - спросила служанка, стоявшая под дверью.

- Отпустил. - Камайя потёрла шею рукой и кивнула девушке. - Куда теперь?

- Пойдём, госпожа, - улыбнулась служанка. - В шатёр наложниц. Улсум Туруд желает тебя видеть.

Она провела Камайю по коридору, потом по переходу с открытыми арочными окнами и вывела в огромный двор, в котором стояли три шатра.