Не бойся, тебе понравится (СИ) - Лель Агата. Страница 58

После откровения матери, тогда, в чужой родной комнате, я нашла в себе силы позвонить ему. Я попросила его пока не приезжать, ссылаясь на то, что вернулась мама и она не очень хорошо себя чувствует, что сейчас не лучшее для знакомства время. Мы договорились, что он приедет завтра вечером. Хорошо поговорили, спокойно... а утром следующего дня мы с мамой погрузили наши чемоданы в такси и покинули город. Уже в аэропорту я отправила ему короткое смс: "Прости, я не готова к отношениям. Нам надо расстаться" - и тут же выбросила сим-карту в урну.

Я ничего не сказала ему. Просто не смогла открыть эту уродливую правду. Я поступила так осознанно, ведь когда ты по-настоящему любишь, ты оберегаешь свою половину от страданий. Когда ты любишь так же сильно, как я, ты готов принять удар на себя.

Я была согласна на то, чтобы он думал, что я просто его бросила. Кинула, ничего не объяснив. Сбежала, испугавшись его серьёзных намерений. Я была готова к тому, что он меня возненавидит, главное, чтобы он не рвал сердце так же, как я. Ведь я была уверена, что обычное расставание пережить проще, чемтакуюправду.

Я понимала, что он никогда ничего не узнает, ведь мама так и не открыла Виктору, что я его дочь. Так что покидая город мы увозили с собой наши мрачные тайны.

По пути домой я попросила маму ничего не рассказывать отцу. Не потому, что я хотела её выгородить, став соучастницей грязной лжи, а потому, что он тоже не заслуживал пережить такое. Это было давно, было и прошло, ни к чему перетряхивать старые скелеты.

Мой отец - Александр Ко́рсаков. Точка.

О причине депрессии ему даже не пришлось врать - рассталась с парнем, первая несчастная любовь, все дела. Правда, о том, кого именно я полюбила он, конечно, не знал. Не знал, и очень за меня волновался, это была его идея нести в моей комнате вахту, пока я не отойду окончательно - подслушала их с матерью разговор на кухне. Они не собирались обратно съезжаться, но спустя несколько недель я увидела, что вещи мамы из зала перекочевали обратно в родительскую спальню. А может, они перекочевали раньше... не помню. Я многое не помню из того, что творилось этой зимой.

Я плыла по течению, смотрела ночами в пустой потолок и не понимала, за что, почему... Почему именно он... Тогда я запрещала себе заглядывать на его страничку. Я боялась увидеть, что он продолжает жить дальше.

Да-да, я помню, как говорила, что хочу, чтобы он был счастлив. Но, Господи Боже - как же я боялась увидеть его улыбающегося в обнимку с какой-нибудь девушкой... Я понимала, что просто этого не перенесу. И не помогут ни вахты, ни чудесные пилюли...

А потом он приехал.

*Call me up - позвони мне

Часть 56

***Это случилось через полтора месяца после моего побега обратно в Питер. Тогда я ещё жила с родителями и это был самый трудный период. Даже хуже, чем в первые недели. Первые недели - время неосмысленной острой боли, когда всё твоё существование пульсирующая незаживающая рана. Ты не можешь нормально анализировать случившееся, ты просто страдаешь, обвиняешь мысленно всех вокруг и не хочешь дальше жить. А вот спустя месяц наступила так называемая стадия осознания, когда первые эмоции ушли и до тебя доходит, что всё. Точно теперь всё. И от понимания, что человек не умер, он жив и вполне здоров, но вы никогда, ни при каких условиях не можете быть вместе становится невыносимо. Вас разлучила не другая девушка, не остывшие чувства, не страшная болезнь, а наполовину одинаковая кровь, что течёт в двух наполовину одинаковых людях. И это неизменно. Всё.Ничегонельзя с этим сделать.

Это было сложно принять, очень тяжело. В один из таких мятежных вечеров в дверь позвонили. Разумеется, я даже глазом не повела в ту сторону и открывать пошла мама. Её не было совсем недолго, всего несколько минут, но мой заторможенный мозг вдруг выдал первый живой за недели анабиоза импульс. Это не объяснить так просто словами. Я словно почувствовала что-то... Вышла в прихожую и именно в этот момент мама захлопнула входную дверь.

- Кто это был?

