Таинственные расследования Салли Локхарт. Тигр в колодце. Оловянная принцесса - Пулман Филип. Страница 4

Второй раз Салли мстила за смерть Фредерика Гарланда. Она выстрелила в механизм чудовищной паровой пушки, надеясь, что во время взрыва погибнет и ее производитель – Аксель Беллман, и она сама. Однако Салли осталась жива, чему сейчас была безмерно рада. А вот Аксель Беллман погиб. Мучимая угрызениями совести из-за совершенного убийства, Салли поклялась никогда больше не применять оружия, не допустить, чтобы насилие других толкнуло ее на ответное насилие.

Но ничего не вышло. Видимо, ей предстоит немало расследовать и здорово потрудиться, прежде чем состоится слушание дела; а если дойдет до грубого выяснения отношений, она должна суметь постоять за себя.

«Но все же: зачем? Что ему нужно? Что я ему сделала? Почему? И вообще – кто он?»

Глава вторая

Журналист

Вниз по течению реки от Твикенхема находятся лондонские доки, куда примерно в то же время, когда Салли ложилась спать, причалил пароход под названием «Гарлем». Он вез пассажиров из Роттердама. Таможенный служащий по правилам взошел на борт еще в Грейвсенде, однако большинству пассажиров было практически нечего декларировать. Путешествие выдалось нелегким. Все на пароходе были бедны, многие голодны, а некоторые к тому же больны.

Трап опустили; столпившиеся на палубе люди подхватывали свои пожитки и, суетясь, спешили ступить на мокрый булыжник причала. Женщины в платках, бородатые мужчины в фуражках (а кое-кто в потрепанных меховых шапках), залатанных брюках и стоптанных ботинках; багаж их состоял из картонных коробок, перевязанных бечевкой, скатанных матрацев, бесформенных тюков с одеялами, корзин с одеждой, кастрюль, чайников… В то время как люди по одному сходили с корабля и шли в сторону ворот, освещенных уличным фонарем, один из портовых рабочих повернулся к своему приятелю и спросил:

– Чё это за язык, Берт?

– На котором они говорят? Это идиш, Сэм.

– Идиш? Где это на нем говорят?

– Например, на Кейбл-стрит. Это евреи, братец. Из России приплыли или еще откуда. Ты чего, не в курсе?

Тот, которого звали Сэмом, обернулся и взглянул на поток беженцев. На берег сошли еще не все – сколько же их там? Уже вышло более сотни, а люди все прибывали. Среди них был мальчик лет пяти, протискивающийся сквозь толпу, в одной руке он нес тяжелую корзину, другой тащил за собой трехлетнего брата. Их мать с платком на голове прижимала к груди младенца и волокла какие-то вещи, наспех завернутые в холстину. Там же был старик с распухшей ногой, с трудом ковылявший на костыле. Двое юношей несли на руках пожилую женщину, очевидно мать, которая была не в состоянии идти сама. В толпе выделялись лица: молоденькая кареглазая девушка-красавица, тощий мужчина с хитрым выражением лица, ребенок с болезненно-запавшими глазами, тучная женщина, которая так радовалась, что заражала весельем всех, кто находился рядом; чахоточный рыжебородый молодой человек с горящим взглядом; старик в порванном пальто и замызганной ушанке, с длинной седой бородой и пейсами-завитушками, обрамлявшими его благообразное лицо; гладко выбритый авантюрист с ясным взором, в черной кепке и пальто с меховым воротником.

Рабочие наблюдали, как толпа идет к воротам, где ей преграждал путь служащий в форме, стоявший в свете фонаря. Он пытался что-то объяснить пассажирам.

– Адрес… Вам есть куда пойти? У вас должен быть адрес. Листок бумаги. Имя и адрес. Куда пойти, понимаете?

Изможденный человек в потертой шинели, чья бледная жена качала на руках младенца и пыталась успокоить еще одного ребенка, наконец нашел требуемый клочок бумаги.

– Фэшн-стрит, – прочитал таможенник. – Так, пойдете прямо по Док-стрит, после моста еще километр прямо и направо. Следующий!

