Укрощенный дьявол - Карлайл Лиз. Страница 46

– Боже правый! Француза? – Хиггинс явно пришел в ужас.

– Эльзасца, – поправил Джайлз. – И ближайшего друга министра внутренних дел. Пиль считает его исключительно способным в расследовании всяческих криминальных дел. Я уверен, что он раскроет и это дело.

– Что ж, желаю ему удачи. – Но было заметно, что Хиггинс почувствовал себя оскорбленным, а это, безусловно, не сулило Обри ничего хорошего.

– Ему, конечно, потребуется ваша помощь, – быстро добавил Джайлз. – Вам придется... оказать ему содействие в расследовании, рассказать, что вы обнаружили. С его опытом и вашей скрупулезной работой вы вдвоем, я уверен, быстро покончите с этим делом.

Хиггинс немного успокоился, а Певзнер даже не осмелился раскрыть рта. Они оба ушли, оставив развернутый плед лежать на письменном столе, а Джайлз сразу же подошел к инкрустированному столу у окна и налил себе полбокала бренди – Боже правый, это была почти контрабандная вещь.

Попеременно отхлебывая из бокала и прикладывая ко лбу его холодное стекло, Джайлз расхаживал взад-вперед у письменного стола. Несмотря на свои возражения Хиггинсу, он не мог представить себе, зачем Обри понадобились часы его дяди. Ему очень хотелось верить в нее – и он действительно верил, – но она создавала для него невероятные сложности. Скорее всего, он закончит тем, что будет трясти Обри, пока не застучат ее жемчужные белые зубы, и Джайлз уже мысленно видел те по-кошачьи зеленые глаза, превратившиеся в узенькие щелочки.

Будь все проклято, ему хотелось бы, чтобы эти часы просто исчезли. Джайлз отвернулся от окна и посмотрел на стол. Они не исчезли, а все так же лежали посередине его письменного стола, и солнечный луч, отражаясь от их золотой крышки, создавал на потолке блики. Поставив бокал с бренди, Джайлз взял часы и открыл крышку. Удивительно, но он еще помнил тот летний день 1814 года, когда его дядя получил их. Во время школьных каникул Джайлз приехал в Лондон и узнал, что Элиас в отпуске и прячется от всех на Хилл-стрит.

Однажды вечером его дядя отправился на обед в Уайтхолл с несколькими своими сослуживцами. Домой он вернулся с часами, в приподнятом настроении и в сопровождении одного из своих офицеров – самого любимого и самого лучшего офицера, как сказал он. Джайлз помнил только, что тот офицер был вежливым, с темными волосами и открытой улыбкой. Они втроем пили праздничное виски, потому что офицеры верили – как оказалось, ошибочно, – что их страшный сон на континенте кончился.

Джайлз никогда не забывал, как посетитель с явным сожалением говорил, что вскоре должен продать свою должность. Он поздно получил титул графа – или, возможно, какой-то шотландский титул? – и у него не было сыновей. Но как, черт возьми, его звали? Джайлз смутно помнил, что тетя Харриет недавно упоминала его имя. Кенуэй? Кануэлл? Но эти имена звучали не по-шотландски, однако Уолрейфен вполне мог ошибаться.

Во всяком случае, его дядя больше никогда, за исключением одного раза, не говорил ни о посетителе, ни о часах. Видимо, бедняга не поторопился продать должность, а вместо этого, когда Наполеон предпринял свой последний большой бросок к славе, он вместе с Элиасом отправился обратно в Бельгию и там умер, не оставив Элиасу на память о себе ничего, кроме часов.

Джайлз закрыл крышку, положил в шкатулку прекрасный золотой хронометр и снова завернул все в плед. С этими часами было связано много горя, и они, вероятно, были самыми дорогими часами, которые он когда-либо видел – одни сапфиры стоили небольшого состояния. Однако какую пользу часы могли принести Обри, если только она не собиралась их продать? И почему все-таки его дядя отдал такую любимую вещь служанке? Неделю назад Джайлз сказал бы, что это просто подарок джентльмена своей любовнице, так как часы можно было легко продать.