Она ничего не ответила - бледная, прислонилась спиной к двери и в её взгляде было столько сожаления и вины...

Я поняла сразу же: метнулась к кухонному окну и, не включая свет, отодвинула край занавески. У подъезда на заснеженной лавке сидел Эмиль.

Я не видела его лица, только тёмную засыпанную белоснежными хлопьями макушку и мелькающие огонёк сигареты. Но это точно был он. Здесь, совсем рядом - рукой подать.

Не знаю, как тогда выдержало это всё моё бедное сердце.

- Что ты ему сказала?

- Что ты здесь больше не живёшь и не хочешь, чтобы он тебя искал, - положив ладони на мои плечи тихо прошептала мама. - Прости, Лея, но ты ведь сама этого хотела. Чтобы он ничего не знал...

- Да, хотела. Хотела...

Он сидел очень долго, за первой сигаретой пошла в ход вторая, третья... Он словно раскусил наш обман, ждал, когда я передумаю и спущусь. Но я просто стояла и смотрела на него из окна, прислонившись виском к холодному стеклу.

Как же мне хотелось тогда туда, к нему, просто выбежать на улицу босиком и пошло оно всё к чёрту... Но я понимала, что нельзя. Что сделаю этим хуже для нас обоих. Сделаю хуже ему, а он этого не заслужил.

Ну расскажу я ему - и? Что изменится? Ничего. Эта встреча всё только испортит. И... я элементарно боюсь к нему приближаться. Разум - плохой советчик, если во главе угла сильные чувства.

Я проплакала тогда всю ночь, а потом ещё несколько ночей простояла возле окна, ожидая, что увижу у подъезда знакомый ссутуленный силуэт. Но он больше не пришёл. Наверное, всё понял и улетел обратно домой, в свой маленький городок дождей и туманов. Строить новую жизнь. Без меня. С мыслями, что я его подло бросила.

Ну что ж, я сама этого добивалась.

А потом потекли серые однообразные будни наполненные... ничем. Университет, дорога домой на метро, одинаковые ничем не запоминающиеся вечера. Жизнь словно поставили на паузу. Я даже не заметила, как расстаял снег. Как от меня отвернулись старые друзья. Я превратилась в тень, досадное недоразумение и очнуться от этой спячки мне помог отец. Нет, не его ежевечерние уверения, что всё у меня обязательно наладится (разве хоть кто-то слушает подобную чушь?). Помогли совсем не они...

- Надо что-то делать, Нина! - шептал он за приоткрытой дверью кухни. - Ты же видишь, что с ней творится - она угасает. На это невозможно смотреть спокойно! Может, мне слетать туда и поговорить с ним?

- С кем?

- С тем парнем! Может, он сделал нашей дочери что-то плохое? Как-то её ранил? Надругался... Я никогда не видел, чтобы кто-то страдалвоттак! Она словно... призрак. Если так пойдёт дальше, она может серьёзно заболеть, ты это понимаешь? У меня сердце кровью обливается, при виде неё такой. Ты видела её глаза, Нина? Они пустые... Они такие пустые...

Сняв очки, отец с лёгким стуком положил их на стол и устало потёр пальцами переносицу. А потом вовсе закрыл ладонями лицо и заплакал.

И слёзы моего отца - всегда такого улыбчивого и сильного что-то во мне перевернули тогда.

Я помню, как тихо отошла от двери кухни и, пройдя через прихожую, заперлась в ванной. Тогда я долго смотрела на своё лицо, растягивала пальцами кожу, до боли вглядываясь в своё отражение. Это была я... но не я. Бледная осунувшаяся женщина с синяками под действительно пустыми глазами. Отец был прав - я хороню себя в девятнадцать лет. Моя затянувшаяся депрессия оправдана, но это очень опасный путь... Очень и очень опасный. С этим нужно заканчивать.

Тогда мой взгляд упал на упаковку лезвий.

Недолго думая, я вытащила одно и, оттянув рукой длинную прядь волос... отпилила кривую чёлку. Вид густой тёмной копны на дне кафельной раковины сначала поверг меня в шок - я так гордилась своими волосами, что я натворила! Зачем! А потом я, обрезая пальцы, зачем-то отрезала ещё прядь, потом ещё и ещё... И чем больше с моей головы ссыпалось волос, тем легче мне становилось. Это было какое-то безумие.