Ты пожалеешь (СИ) - Ру Тори. Страница 28

Шоссе сменяется тихой улочкой, окруженной кирпичными пятиэтажками, авто вплывает в заваленный снегом тихий двор и замирает у подъезда.

— Ты одобряешь его поступок? — пораженно шепчу я, Артем постукивает пальцами по рулю и хмурится.

— Я, конечно, не стал бы называть девушку сукой и доводить ее до ручки, но в остальном… Ни я, ни твой брат не выжили бы без поддержки и одобрения родителей. Это тебе плевать на бабки моего отца, потому что есть стержень внутри. А мы… вынуждены оставаться трусами.

Глава 33

Очередная смена в «Бессоннице» заканчивается — спина ноет, мышцы сводит судорогой, ноги гудят. Снимаю фартук и вешаю его рядом с запасным, с помощью приложения вызываю такси, застегиваюсь на все пуговицы и иду через темный зал. Завтра тридцать первое декабря — подведение итогов года и грандиозная закрытая вечеринка, половину которой я точно проведу в обнимку с унитазом.

Нам уже раздали неприлично короткие костюмы снегурочек и символов наступающего года — снова «будем высмеивать популярные фетиши» и развлекать не в меру озабоченную публику, и этот факт заранее нервирует и раздражает.

На душе тяжело от недавнего разговора с братом — предчувствия не обманули, Катя дозвонилась и до Лондона. Известие о моем положении поистине ошеломило Женю — он дурным голосом вопил в трубку, что очень хочет познакомиться с «будущим родственничком», поговорить с ним по-мужски и разбить табло.

Набрасываю на плечи шарф, попутно сочиняя правдоподобные отговорки для Жени.

Но напрашивается все равно самая очевидная — Харм переспал со мной и свалил, и встречу организовать никак не получится…

Никиас гасит над баром гирлянды, протирает полки с ликерами и машет мне:

— Тезка, подойди-ка!

Я подгребаю к стойке и влезаю на высокий стул.

— Что-то случилось? — Упираюсь щекой в ладонь и слежу за мерным движением тряпки по зеркальной поверхности. Иногда в разговорах со мной хозяин заведения становится чересчур душевным — подозреваю, что это как-то связано с моим сытым прошлым и нынешними злоключениями.

— Мне Катерина звонила… — осторожно начинает он, и я усмехаюсь.

Господи, остался ли в этом городе хоть один человек, которому она еще не поведала сенсационные новости, и прекратится ли когда-нибудь эта пляска на костях?

— А я-то все не мог взять в толк, отчего ты постоянно заплаканная… — тепло улыбается Никиас, и мне становится не по себе — я отвыкла от сочувствия и не желаю его принимать.

— Писать заявление об уходе? — отзываюсь без всякого интереса, разглядывая искаженное отражение своего бледного лица.

— Какое заявление, тезка? Я твою маму знал. Она приняла меня сюда, когда я поступил на первый курс и почти не понимал русского! Всегда шла навстречу и помогала советами. Ты хорошо поработала, Ника. Завтра можешь не выходить. Отдыхай.

Поднимаю голову и собираюсь убеждать, что справлюсь — не больная и не калека, но Никиас предостерегающе грозит толстым пальцем и меняет тему.

— Да, вот еще что. Люди интересуются, где этот парнишка, Харм. Ищут с ноября — есть предложения от организаторов выступлений, а он отключил телефон.

— Ничем не могу помочь… — вздыхаю я. — Его никто не может найти.

— Вчера я наткнулся на него в «Гадюшнике», когда заходил по делам.

Я замираю. Слова Никиаса воскрешают надежду — такую сильную, что темнеет в глазах. Шумно сглатываю и хватаюсь за стойку, но продолжение фразы режет по живому. «Гадюшник» — это паб для панков и прочей нечисти, где рекой льется пиво и можно достать любые запрещенные вещества. Выходит, с ним все в порядке — развлекается и радуется жизни. Я оправдывала его всеми способами, а он просто забил и снова обманул меня…

— И где же он болтался два месяца? — выдаю равнодушно, хотя горло скручивает спазм.

— Да разве же сопляк признается… Но надежные источники поведали, что его еле откачали в реанимации.

