Малыш от генерального (СИ) - Коваленко Мария Александровна. Страница 28
Больше не тратя ни секунды, я положил трубку. Переслал Штерну номер таксиста с вопросом: «Где сейчас эта машина?» – и рванул к лифту.
От волнения сердце, казалось, выскочит из груди. Пальцы сжимались в кулаки, и в голове не осталось ни одной мысли о безопасности.
Плевать на нее было. На все предостережения Штерна плевать. Даже представлять не хотел, что творилось в голове моей умной мышки. Кадр с искореженной машиной до сих пор стоял перед глазами. А ведь Аглая сто процентов поверила, что в ней был я.
Глава 21. И тайное становится...
Марат.
Как и следовало ожидать, финальной точкой маршрута такси оказалась клиника, где сейчас находились Захаров с водителем. Я не знал, как Штерну удалось это выяснить. Точно так же не знал, как клинику вычислила Аглая. Но на педаль газа давил с усердием гонщика на трассе.
К счастью, с эскортом в виде огромного джипа Бадоева гнать было комфортно. Тот мигалкой и сиреной, как библейский Моисей, заставлял расступаться перед собой море машин. А особо принципиальных, тех, кто не велся на спецэффекты, капотом жестко теснил к обочине.
В других обстоятельствах я бы задал своему начбезу пару вопросов. С собой я его не звал и, куда едем, не рассказывал. Но сейчас все это оказалось неважно. Каждая минута промедления била по нервам, а нехорошее предчувствие тяжестью давило на грудь.
Мне просто необходимо было как можно скорее добраться до своей мышки. Не дать ей сойти с ума от страха. Спрятать от всех и вся.
С водительским удостоверением за эту гонку, наверное, можно было распрощаться. На хороший штраф я себе тоже заработал, но, стоило вбежать в здание больницы, и дорога, и страх забылись.
Совершенно непохожая на себя обычную, растерянная, в домашних тапочках и с раскрытой сумочкой, Аглая стояла возле стойки администратора и испуганно озиралась по сторонам. У меня чуть сердце из груди не вырвалось от этого её вида. Мысленно несколько раз убил и Герасимова, и себя.
С трудом сдержал порыв налететь на Аглаю и стиснуть в объятиях.
Хотелось. Без «давно так» и «не помню когда». Первый раз настолько сильно нужно было почувствовать рядом другого человека. Не словами, которые сейчас бессмысленны, а руками и губами убедить, что все в порядке.
Даже толпа зевак не мешала. Но пугать своими эмоциями побоялся. Маленькая такая, бледная. Не женщина, а один сплошной натянутый нерв. Казалось, чуть крикнешь – лопнет, сожмешь – растает, как призрак.
Нужно было терпеть. Еще сильнее, чем тогда, когда приручал. Как-то подготовить к тому, что живой и невредимый.
Адски трудное задание. Даже мой солдафон Бадоев скрипел зубами и не рыпался с места. Смотрел только тяжелым взглядом, как я снимаю пиджак...
...осторожно со спины подхожу к мышке...
...будто в кокон, укутываю ее в свою одежду...
...и, поймав выпавшую из рук сумочку, начинаю шептать на ухо одну и ту же фразу:
«Все хорошо. Все хорошо. Хорошо. Все...»
И себе, и ей. Как заклинание.
– Ты... Ты цел?
Моя трусишка даже не дрожала. Смотрела своими огромными глазами, словно не видела несколько лет.
– Со мной все в порядке. В машине был не я. Мой заместитель и водитель. С ними сейчас работают врачи.
– Я пыталась хоть что-нибудь узнать, – Аглая жадно облизала губы. Кажется, стала еще бледнее. – Но все молчат.
– Прости. Прости, маленькая. Я пытался с тобой связаться и предупредить. Но не смог.
В том, что сама забыла телефон, язык не повернулся упрекнуть. Не было на мышку злости. Если кто-то и допустил ошибку, так это я. Мог ведь сразу догадаться, что она тоже посмотрит новости. Мог действовать быстрее, не тратя время на разговор со Штерном.
– Но с тобой все хорошо...
Взгляд зеленых глаз странно затуманился. Крылья носа нервно вздрогнули.
– Да...
Моя паника, которая только успокоилась, накинулась с новой силой.
– Тогда хоро...
