Настоящая фантастика – 2010 - Олди Генри Лайон. Страница 36

— Эх, так твою и так — размок! — пожаловался он. Репкин не ответил, продолжая размазывать по лицу кровь. — Порошок, говорю, размок. Я его в карманах держал, а он и размок, туды его… Полковник, чмо, весь порошок запер в тыловой вагон. Вчера его змей спалил. Я, конечно, вещмешок порошка заныкал. Старшина эту нычку не найдет. И в карманы вот набрал. Ты чего молчишь, Телескоп?

Только тут Порошок глянул на сержанта:

— Ого! Смотри, как тебя раскровавило. Еще и войны не было, а уже того… Я сейчас тебе грязи с болота наложу — может, полегчает.

То ли грязь помогла, то ли организм сам справился, но кровотечение прекратилось. Репкин осторожно сел. Порошок протянул ему в ладонях зеленоватой пенистой жижи:

— Давай, Телескоп, надо нам натереться до пены. Может, кикиморы тогда не учуют, потому как порошок этот, написано, от всех видов противника маскирует, когда, значит, в виде пены. А пену он держит часов пять. Вишь размок — надо натереться, а то вытечет, и все, пиши пропало. Кикиморы полезут, как стемнеет, они света не выносят. Нам бы до луны продержаться. А как луна сядет, так другая выйдет, а там и рассвет. Тогда, значит, и двинем. До бронепоезда километров пять. Оно болото, но ничего, дойдем. Жаль, сейчас не успеем.

Они усердно взбили друг на друге пену. Пена вспухала плотным резинистым слоем, а потом осела, и оба оказались покрыты тонкой, лаково отблескивающей пленкой.

Порошок махнул рукой, показывая на склон холма. Там они в кустарнике и залегли.

На болотах царила тишина. Только со стороны железной дороги время от времени ухало — воздушный противник методично долбил по бронепоезду. Маленькое солнце стояло неподвижно и, казалось, вовсе не собиралось уходить за горизонт.

— Ты не смотри на солнце, сержант, — заговорил Порошок. — Тут весь закат — десять минут. Скоро уже. Попали мы с тобой, сержант. Ты не сердись, ты хоть и сержант, а все равно салабон. А я уже на бронепоезде полгода. Столько ребят в этой войне легло, а я, видишь, живой. Ты меня слушай, может, и прорвемся.

Репкин повернулся на бок:

— Слышишь, Порошок, а из-за чего война?

— О том нам не докладывают. Завербовался, так воюй.

— Порошок, а ты что, вербовался?

— Жена, подлюка, бросила, с корешем спуталась. Злой я тогда был. Света не видел. А тут иду, глядь — написано: «Набор добровольцев». Захожу. «Куда берете?» — спрашиваю. В горячие точки, говорят. Вот он я — берите. Глянули они в мой файл — вы, говорят, невоеннообязаный, в регулярные части вас взять нельзя. Я озлился, стал их матом крыть. А можно, говорят, в литерное подразделение. Имеется вакансия на букву «П». Я-то думал — пулемет. До меня как раз Пулемет был. А тут порошок…

— Смотри, — перебил Репкин, — вон он летит!

От дымового образования отделилась черная точка и, набирая высоту, стала исчезать из поля зрения. Порошок приложил ладонь козырьком ко лбу:

— Ага, точно — дракон. Я ж им говорил. А они — «летательный аппарат», так их.

Репкин разомлел. Неведомые кикиморы казались сейчас ему чем-то несерьезным, сказочным. Ну повылазят, ну и что? И Порошок держится спокойно — чего волноваться? Переночуем, а там видно будет. О смерти Репкин не думал, он ее никак не предполагал.

Порошок толкнул Репкина в бок:

— Слышь, сержант, давай порубаем? У тебя есть?

— Нет, нету. А, постой, мне же Щетка тут дал.

— Хороший парень Щетка. Хоть на этого чмыря горбатится, а все равно.

Достали сухпаи, стали жевать.

— Порошок, — спросил Репкин, — а чего у нас такой странный начальник бронепоезда?

— Это ты о полковнике? Чмо — он и есть чмо. Приказал Щетке пошить ему цивильный костюм. И генералу мозги засрал так, что тот не трогает. Ясное дело, без него не будет бронепоезда, а без бронепоезда генералу здесь сразу хана.

