Жена для генерального (СИ) - Коваленко Мария Александровна. Страница 23

– Тяжело тебе было. – Я покачала головой. – Посочувствовать?

– Вот сейчас Сашу спать уложим, и можешь сразу начать сочувствовать. – Наш заботливый папаша, наконец, справился с подгузником и теперь проворно упаковывал малышку в ночной комбинезончик. – Первый раз даже сверху разрешу.

– Как великодушно!

– Но только раз!

Ещё несколько секунд назад я не знала, что чувствую к этому невозможному мужчине. Желания обнять и придушить сравнялись на чашах весов. А теперь один намек, и между лопаток побежала знакомая стайка мурашек. Марат все же качественно их выдрессировал год назад. Отзывались по одному намеку.

– Про характер моей девочки я тебе уже рассказывала. Саша просто так не сдастся. – Чтобы хоть как-то отвлечься, я сама включила ночник. Поправила идеально натянутую на матрасик простыню. И выключила яркий верхний свет.

– Нашей. – Марат с Сашей на руках обернулся ко мне.

– Что?

– Нашей девочки.

Будто древний человек, который первый раз в истории добыл огонь, Марат сурово посмотрел на меня сверху-вниз. А потом аккуратно переложил в кроватку дочку. Улыбающуюся, красивую и спящую.

От шока я чуть вслух не спросила: «Где же ты был все эти месяцы?». Ни я, ни тётя, ни нянька неспособны были на такое чудо. Но моему рту быстро нашлось другое применение, а умение составлять слова в предложения отключилось напрочь.

После нашей первой безумной ночи я была уверена, что повторения не будет. Не осталось больше волнения, которое толкнуло меня в объятия Марата. Обилие открытий так и требовало не спешить, подумать. Но, как я ни пыталась быть мудрой, как ни старалась держать дистанцию, надолго выдержки не хватило.

Вторая ночь, раздельная, превратила меня в настоящую фурию. Все в доме вдруг стало раздражать. Чересчур высокий забор, из-за которого был не виден залив. Слишком хмурая, похожая на тюремных надсмотрщиков охрана. Кафель повсюду, из-за которого Саша до синяков сбила коленки и стала капризной больше обычного.

Я не знаю, как Марат выдержал целый день наедине со мной. Он и слова днем не сказал поперек. Но вечером, стоило мне уложить Сашу спать, он без приглашения вошел в нашу комнату и взял меня там, где нашёл – стоя у подоконника.

Это было слишком резко и внезапно.

Боясь разбудить дочку, я даже очередную пощечину залепить мерзавцу не смогла. Закусив губу, приняла первый толчок. Пообещав себе впредь закрывать дверь на замок, встала на цыпочки. И чуть не задохнулась от тугой наполненности.

У тела не было никаких принципов или запретов. Ему было плевать на все переживания и обиды. Словно только и ждало этой близости, оно откликнулось сразу. Колени подогнулись от острого, не похожего ни на что удовольствия. Голова пошла кругом от горячих спазмов внизу живота.

Никакой злости не хватало ни на себя, ни на Марата. Никакие запреты не работали. Рядом, в паре метров от окна, спала наша малышка. Впереди, освещенный желтым фонарем, стоял домик охраны. А меня разрывало от наслаждения... убивало от сладкого, мучительного помешательства.

Изо всех сил я сжимала край подоконника. Невидящим взглядом смотрела в темноту... и шалела. Плавилась от жара прижимающегося ко мне мускулистого тела. Стонала в прижатую ко рту ладонь Марата. Билась ему навстречу, как буйная.

Не было ни дискомфорта, ни сухости. Ни совести, ни стыда. Только голод. Тот самый, который первый раз толкнул в его объятия. Тот самый, который невозможно было насытить, как я ни надеялась.

– Моя теперь. Поняла? – Марат будто прочел мои мысли. Бедра задвигались быстрее. А злой шепот на ухо заставил вздрогнуть всем телом.

– Каждую ночь будешь моя. Это тоже ясно? – Вторая его рука спустилась ниже. Туда, где все уже и так пылало.

– И никаких больше «нет». Понятно?

Всего на миг он убрал ладонь со рта. Всего на секунду позволил жадно вдохнуть воздух.

