Сердце степи. Полёт над степью (СИ) - Иолич Ася. Страница 22

- Рядом с мужем?

- Да. Я надеюсь, что Мать Даыл не даст мне долгой жизни без него. Я полюбила его с первого дня, как увидела. А потом я полюбила степь, в которую он отпускал меня, когда я тосковала в покоях. Разве можно не любить её? Я вижу одну тридцатую часть от того, что видела раньше, но даже так я вижу, насколько она прекрасна. Я видела и море, и горы, и болота… Я бывала и в небольшой пустыне на востоке Телара, по которой шэс Рамасэ теперь тянет оросительные каналы, превращая бесплодные земли в зелёные луга. Но степь заполнила моё сердце.

- Может, ты полюбила её, потому что любила мужа, Улхасум?

- Возможно. Но я стала частью её, а она - частью меня. Мы сплелись, как души в ветвях Эн-Лаг. Посмотри. Смотри сердцем.

Камайя сидела, и слёзы падали на мех плаща. Огромные белые волны холмов накатывали друг на друга, и серое небо размывало свет. Белизна не резала глаза, она была как чистый холст, которого ещё никто не касался кистью.

- Я вижу, - сказала она наконец. - Я вижу то, что видела ты, досточтимая. Она прекрасна.

- Возвращаемся, - сказала Гатэ конюху. - Поворачивай плавно. Ветер прохладный сегодня, да? - она повернулась к Камайе. - Сын зашёл ко мне с утра. Он берёг левую руку, и от него пахло кровью. Ты ранила его в сердце?

Камайя закрыла глаза и стиснула зубы. Кровь пульсировала в висках.

- Я просила его уйти, но он не уходил.

- Если много раз просить, он действительно уйдёт, Камайя. Ты хочешь, чтобы он молча ушёл, или чтобы он сказал и остался?

- Я достаточно слышала его слов. - Камайя мрачно усмехнулась. - Не беспокойся, досточтимая, на людях мы ведём себя тихо, а мои слуги мне верны. Почему ты выехала сегодня? - отчаянно попыталась она сменить тему. - Ты так редко выходишь, Улхасум.

- Сгущается чернота… Мой мир скоро погаснет. - Гатэ печально опустила голову. - Всё темнее и темнее. Решила напоследок увидеть то, что мне дорого… Пусть и чужими глазами.

- Может быть, пригласишь Аулун?

- Да. Да. Однажды она прояснила тьму… Думаю, сможет прояснить и эту.

Запахи жареной баранины плыли в сухом воздухе, две золотые хэги бежали у ног старенькой лошадки Гатэ, и конюх медленно вёл её по стойбищу, мимо шатров, пахнущих кислым молоком и неистребимым бараньим духом. Камайя накинула капюшон и поправила свою красивую войлочную шапочку, закрывающую уши. Она не будет ждать весны. Она уйдёт отсюда, как только закончатся зимние праздничные дни.

- Досточтимая, когда последний день праздника? - спросила она, глядя, как девушка рисует на снегу обережные знаки, насыпая на белизну золу из очага.

- Торопишься? Ещё четыре дня. Эным соберутся и скажут точнее.

- Странно, что праздник не связан с полнолунием.

- Он связан с полнолунием. Каждый год Габо вырастает до полного размера, как открытый полностью обод шатра, но это не время для праздника. Когда обод приоткрыт, Выы выносит духоту и старое, меняя на свежее и новое. Праздники нужно завершать до полнолуния, пока звезда Мыр всё ещё видна над горизонтом, и посвящать оставшееся время проветриванию души от всего, что накопилось за год. А потом дарить друг другу тепло, чтобы заполнить им чистый, выстуженный шатёр, свободный от прошлого. Полнолуние не празднуют… Это время, когда душа должна очищаться.

- Меня измучил запах баранины в шатрах, - призналась Камайя. - К концу пути я уже пропиталась им вся. Это нельзя было выветрить.

- Хасэ разделывают овец в шатрах и хранят там мясо. - Улхасум весело пожала плечами. - Ты чувствительна к запахам? Я одно время любила духи. Мне возили их из Телара.

- Да. Очень чувствительна. - Камайя сжала зубы, прогоняя воспоминания и мурашки, вызванные ими. - Как оказалось, даже больше, чем думала.

- Степь покорила меня ранним летом. Июнь… Я гуляла по холмам, на которых косили траву для таохейских лошадей, - они не умеют есть из-под снега, - и пропитывалась ароматами жизни. - По щеке Улхасум ползла одинокая слезинка, и она смахнула её. - Камайя, может, останешься до июня? Твои глаза увидели бы много красоты, которую я уже не увижу.

