Враг навсегда (СИ) - Ветрова Роза. Страница 5

У матери жуткие фингалы под глазами, разбитые губы. Это каждый день было. Не знаю почему она так долго терпела. А у меня вывих руки, который вправил дальнобойщик, увидев мое плачевное состояние. Высокая температура, озноб. Мне так плохо было. Это тоже урывками помню. Помню, что он склонился надо мной, положил прохладную тряпку на лоб. Его седые длинные волосы, как у хиппи, коснулись моего лица.

— Бедное дитя. Терпи, малышка.

Дальше дикая ослепляющая боль, мой вопль, потеря сознания…

Из России мы бежали в Узбекистан, а оттуда еще дальше. Следующие страны я плохо помнила, впрочем, мы почему-то нигде не останавливались. Когда я робко сказала, что тот мужчина нас уже не догонит, она лишь обмолвилась:

— Тайну в себе несу. Нам везде опасно. Ничего больше не спрашивай.

Так мы и колесили автостопом по ближним странам, вечно голодные и грязные. Денег не было от слова совсем.

Ковырялись в мусорных баках около магазинов, просили милостыню. Мать то и дело брила меня налысо, чтобы вывести появляющиеся с завидной регулярностью вши.

Зимой было совсем худо, но мать обещала, что скоро поедем к морю, к солнцу. Я верила ей, и из мусорных баков добывала, к своей радости, то разбитые солнечные очки, то разодранную панаму. Этот жалкий скарб я берегла для моря…

Однажды ночью мы оказались в каком-то порту, шныряли между больших грузов, коробок и прочего. Остановившись у одной огромной коробки, мать бросила:

— Лезь давай.

— Чегоо? — удивилась я, но она шикнула на меня и толкнула внутрь, и сама с небольшим тюком ко мне залезла.

Провонявшей рыбной сетью сверху прикрыла. Мы с ней так, скрутившись рогаликами, всю ночь пролежали, спрятавшись. А утром пришли люди, говорящие на незнакомом языке. Коробку подняли и куда-то погрузили.

Мать только через несколько часов разогнуться и вылезти из коробки разрешила. От неудобной скрюченной позы все тело затекло, а живот крутило от голода. Я расплакалась. Но мать, развязав тюк, оторвала совсем небольшую корочку от хлеба и все. Этим и перекусили.

Чуть позже я сама догадалась, что мы в море. Плывем на корабле. Мать все молчала, на безумицу была похожа. Я ее тогда немного боялась. Смешно звучит, но был период в детстве, когда я думала, что меня цыганка выкрала. Что она мне никто.

Вот только с матерью мы были очень похожи. Черные крупные кудри, темные раскосые глаза, смуглая кожа. Не могло быть сомнений в нашей родственной связи.

На том корабле долго плыли. Один хлеб ели и водой запивали. Меня рвало постоянно, я была сильно слаба, думала умру. Но мать говорила что это всего лишь морская болезнь, ничего страшного. Мы с ней так и просидели несколько недель в грузовом отсеке среди огромных контейнеров и коробов, прячась по углам, как мыши.

Так и приплыли нелегалами на Каймановы острова. В той же коробке нас вынесли, а ночью мы дали деру из какого-то пыльного склада.

Ни тогда, ни спустя годы я не считала это приключением. Безумие чистой воды. Мне все время было страшно. Но именно таким образом мы оказались там, где оказались.

Ничего не изменилось, кроме того, что стало теплее. Мы также сидели на улицах, выпрашивая милостыню, как и в других странах. Также ковырялись в объедках. Частенько мать отправляла меня цепляться к людям. Ребенку больше дадут, говорила она. Мне всегда было очень стыдно, но я просила. Потому что мне все время хотелось есть. Мысли о еде вытесняли из меня все остальное.

Каймановы острова принадлежат Великобритании в Вест-Индии, в Карибском море. Жаркие тропики, вечное лето. В этно-расовый состав входит сорок процентов мулатов, белых (преимущественно с Великобритании) двадцать процентов, столько же афроамериканцев и столько же разных других.

Цвет кожи здесь не играет никакой роли, как и возраст. Многие шарахались от меня, как от проказы. Кто-то брезгливо кричал, чтобы не прикасалась, кто-то жалел и давал денег. Всегда по-разному.