— А генерал что за человек? Странный он какой-то…

— Людоед он, а не странный. Понял? Людей жрет — пошлет, как нас, и с концами. Уже при мне литеры, кто не при начальстве и не при кухне, по третьему разу пошли. До тебя, Телескоп, был Танк, а до Танка — этот, как его, цыган — Тачанка.

Репкину сделалось нехорошо.

— А с заданий возвращаются?

— Всякие чудеса бывают. Ты, главное, раньше времени не сри, понял?

— Ну, а отказаться от задания? Или самого послать, навести винтовку, и пускай идет?

— Салабон — вот ты кто. Нельзя, у него же мандат. Мандат так устроен, что ослушаться нельзя, к тому же у мандата и право на трибунал, а это — расстрел на месте, генерал стреляет собственноручно. Сказал — пальнул.

— Тогда почему бы его тихо не нейтрализовать, чтобы не успел отдать приказ или там вякнуть, и отстрелить из катапульты, запереть в штабе? — в Репкине просыпался студент.

— Дурак, против мандата даже пукнуть не успеешь. Были умники, не думай.

Репкин замолчал, задумавшись о мистических свойствах мандата. «Интересно, — подумал он, — генерал что — по жизни такой злой или это его мандат таким делает?» Затем стал думать о невероятных свойствах прочих боевых единиц на этом бронепоезде. И опять спросил:

— Слышь, Порошок, а почему поезд стоит? С воздуха расстреливают, если бы ехал — попасть было бы труднее, а?

— Передислоцироваться? Полковник, бывает, устраивает цирк. А так — не любит.

— А генерал что, не может приказать?

— Я тебе вот что скажу, Телескоп, этого никто не знает, кроме меня, потому как в локомотив никому ходу нет, кроме чмыря этого. А я побывал… И в самой рубке был. Бронепоезд — он может не только по рельсам. У него и воздушная подушка, и режим плавания и погружения, и в мягкий грунт зарывается на десять метров. Летает он, понял? И не только в небе. Там было еще написано — «режим орбитального маневрирования». Вот и говорю — чмо наш полковник.

— А ведь полковник не дурак, — сообразил Репкин. — Он и себя сохранить хочет, и остальных. Узнай генерал, что бронепоезд универсален, — он бы его в такое пекло загнал, что всем нам каюк! А так, что — дракон? Так он броневагонам до одного места.

Порошок молча достал непромокаемый пакетик, вытащил сигареты и спички. Закурил. Репкин жадно глянул на курево, но попросить почему-то постеснялся. А стал развивать мысль:

— Точно. Потому он все и подгребает, чтобы генерал это в бою не использовал. Мой телескоп в каптерку отправил. Нет, он больше нашего понимает…

Порошок этого разговора не поддержал, и Репкин замолк.

А солнце уже покраснело и стало опускаться, отвесно и ходко. Как обещал Порошок, закат много времени не занял: упало за горизонт — и все погрузилось во мрак.

— Цыц, салага, молчи, — прошипел Порошок и поспешно загасил чинарик.

На болоте, метрах в двухстах, вспыхнули вдруг зеленоватые огоньки. Репкин вжался что есть мочи в землю, хотел зажмуриться, но отвести взгляда от огоньков не смог. Огоньков было немного — пять или шесть. Они полукольцом окружали холм — значит, и с тылу тоже заходят.

Огоньки приближались. Репкин с ужасом разглядел темные человекоподобные силуэты, озаряемые изнутри каким-то свечением. Фигуры замерли на краю болота, держа что-то в вытянутых руках. Внезапно шесть плазменных струй ударили в подножие холма. Валявшийся там парашют враз вспыхнул и исчез. Загорелся кустарник.

И Репкин понял, что это за фигуры.

— Звездная пехота! — шепотом выкрикнул он и тут же получил от Порошка удар кулаком по затылку.

Да, это могла быть только звездная пехота — именно о такой он читал в одной древней, давно запрещенной фантастической книге. Зеленым светом мерцали оптические преобразователи на забралах шлемов, а призрачное сияние излучали серебристые обручи генераторов защитного поля на локтевых и коленных суставах панцирь-скафандров. За спиной у каждого — реактивный ранец, в руках, разумеется, плазмоганы. «Конец», — понял Репкин.

Но кикиморы никаких наступательных действий больше не предприняли. Напротив, отступили в глубь болот, даже огоньки погасли.

— Не учуяли. Порошок работает, — зашептал Порошок в ухо Репкину. — Если лейтенант их засек, сейчас из орудия ударит.