Время неба (СИ) - Ру Тори. Страница 9

Вытаскиваю вещи из стиральной машины, с особым трепетом прижимая их к груди, спешу на балкон, перекидываю через натянутые под потолком веревки и долго вглядываюсь в спящий город, мерцающий огнями в прямоугольнике распахнутой рамы.

Закуриваю и опускаюсь на древний дежурный стул — место размышлений для одиноких неудачниц.

Школьная золотая медаль в картонной коробочке, ворох похвальных листов и грамот, университетский красный диплом — все, к чему я стремилась, давно покрыто слоем пыли. А мои менее честолюбивые ровесники обрели семьи и живут другими заботами — возвращаются в уютные дома, улыбаются вторым половинкам, укрывают одеялами и целуют в лоб теплых детей…

А я… А что я. Существую, не поднимая головы, и получаю от реальности мелкие тычки и серьезные удары. И, если бы не странный мальчишка, сидящий на кухне, прямо сейчас могла бы выйти в окно.

Дверь бесшумно открывается, Тимур встает рядом — кошусь на него, и учащается пульс.

— Я вымыл тарелку и убрал в шкаф. Можно составить тебе компанию?

Не дожидаясь одобрения, он без спроса берет из пачки сигарету, чиркает зажигалкой и садится на второй стул, принесенный сюда ради редких визитов Олега.

— Май, почему ты сказала, что отсюда долго лететь? — спрашивает он у темноты, и я таращусь на него, как на привидение, в иррациональной уверенности, что он умеет читать мысли. Его черный профиль на фоне темно-синего неба кажется вырезанным из бархатной бумаги, а близкое присутствие, приправленное ночным майским ветром, пьянит, пугает и выводит из равновесия.

Красивый до неприличия и настолько же молодой парень упорно пытается влезть в мою серую скучную душонку, и паранойя тут же услужливо подсказывает — где-то здесь есть подвох.

— Это… называется шутка, — получается гнусаво и едва ли прокатывает за оправдание, Тимур смачно затягивается, и разгоревшийся огонек на миг освещает его хмурое лицо.

— А вы знаете толк в шутках, мадам.

— И все же… Зачем ты это делаешь? Какой на самом деле преследуешь интерес?

— Самый что ни на есть грязный! — смеется он, прислоняясь затылком к бетонной плите и глядя в небеса. — Ты красивая, с тобой интересно. И… мне везет, когда я вижу тебя.

Он обезоруживающе искренен, но паранойя только крепнет.

— Я серьезно! — не унимаюсь. Мне нужно его расколоть, со скандалом изгнать из мыслей, чтобы вечно потом презирать и чувствовать себя правильной и бдительной. — Ты поспорил с друзьями?

— У меня нет друзей, — глухо отзывается он, выдыхая вверх серебристый дым.

— Непохоже… Я видела тебя в компании ребят у ТРЦ, и выглядел ты вполне счастливым.

— А… те куны… — он стряхивает пепел в окно и подносит сигарету к разбитым губам. — Ну, я общаюсь с ними, чтобы от тоски не съехать с катушек. Я не понимаю их, а они считают странным меня… Мир вообще странный — в нем скучно и нет никаких гарантий, что все закончится хорошо. Каждый шаг — как в пропасть. Сначала тебя нахваливают за съеденную ложечку и пятерочку по азбуке, сдувают пылинки и обещают блестящее будущее, а потом ты взрослеешь, входишь в мир… и оказываешься посреди мертвой Припяти — вокруг ничего, кроме скрюченных веток, тумана, смерти и неизвестности. Тупое окружение. Корыстные девки. Ненавистная учеба. Мелкие цели, не приводящие ни к чему… В общем, я — системная ошибка, несовместимая с операционкой.

Сказанные им слова созвучны мне до бессильной дрожи, до шока, до гула в ушах. За три десятка лет я так и не встретила человека с теми же загонами, но сегодня его каким-то чудом занесло прямиком на мой балкон. Борюсь с желанием вцепиться в него мертвой хваткой, обнять до треска костей, уткнуться носом в широкое плечо и зареветь. Но тогда он навсегда станет центром моей вселенной.

Глаза щиплет — от дыма, или еще черт знает от чего. Хорошо, что их не видно в темноте.

— Я устал искать себя. И знаю, что все это время искал не там. Если у бога есть волшебный список придурков, раньше времени прое*авших все в жизни, на самом его верху золотом высечено мое имя.