Спали на замызганных картонках среди местных бомжей и таких же беженцев, как и мы. В основном, это были кубинцы и филиппинцы. Чаще всего мы располагались по пляжу, песок не успевал остыть за ночь. Спать было тепло. Как я уже говорила, на Каймановых островах было вечное лето.

Так мы и остались в Джорджтауне, столице. Бездомные, грязные, вечно голодные… Порой мать пропадала на несколько суток, передавала меня на это время старым афроамериканкам. Они не обижали меня, даже подкармливали, но меня всегда преследовал страх — а вдруг она меня оставила? Бросила и исчезла. Было так страшно оставаться в этом месте, где никто не понимал русскую речь.

Это потом меня стали преследовать подозрения по поводу того, чем занималась ночами моя мать. Но я их от себя усердно гнала.

Однажды, когда солнце припекало особенно сильно, мы слонялись по душным улицам Джорджтауна в надежде получить милостыню, чтобы хоть чем-то перекусить. Я постоянно мечтала о картошке фри с тех пор, как впервые попробовала ее. Мне исполнилось шесть, но об этом я еще не знала. Мать не сказала ни слова. О подарке было глупо и мечтать в те ужасные времена.

И вот мы бродим по раскаленным улицам тропического городка. Без жилья, денег и еды. Мать отошла в сторону, о чем-то разговаривая с бездомным мужчиной с сосульками вместо волос (потом я узнала, что это называется дреды). Я сидела прямо на асфальте, не зная куда деться от изнуряющей жары. На мне было изношенное желтое платьице на бретельках в жирных пятнах на подоле. На ногах ничего.

Босые ступни вечно грязные, что кажется, будто грязь въелась глубоко и настырно, никогда не отмоется. Кожа обильно покрыта цыпками.

Со стиркой было вообще все крайне трудно. Один раз я постирала свою одежду прямо в океане. От соли платье чуть ли не колом стояло. Носить невозможно. Изредка мать тратила деньги чтобы мы пришли в прачечную. И то, мы делали это по ночам в круглосуточных, чтобы не пересечься с местными жителями. Иначе все грозило окончиться скандалом. Бездомных не любят нигде.

Пока я сидела, меланхолично прячась от жары, мимо прошел худощавый мужчина в сером костюме. Поначалу я не обратила на него внимания, но внезапно он остановился, а потом сделал пару шагов назад. Наклонился ко мне, пристально разглядывая.

Меня окатило запахом его шикарного парфюма. Да от него буквально за версту веяло богатством.

— Ну и что такая малышка тут забыла? — спросил он.

Я с благоговением смотрела него, расширив глаза и вдыхая его запах. Молчала, как рыба, околдованная его присутствием. Он совсем не вязался с этими улицами, на которых то и дело шныряли бездомные.

Я так и не произнесла ни слова, но наш зрительный контакт не разрывался ни на секунду. Мужчина усмехнулся, отчего вокруг серо-голубых глаз расползлись крохотные морщинки. Достал крупную купюру и вложил мне в руки.

— Приведи себя в порядок. Хотя бы на какое-то время, — задумчиво добавил он.

Вообще-то, я не понимала ни слова по-английски, но представляла в голове все именно так.

Он пошел дальше по улице, а мать, издали наблюдавшая за сценой, подбежала ко мне и отобрала деньги.

— Иди за ним, проследи где он живет, — прошипела мне в ухо, силой поднимая с тротуара.

И хоть мне не хотелось отправляться в слежку, я все равно пошла. Брела за ним по солнечным улочкам, по городским аллеям, увенчанным раскидистыми пальмами, пряталась за густой бугенвиллией. Удивлялась, как же ему не было жарко в рубашке и пиджаке. Ну точно волшебник.

Через полчаса он остановился у большого белоснежного забора из камня, набрал код на домофоне и вошел в калитку. А я вернулась к матери ни с чем. Но она почему-то обрадовалась моим рассказам, сама ходила проверить тот красивый и богатый дом за белым забором.

— Теперь ты купишь мне картошку фри?

— Только о еде и думаешь, — поругала мать, тяжко вздыхая. — Куплю, идем.

Я радостно побежала в сторону закусочной, мать недовольно плелась за мной, удерживая в руках наши немногочисленные баулы. В этих потрепанных клетчатых сумках вся наша жизнь.