Служащий бегло просматривал адреса и пропускал людей в город. С другой стороны ворот собралось около дюжины родственников и друзей, они с волнением всматривались в лица прибывших. Тех, у кого не было заветной бумажки с адресом, направляли в еврейский приют на Леман-стрит, недалеко от этого места.

Среди пассажиров были две девушки, они так нервничали, что на них обратила внимание женщина средних лет, закутанная в шубу. Когда девушки проходили мимо ворот под пристальным взглядом рыжебородого молодого человека, она поманила их жестом, по-матерински взяла за руки и заговорила с ними на идише. Мало-помалу иммигранты выходили за ворота и смешивались с толпой на улицах Ист-Энда.

Подобные сцены все еще были в новинку для лондонского порта, потому-то рабочий и не знал, откуда приехали эти люди. Иммигранты вынуждены были отправиться в путь после того, как в 1881 году в России начались еврейские погромы.

Первая семья приехала из Киева. Отец семейства держал табачную лавку, которая была разгромлена, а весь товар выброшен на улицу под ноги разъяренной толпе при полном попустительстве российских солдат. Старик с распухшей ногой также прибыл из Киева, на родине он работал портным; ему пришлось спасаться бегством от бесноватых погромщиков, его дом спалили, а жену изваляли в придорожной грязи. Пожилой человек с пейсами оказался ученым из Бердичева. На его глазах были сожжены все его книги, и казак с шашкой наголо не позволил ему спасти хоть что-то.

Один за другим, семья за семьей, они отправлялись на Запад со своими пожитками и письмом от кузена из Лондона, брата из Америки или сестры из Халла, гарантировавшим, что там их приютят; или же ехали с одной лишь надеждой на лучшее. Многие отправлялись за границу, прослышав, что кто-то – знакомый, сосед или знакомый знакомого – получил такое письмо, возможно, с небольшой суммой денег, и их не останавливали предупреждения британского консульства, что в Англии и без того полно безработных и что голодать там ничем не лучше, чем в России.

Они собирались на вокзалах Москвы и Петербурга, грузились в поезда и ехали через Польшу или Австро-Венгрию в Гамбург, Роттердам или Либау, где на последние деньги покупали билет на пароход. Некоторым даже удавалось договориться о переправе еще в Петербурге, и они платили курьеру, который брался провести их через таможню и доставить в еврейский приют. Для какой-то части этих людей Лондон не являлся конечным пунктом. Отсюда они отправлялись поездом в Ливерпуль, где пересаживались на корабль, идущий в Нью-Йорк.

И когда они приезжали на чужбину, без знания языка и без денег, впереди их ждали лишь нищета и непосильный труд.

Тысячи людей эмигрировали таким образом за эти годы, и каждому из них было что рассказать; но нас интересует история Салли Локхарт, поэтому обратим внимание лишь на чахоточного молодого человека с рыжей бородой.

Он приехал не из России, а из Германии, и звали его Якоб Либерман. Журналист по профессии, социалист по убеждениям, он покинул Берлин, улизнув из-под носа у полиции, как он считал. На самом деле в полиции о его отъезде знали и были чрезвычайно рады этому обстоятельству. В Берлине времен Бисмарка к евреям относились терпимо, пока те жили обособленно и зарабатывали деньги, которые можно было облагать налогом. Социалистов же там не переносили. Либерман написал ряд статей для газет социалистического толка и начал пробовать себя в публичных выступлениях, хотя и был человеком крайне нервным.

Когда он опубликовал разоблачительную статью об участии личного банкира Бисмарка в различных антилиберальных актах германского парламента, ему намекнули, мол, будет лучше, если он покинет страну.

Что Якоб и сделал. Ему было дано задание найти одного человека, к которому он сейчас и направлялся. Журналист надел на плечи рюкзак, поднял воротник, надвинул на глаза кепку и, периодически останавливаясь, чтобы свериться с видавшей виды картой, двинулся в сторону Сохо.

Подвал: теплый, сухой, хорошо освещенный, с грубыми деревянными скамьями, стульями и книжными полками. Простенькая кафедра со столом и двумя стульями. Ряд окон под самым потолком – в них видны ноги прохожих, если на улице светло и если стекло не слишком грязное снаружи и не запотевшее изнутри.