А потом от правильных касаний, быстрых движений и тяжелого дыхания во мне словно плотину прорвало.

Чуть не оборвав штору, я грудью легла на подоконник. Затряслась. И все, что смогла произнести, – одно короткое слово. Лишнее. Неправильное.

– Да.

В детстве я не очень любила всякие настольные игры. Шахматы, шашки, монополия – все прошло мимо. Мне вполне хватало многоходовок, которые регулярно разыгрывали родители и бабушка.

С шахматами я познакомилась уже в сознательном возрасте. Роберт посчитал, что это серьезный пробел в моем образовании, и несколько вечеров подряд сам обучал премудростям игры.

После побега от Роберта я и доску в руках ни разу не держала. Не хотелось ничего из прошлых умений, да и работы было по горло. А сейчас, в спрятанном от всех доме, оставленная один на один с Маратом, я вдруг начала чувствовать себя участницей игры.

Наша партия без перерывов шла днем и ночью.

Ночью, будто без солнечного света силы слабли, я безвольно поддавалась. Позволяла Марату приходить ко мне или уводить к себе. Терялась в его объятиях. А потом, закутанная в одеяло, как в защитный кокон, плакала у него на груди.

Днем отвоевывала позиции. Забрасывала сотней вопросов, заставляла рассказывать о последнем расследовании. Требовала показать копии документов. Уворачивалась от поцелуев и избегала объятий.

Не было в этом никакой логики. Не было, наверное, и смысла. Все обещания, данные себе днем, ночью превращались в «да» и «еще».

Порой стыдно становилось от этой слабости. Понимала, что дело не в сексе и уж точно не в удовольствии. Не так уж много они значили в моей жизни! Но каждый вечер дневной ресурс мудрости заканчивался, и выжить можно было лишь вместе – вцепившись друг в друга мертвой хваткой, двигаясь без пауз и нежности. А потом молчать, растирая слезы по лицу.

Я словно получала так ответы на другие вопросы. Те, что днем застревали где-то в районе груди и категорически отказывались срываться с губ.

Почти не видя ничего в кромешной темноте, смотрела в глаза Марата, и прежняя боль возвращалась новой волной. Била изо всей силы по нервам, скручивала тело и солеными каплями утекало прочь.

Я даже не знала, что во мне хранились такие залежи колючих, болезненных эмоций. Вроде бы давно отплакала свое, смирилась и жила... с виду полноценно. А каждую ночь, стоило только разъединиться, сердце рвалось в клочья.

Как в одной старой, распиаренной в соцсетях психологической практике – рассказе о болезненной ситуации... много, очень много раз. Молча, вслух, действиями – как угодно. До мозоли на сердце. До такого грубого шрама, сквозь который невозможно было ничего больше почувствовать.

Не знаю, как эта практика работала на самом деле. В нашей временной ссылке было не до психологов. Но каждую ночь в свете луны мы словно лечились друг о друга.

Марат крепко держал меня в объятиях, не позволяя сбежать. Зарывшись носом в волосы, глубоко дышал, будто по-другому воздух был невкусный. Гладил по спине кончиками пальцев, медленно, словно узнавал на ощупь. 

А я выла. 

Некрасиво, по-бабски. Без интеллигентного прикладывания салфетки к уголкам глаз. Навзрыд, как Ниагара. 

Поутру в зеркало на опухшее лицо смотреть было страшно. Как с пасеки вернулась. Но солнце садилось, мы оставались вдвоем, и все начиналось заново.

Странная это была неделя. Без суеты и дел. Без тревоги и хлопот. Обычная жизнь словно встала на паузу.

Не нужно было кататься по цветочным магазинам или договариваться о новых поставках. Марат не висел на телефоне и не скрывался от нас за ноутбуком.

Я вспоминала, как это – готовить еду на себя и мужчину. А Марат вместо работы читал Саше сказки – по десять раз одну и ту же тонкую книжку, которую я прихватила из квартиры. Держал нашу малышку на руках во время еды, изображая стульчик для кормления. Установил во дворе качели. Добротные, деревянные, пролежавшие до этого неизвестно сколько времени на чердаке.

Я будто попала на репетицию семейной жизни. Без конфетно-букетного периода, без ресторанов, но зато уже с ребенком и коллекцией кризисов в прошлом.