- Улхасум, ты рвёшь мне сердце.

В носу щипало. Камайя направила Дамал левее, ближе к чалой, потянулась и осторожно пожала руку Гатэ, лежавшую на луке седла. Та улыбнулась, и улыбка протянулась сквозь сердце, как бьющаяся струна.

- Не плачь. - Трое слуг спустили Улхасум с лошади, и она стояла, оправляя одежду. - Ты должна быть сильной. В покоях не пахнет бараниной… Тебя не радует это? Улыбнись!

Камайя не искала среди улыбок нужную. Эта была искренней, и ответная, которую подарил ей Эрту у ворот - тоже.

- Госпожа, Йерин кричала на нас, - сказала Вирсат, встречая её у дверей. - Тинхэн сказала, что нас с Дерре сдала Нуун. Она увидела нас и предупредила улсум Туруд. Ты оставишь это так, госпожа? - тихо спросила она, увидев, что Камайя, поджимая губы, заходит в покои. - Ничего не сделаешь?

- Я не могу ничего сделать. - Ачте остыл, и Камайя поставила заварник к очагу, на решётку. - Я не могу начинать войну с Нуун… И с Йерин. Почему Йерин вдруг нарисовалась? - спросила она, поднимая глаза на Вирсат.

- Она обозлена, что… Прости. Рисэл так и не была у господина Аслэга, а уже две ночи прошло. Кажется, она из-за этого негодует. Девушки сказали, она шипела «я уничтожу эту арнайскую...» Дальше там было нехорошее.

- Не была у Аслэга?

- Да. В первую ночь его вообще не было во дворце, а вторую он провёл в покоях госпожи.

Камайя стояла, сцепив пальцы, и смотрела в огонь. В сущности, какая разница? Он говорил что-то про эным с лентой и свадебные подарки… Не Рисэл, так Нуун, не Нуун - так Тинхэн или Иймэт. «И это будешь не ты». Представить эту юную девочку с восторженно распахнутыми глазёнками через пару десятков лет в роли новой Улхасум не получалось. Она больше походила на робких Далэй и Заар, сидящих в бесконечном ожидании в заброшенном гареме Бутрыма.

К чёрту, к чёрту! Пошли они все к чёрту, эти мужчины, и вонючие, и те, от запаха которых теряешь рассудок… Надо сходить к Рикаду. Он, наверное, уже оклемался. Вонь от него вчера сбивала с ног, но перекошенное лицо Аслэга стоило того.

Камайя остановилась и сморщила нос. Рик вонял нечистотами и хмельным, но что-то в памяти цепляло, заставляло вот так морщиться. Она решительно схватила плащ.

- Госпожа, куда ты? - Вирсат спешила за ней по галерейке. - А поесть? Ачте?

- Потом. Я в лечебницу.

- Госпожа, ну вот что тебе не сидится в покоях? - жалобно причитала Вирсат, нагоняя её у лекарского домика. - Всем же прекрасно живётся в шатрах и покоях, а на тебя будто колючую попону накинули…

- Не ной. - Камайя толкнула дверь. - Пойдём.

Рикад сидел, спрятав лицо в ладонях, и раскачивался, а перед ним мрачно возвышался Аслэг. Аулун стояла рядом, сворачивая повязки и перекладывая горшочки и флакончики в своём коробе, потом отошла к Укану.

- Допрыгался-таки этот блудливый? - спросила Камайя, поймав взгляд Аслэга. - Будешь его убивать?

- Бакан убьёт, как только узнает. Мне руки марать не придётся, - хмыкнул Аслэг.

- Мне плохо, - стонал Рикад. - Плохо!

Камайя нахмурилась.

- Аулун, что-то долгое у него похмелье. Он вчера не пил снова?

- Да ты что, госпожа. Тут за ними присмотр. Видела охрану?

- Тан Дан в милости своей даровал ему мир в душе, - усмехнулся Тур из своего угла. - А теперь у него отняли всё. Как у меня! Коня, жену, свободу!

- Заткнись! - крикнул Рикад. - Иди в…

- Рикад! - воскликнула Камайя. - О чём он говорит?

- Он познал блаженство всепрощения Тан Дан, но не признается, - гнусно ухмыльнулся Тур. - Без всепрощения ему плохо.

- Ах ты…

Камайя ловко поймала вскочившего Рика за ухо, усаживая обратно на стул, принюхалась, потом нагнулась пониже и снова повела носом, пытаясь уловить еле слышный запах от его волос. Аслэг удивлённо смотрел на неё.

- Ты его нюхаешь? - спросил он, тоже нагибаясь и окутывая её своим невозможным мускусом. - Зачем?