Ты пожалеешь (СИ) - Ру Тори. Страница 2

— Чего?! — У меня отвисает челюсть. Он что, серьезно?

— Или так и будешь сидеть в тишине, краснеть и обливаться потом. Выбирай. — Он всем своим видом показывает, что не заинтересован во мне — курит и разглядывает кеды, но уязвленное самолюбие и коварный недосып вынуждают меня завести разговор.

— Краснеть? Даже не собиралась. Хочешь беседу — окей. Ну, и как же тебя сюда занесло? — без всякого энтузиазма выдаю я. — Неужели нет занятий достойнее?

— А разве это не очевидно? Мне нужны деньги. — Парень выдыхает в потолок дым. — Ну, знаешь, чтобы есть, пить и покупать шмотки. Думаю, эти базовые потребности тебе знакомы. Поэтому приходится каждый день в гребаную рань вставать и пиликать сюда — и в жару, и в дождь.

То, о чем он толкует, так далеко от моего понимания жизни, что я теряюсь. Молодость дана человеку для учебы и развлечений, а не для работы — это всегда было аксиомой, потому что родители ни в чем не отказывали нам с братом. А несчастные вроде этого парня, существующие где-то в параллельной реальности, не волновали меня.

Губы парня кривятся в странной презрительной ухмылке. Видимо, прямо сейчас я должна ему что-то сказать, и я морожу глупость:

— Ну да, жизненные обстоятельства приводят и не к такому…

Парень снимает ноги со стола, тушит окурок об стену, подается вперед и оказывается в квадрате света, падающего из грязного окна.

Не до конца выветрившийся алкоголь играет со мной злую шутку, или яркое солнце, которое сейчас светит ему в лицо, но я действительно позорно краснею и не могу вздохнуть.

У него обалденная внешность — резкие точеные скулы, чуть вздернутый нос, черные брови и огромные мрачные зеленые глаза без дна, которые моментально затягивают меня в мир безотчетной тоски и боли. Бог ты мой…

Он улыбается, и меня парализует.

— Не-а, не обстоятельства. А гнилые люди, которые думают, что им все можно.

Он резко встает, и я вздрагиваю.

— Пора дальше мести улицы. Можешь сидеть тут до одиннадцати, но свали до прихода другой смены, иначе мне хана.

— Спа… — мямлю я, но он перебивает:

— Не благодари! — Бросает на плечо метлу и выходит.

Некоторое время я неподвижно сижу на уголке дивана и пытаюсь прогнать из мыслей его глаза. Жуть. До сих пор захватывает дух. Нормальные люди не могут так смотреть.

Достаю телефон, шарю по чужим страничкам в соцсетях, пока тот окончательно не подыхает, встаю, стряхиваю с задницы частички мха и пыль и выхожу на свет божий.

Но даже в своем огромном доме я не могу найти себе места — роняю вещи, натыкаюсь на предметы, долго ворочаюсь в кровати и странные чувства теснятся в груди. Со мной что-то не так. Этот парень…

Глава 3

Просыпаюсь в три часа дня и с больной головой плетусь на кухню, готовлю себе чудовищно крепкий кофе и, взобравшись на барный стул у стойки, в одиночестве давлюсь бодрящим напитком.

Перед носом белеет записка с назиданиями от папы, но я игнорирую ее и открываю ноутбук — братишка Женя только что прислал новые фотки своего лондонского быта.

Я всегда жду его сообщений с особенным трепетом, внимательно просматриваю фотографии и не могу сдержать смех. Даже на расстоянии тысяч километров мы с ним на одной волне. Этой ночью он тоже зависал в ночном клубе, о чем красноречиво свидетельствуют их с Артемом симпатичные пьяные лица на фоне батареи пустых стаканов.

Грудь сдавливает тоска. Я скучаю, адски скучаю по брату. В этом мире нет больше ни одного человека, который бы понимал меня без слов, только он. Я уже представляю, как Женя выслушивает мой рассказ об утреннем происшествии и приводит меня в норму весьма обидными, но справедливыми шутками.