Последняя реплика вызывает у меня горький, но искренний смех. Во истину говорят: дурак дурака видит издалека…

— Если твое имя и высечено там, то только после моего! — тушу окурок о дно пепельницы и хохочу, как больная. — Откуда ты взялся на мою голову, философ?

— Переехал две недели назад вон в те человейники, — отвечает парень совершенно серьезно и кивает на новостройки, выросшие на пустыре за дорогой. — Раньше мы жили в пригороде, а потом аварийный дом расселили, и мать выбила трешку в них. Она постоянно в разъездах, а я не знаю, куда себя деть. На старом месте было лампово, особенно в теплое время года — каждую субботу с мая по октябрь на огромной поляне у посадок собираются чуваки и разводят костер. Делятся историями, поют под гитару, запускают фейерверки и выпивают… Но теперь я вряд ли туда поеду — мать против, активно борется со сборищами «всякой нечисти» и настаивает, что надо учиться отпускать прошлое, приноравливаться к новым обстоятельствам и взрослеть.

Непохожесть, одиночество и тоска о неслучившемся, навсегда утраченном, слишком хорошо известны мне, и рассказ вызывает болезненный озноб. Мы не на равных, никогда друг друга не поймем и не станем друзьями… Но его суперспособность — выворачиваться наизнанку — делает свое дело, и меня прорывает:

— Когда-то давно я тоже любила такие мероприятия. Мне казалось, что люди, окружавшие меня в тот момент, будут рядом вечно. Я была моложе и считала, что передо мной открыты все пути, и на каждом ждет успех. А потом все словно… застопорилось. Ничто не сбылось, уже не мечтается в полную силу… Пожалуй, ты прав. Сейчас жизнь изрядно похожа на заброшенную Припять.

— Это потому, что в ней нет смысла. Нет света. Нет опоры. — Тимур снова затягивается, выдыхает и, после секунды мучительного молчания, едва различимо шепчет: — Ты… можешь попробовать… для меня ими быть? Я сейчас в полном ауте и туплю, ничего не соображаю — знаю только, что не хочу расставаться. Пожалуйста, скажи да. Мне… с тобой так охеренно!..

Губы немеют, и ужас кипятком заливается за шиворот.

Что он несет?

Какой из меня смысл и свет… Как я могу посягать на самое ценное, что у него есть — время юности?..

Пора прекращать балаган. Взять на себя ответственность и вправить ему мозги, пока все не зашло непоправимо далеко.

— Я… н-не могу. — Хриплю и втягиваю воздух сквозь сведенные челюсти. — Это мой окончательный ответ. Сейчас ты пойдешь спать, а утром захлопнешь дверь и перестанешь меня преследовать.

Тимур сжимает кулак, пару раз стукается затылком о стену, быстро встает и отщелкивает окурок в окно.

— Вообще-то я не курю. До сегодняшнего дня даже не пробовал. Дерьмо какое-то… И ты завязывай, Май.

***

Отблески фар и далеких фонарей лижут темный потолок, незадернутую ночную штору поводит от сквозняка, часы с подсветкой показывают два пятнадцать ночи. Я не сплю — комкаю подушку и сворачиваю в узлы одеяло, ворочаюсь, задыхаюсь и кляну себя. Душа разрывается, мучается, болит и ноет, но только так — на живую, с кровью и мясом, можно уничтожить нарождающуюся проблему.

Напряженно вслушиваюсь в тишину, но ее нарушает только гул и дребезжание холодильника.

Я схлопотала дисциплинарку на работе. Потеряла все сбережения. Забыла зарядить телефон и позвонить маме. Однако самым ужасным все равно представляется предстоящий уход едва знакомого ненормального сопляка.

Тягостные, наполненные раскаянием думы засасывают сознание в воронку тревожного сна, я погружаюсь в него на несколько беспокойных секунд, но просыпаюсь от щелчка дверного замка, гулких шагов на лестнице и шумного вздоха лифта. В глаза бьет яркое солнце.

С намерением прямо в пижаме ринуться в подъезд отбрасываю одеяло, но вовремя торможу. Я все сделала правильно.

К вечеру мальчик обо мне и не вспомнит, а я… сполна рассчиталась и с судьбой, и с ним.

Плетусь на балкон, с подозрением кошусь на пустые стулья, ежась от утреннего холода, с садистским удовольствием добиваю последнюю сигарету и поднимаю глаза… Вещи Тимура — черная толстовка и футболка с надписью «Моя оборона» мирно болтаются на веревке.