— Чего? — В груди взрывается тревога. — Что с ним произошло?

Никиас подается вперед и переходит на многозначительный шепот:

— «Сильно нервничал и не рассчитал дозировку лекарства. После чего перебрал спиртного и упал на стеклянную дверь» — такова официальная версия. Иначе загорать парню в психушке… Его обнаружила родственница — женщина с большими связями. А на самом деле утром после «Адской вечеринки» он нажрался своих таблеток и запил немереным количеством алкоголя. И попытался вскрыться. Но толком не смог — слишком скоро вырубился.

Из легких словно выбивают весь воздух. В шоке пялюсь на Никиаса, черные мушки взвиваются перед глазами.

«…У меня есть всего одна причина существовать. И как только я сделаю то, что наметил, я выпилюсь…»

— Гребаный придурок. Идиот… — Я часто моргаю, зрение постепенно возвращается. — На что он рассчитывал? Что хотел доказать?!!

В тот вечер он не ответил на вопрос, кем мне его считать, но смотрел и целовал как в последний раз. Потому что это и был его последний раз.

Перед носом возникает стакан с водой, забираю его и отпиваю добрую половину.

— Постой. Постой… — повторяю как заведенная, и мысли разбегаются испуганными тараканами. — А где он сейчас?

— Дома, наверное. Или убивается чем-нибудь в «Гадюшнике». Просто подумал, что тебе надо знать.

Тренькает оповещение о прибывшем такси. Я хватаю сумку и спешу к выходу, на бегу отправляя Артему голосовое сообщение — диктую адрес того самого паба.

— Скажи, что мне очень нужно его увидеть! — прошу я. — Только больше ни о чем не рассказывай…

Я не знаю, какой ад у Харма в душе и какой шум в голове. Что за причины толкнули на это парня, убедительно играющего прожженного циника? И что за поступок сделал для него невозможной дальнейшую жизнь?

Всю ночь меня трясет так, что стучат зубы.

Да, я переживала за него, но не настолько, чтобы почувствовать, услышать, прочитать. В то утро его откачивали в реанимации, а я пребывала в блаженном неведении, витала в облаках и надеялась на новую встречу. А если бы он… сумел завершить задуманное?

— Дурак… — Я задыхаюсь от ужаса и комкаю мокрую от слез подушку. — Ты реально собирался кинуть меня вот так? Разве после всего, что было, у тебя осталось право решать в одиночку?..

Навязчивые мысли душат и давят, перемежаются тревожными снами и ожиданием грандиозного скандала — утром самолет Жени приземлится в аэропорту столицы, а к вечеру брат будет здесь и лично проведет разбор полетов.

Мы не виделись три года. Три года я не обнимала его и не держала за руку, а ежедневные сеансы связи были всего лишь суррогатом живого общения. Изменился ли он? Изменилась ли я?

В голову лезет рассказ Артема о несчастной Маше — он никак не клеится к образу брата, запечатленного моей памятью. Но сейчас, взвешивая все за и против, я вдруг понимаю, что Женя реально способен на такой чудовищный шаг. Раньше я вообще многого не замечала, смотрела сквозь пальцы, оставалась равнодушной…

Артем не упомянул о шантаже или неадекватных поступках Маши. А вот отсутствие у девушки статуса и денег действительно могло стать проблемой для моего братца.

Наверное, она очень сильно нуждалась в его поддержке. Наверное, она настолько любила его, что не мыслила без него будущего…

А еще я впервые услышала шокирующую историю о мальчишке, в полном одиночестве проводившем сестру в последний путь.

Интересно, как он живет сейчас? Вот бы найти его и поговорить — попросить прощения за всех нас и помочь. Хотя бы сочувствием.

Мне снятся зеленые глаза — холодные и озлобленные, и в них — обожание.

Зависимость. Раскаяние. Боль. Страсть. Ненависть. Смерть.

К счастью, непоправимого не случилось. Значит, все еще будет хорошо.

Новый день — последний день сложного для меня года — по привычке начинается с тошноты, горечи во рту и озноба. Умываюсь холодной водой, прибираюсь в квартире, но бросаю бесполезное занятие — все равно эта халупа ни в какое сравнение не идет с лондонскими апартаментами брата.