Я бы сейчас все отдала, чтобы только он вернулся и мы всей семьей традиционно поужинали в нашей давно опустевшей столовой…

Если бы только он был здесь. Если бы только мама смогла побороть рак тогда, три года назад. Если бы только отец не ушел с головой в работу. Если бы, если бы…

***

Я стою перед зеркалом, рассматривая свои прозрачные усталые глаза. Когда-то они были ярко-голубыми и сияли, а сейчас мой затравленный взгляд похож, смертельно похож на такой же, познавший потерю, взгляд нереально зеленых глаз, о который я споткнулась сегодня утром. Со дна души поднимается муть.

Что за парень? Откуда столько высокомерия, холода и ненависти в этом ничтожестве? И почему, черт возьми, он так меня зацепил?

Я общительная девушка, не ханжа и не комплексую по пустякам. В нашей тусовке люди постоянно позволяют себе различные излишества, но я стараюсь вести правильную жизнь: отец — публичный человек, и мне нельзя его подводить. Я знаю, что после получения диплома выйду замуж за Артема и буду хорошей женой и мамой, даже несмотря на то, что эта перспектива слегка напрягает обоих. Есть решения, которые не подлежат обсуждению. Все просто будет так, и о других вариантах я никогда не думала.

Может быть, мой новый знакомый нечаянно всколыхнул во мне странную память о чувствах, которые могли бы быть, сложись жизнь по-другому?

Сердце колотится как сумасшедшее — я фантазирую о возможности вырваться на свободу и рыцаре, который спасет меня от моей же семьи. У него зеленые глаза.

Смеюсь и отхожу от зеркала.

Какая глупость… Счастье с нищим мальчишкой возможно только в дешевых романах.

Красные квадраты на стенах и полу постепенно поглощает наползающая из углов темнота, после заката становится до тошноты тоскливо.

Папа вернется не раньше завтрашнего вечера, домработница взяла выходной.

Катя, похоже, с головой нырнула в новые отношения — не пишет и не звонит. Естественно, и этот роман не продлится дольше недели, но в состоянии влюбленности она забивает на все и вся, и уж тем более на меня.

Слоняюсь по пустому мертвому дому, заглядываю в холодные комнаты и хочется кричать. Мне нужен кто-то живой рядом, иначе поедет крыша.

Расчесываю пятерней волосы, собираю их на затылке в небрежный пучок, но больше не утруждаюсь — не замазываю круги под глазами и не наношу макияж. Влезаю в скинни, кеды и серую толстовку, закрываю за собой тяжеленную дверь и вываливаюсь в душные сумерки.

Отец не приветствует мои поздние отлучки: официально разрешается бывать только у Кати — дочери ректора престижного вуза, где мы с ней, собственно, и учимся, но после смерти мамы он и сам не может подолгу находиться в нашем «фамильном гнезде».

Ловлю такси и еду до Центра, долго брожу по главной площади города, смотрю на розовые облака и бледную луну, памятники, фонтаны, елки и счастливые парочки, проходящие мимо.

Стараниями моего отца в нашем городе красиво. Мрачно и красиво, как на кладбище.

В свете фонарей трепещут призрачно-зеленые листья, вместе с их шумом ветер приносит обрывок песни: «Я живая одинокая клетка. В четырех стенах другой, бетонной. Проводами телефонных линий связана, отгорожена рамой оконной…»

Я бесцельно шагаю вперед, руки в карманах. Ника, девятнадцать лет. Неприкаянная душа без имени и возраста.

У ступенек одинокий музыкант в черной бейсболке и рваных джинсах, прислонившись спиной к бетонной стене, играет на гитаре, и его чистый голос разносится по площади:

— Комфорт решает многое, но так пусто внутри

Живой одинокой клетки,

И другой, такой же, бетонной.

Стал говорить с ее стенами,

Пробовал лезть на них.

Кричал раме оконной.

Шаги безумия легки,

Но оглушают отзвуком пустой комнаты…*

Пронзительно до мурашек и созвучно с моей тоской. Останавливаюсь, судорожно выискиваю в кармане завалящую сотенку, наклоняюсь и кладу ее в кофр поверх россыпи мелочи и мятых бумажек.

Музыкант поднимает голову, смотрит на меня знакомыми, огромными сумрачными зелеными глазами, и я едва не приземляюсь задницей прямо на брусчатку, потому что ноги отказывают.

— И снова здравствуй! — усмехается он.

— Привет! — быстро отвечаю я и моргаю, прогоняя наваждение.