Наверное, Аглая хотела сказать «хорошо». Главное слово сегодняшнего вечера! Но договорить не смогла. Тело в моих объятиях вдруг потяжелело. Глаза закрылись. И руки безвольно упали.
Больницы я не любил никогда. В детстве – потому что здесь делали болезненные прививки и совали в горло холодную металлическую палку. Позже – потому что в больничной палате от нас с отцом ушла мачеха, один из самых светлых людей в моей жизни.
А еще позже я сам чуть не сдох от горя. Уставший врач тихим голосом сообщил, что ни мою невесту, ни нашего ребенка не удалось спасти, и мне вдруг резко перехотелось жить дальше.
Пять лет прошло, а помнилось как сейчас. Хоть и больница была другая. Пол чище. Плитка на стенах другого цвета. Каталки с тяжелобольными возили не вправо, а влево. Но ощущение дежавю не покидало.
Меня будто на машине времени отправили в прошлое и засунули в знакомую адскую мясорубку.
Приятного мало. Пульс отдавался в ушах, словно удары молотка. Как чокнутый барабанщик, рвано стучало сердце.
Ансамбль под названием: «Опять ты все просрал». Репертуар прежний, гастроли новые.
Не прошло и недели с тех пор, как я рассказал Аглае, почему не хочу детей, вспомнил, как подыхал под дверью палаты, и вот снова здесь. Будто пригласил свое прошлое в настоящее.
Не самый лучший гость. Но переиграть было нельзя. Только считать квадраты плитки на полу, медленно спокойно дышать. Вдох – выдох. Вдох – выдох. И снова ждать врача.
Тот явился нескоро. Прошло полчаса после того, как Аглаю увезли. Штерн за это время успел напичкать больницу своей охраной. Бадоев нашёл связи и поднял на уши всю администрацию.
Как вскоре оказалось, последнее не понадобилось.
– Здравствуйте. Я врач Аглаи Дмитриевны. – Немолодой мужчина в белом халате и с фонендоскопом на шее полоснул по мне внимательным взглядом. – Новости у нас хорошие. Больная в сознании. Чувствует себя нормально. На всякий случай мы ее прокапаем. В ее положении лишним не будет, но никакая особая терапия не нужна. Только покой.
– То есть она просто так упала? От стресса?
Либо я что-то не так понял, либо доктор недоговаривал. Поводов для волнения в последние недели у нас всех прибавилось, но и раньше работа Аглаи не была такой уж простой. Чего только стоило разоблачение Герасимова!
– На первых месяцах такое бывает. Порой достаточно незначительного стресса.
– На первых... – Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Чего?
– Беременности, конечно. – Доктор снял очки и с видом профессора на лекции продолжил: – Даже когда нет токсикоза и беременность протекает нормально, организм может преподнести такой сюрприз, как обморок. Аглае Дмитриевне повезло, что вы не дали ей упасть. Да и то, что сам обморок случился на территории больницы, тоже можно считать везением.
– Беременность...
Я чуть не поперхнулся от этого слова. Все наши с Аглаей моменты близости пронеслись перед глазами. Никогда еще с такой скоростью я не вспоминал, как надевал презервативы и проверял их потом на целостность. Со стороны, наверное, это смотрелось как паранойя. Но мне так было спокойнее. С гарантией. И вот...
– К тому же третий месяц беременности – это не первый. – Доктор словно и не замечал, что сейчас одним обморочным клиентом станет больше. – Если раньше подобного не случалось, то при отсутствии стрессов может и не повториться. Главное – беречь нервы.
Уже совсем ничего не соображающий, я снова уставился на эскулапа. «Повториться», «стрессов», «раньше» – слова кружились в голове, как на карусели. Мозг отказывался обрабатывать информацию в нормальном режиме. Только спустя несколько секунд до меня дошел смысл последней части лекции.
– Вы говорите, она на третьем месяце? – Челюсть от шока буквально рухнула вниз.
– Эм... – доктор замялся. Снова посмотрел на меня. И, вдруг резко засобиравшись, бросил: – Думаю, вам лучше лично поговорить с Аглаей Дмитриевной. Сегодня к ней нельзя. Покой и сон сейчас важнее любых разговоров. А завтра... Или послезавтра можете навестить. Но только не забывайте, что волнением вы можете подвергнуть опасности и мать, и ребенка.