Но его дядя дорожил часами, и Обри не была его любовницей. Если Джайлз и мучился сомнениями по этому поводу, то в это утро небольшое пятно крови на его полотенце безоговорочно покончило с ними. Но теперь оставалась масса вопросов, на которые он хотел получить ответы. Почему Обри не призналась в своей девственности? Почему она спрятала часы Элиаса? И что еще она могла скрывать? Но вопрос, который больше всего приводил Джайлза в замешательство, состоял в том, почему он лгал, чтобы защитить ее?

О, он почти со страхом думал, что знает ответ на этот последний вопрос. Но вместо того чтобы глубже задуматься над ответом, Джайлз выпил изрядную порцию виски и просто стоял у окна, пока не услышал, что в комнату вошел Огилви.

– Добрый день, милорд, – поздоровался молодой человек.

– Надеюсь, добрый, – не поворачиваясь, проворчал Джайлз. Хотя его мысли блуждали где-то в другом месте, он услышал, как позади него Огилви подошел к столу.

– Цвета Фаркуарсонов. Откуда у вас этот плед, милорд? – удивился юноша.

– Что? Это чертово одеяло? – У Джайлза не было настроения что-либо объяснять Огилви, и, подойдя к письменному столу, он отодвинул его в сторону. – Это не имеет значения. Вы принесли утреннюю почту?

– Да, сэр. – Огилви аккуратно разложил на столе бумаги. – Это самые срочные документы.

Уолрейфен скованно кивнул, и Огилви оставил его с бумагами. Как ни старался Джайлз сосредоточиться на них, у него ничего не получилось.

– Огилви! – крикнул он.

– Да, милорд? – Молодой человек вскочил со стула.

– Найдите миссис Монтфорд и приведите ее ко мне, – распорядился граф.

Глава 12,

в которой начинает вырисовываться правда

Навестив миссис Бартл, Обри не спешила вернуться в замок. Удивляя саму себя, она брела по деревенской дорожке, потом остановилась возле пруда у подножия холма и сорвала несколько рогоз. Бережно уложив их в пустую корзину, Обри села на торчащий из земли огромный камень и предоставила своим мыслям полностью вернуться к тому, чем они были заняты весь сегодняшний день, – к лорду Уолрейфену, к Джайлзу.

Взглянув на гладкую, как стекло, поверхность воды, Обри слегка улыбнулась. И после того, как она разделила с ним постель, было все равно странно даже в мыслях называть его Джайлзом. Но теперь она думала о нем почти постоянно. Сегодня она думала о том, как восхитительно было чувствовать его губы и его руки на своем теле, о радости, которую она, очевидно, доставляла ему. Но она вспоминала и обиду, которой так явно наполнились под конец его глаза. Обри сожалела, что нельзя взять назад или хотя бы смягчить некоторые свои слова.

Граф сказал, что не будет принуждать ее к чему-либо, чего ей не хочется делать. Поразмыслив над этим, Обри пришла к заключению, что верит ему. Несмотря на все его недостатки, граф производил впечатление в высшей степени честного человека, а теперь она знала, что он восхитительный любовник. Обри закрыла глаза, подставила лицо осеннему солнцу и позволила себе представить его красивые черты. Она уже начала привыкать разговаривать с ним и часто спорить – по всяким будничным делам, начала с нетерпением ожидать его быстрых шагов и звенящего смеха, которые раздавались в коридорах замка. Впервые за многие годы она почувствовала себя живой, счастливой и почти в безопасности.

И замок, казалось, тоже ожил и стал настоящим домом, когда в нем появился Джайлз. Обри немного грустно размышляла о том, как скоро Уолрейфен покинет Кардоу и вернется в Лондон, как долго на этот раз будет отсутствовать – еще год? или пять лет? – и о том, как пусто станет в замке, когда он уедет. Обри прерывисто втянула в себя воздух, удивляясь, как расстраивает ее теперь мысль о том, что она не будет его видеть.

И все же, как бы сильно Обри ни тосковала по нему, она не примет его предложения. Она отдалась Уолрейфену и сейчас подумала, как было бы хорошо, если бы она делила с ним и постель, и жизнь, если бы у нее был кто-то, кого она обнимала бы и кто обнимал бы ее, кто-то, кто просто заботился бы о ней. Это было бы ни с чем не сравнимое блаженство! Но даже если бы она захотела пойти на такое унижение, у нее есть Айан, о котором она обязана думать. А кроме того, Лондон был слишком опасным местом и для нее, и для мальчика.