Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович. Страница 45

Сгорая от любопытства, революционер приник к тёплому каучуковому окуляру и оказался в роскошном зале с небольшими, круглыми столиками на три персоны, между которыми чопорными пингвинами кружили черно-белые официанты. Протяни руку — дотронешься.

— Императорский петроградский яхт-клуб.

Услышав за спиной негромкий баритон, Сталин выпрямился и живо обернулся, укоряя себя за излишнее любопытство. У двери, держа в руках два дымящихся стакана чая в железнодорожных подстаканниках, стоял чисто выбритый, усатый тип в простой солдатской гимнастёрке без погон, с короткой армейской стрижкой, чуть выступающим вперед упрямым подбородком и удивительно светлыми, голубыми глазами, внимательно разглядывающими собеседника из под густых бровей.

— Уже неделю наблюдаем за плясками чертей. Они там устроили своеобразный штаб, — продолжил вошедший, оглядывая помещение и прикидывая, куда бы водрузить принесенный напиток. — Чудаки, ей богу! Считают, что в шести верстах от Зимнего возможности Охранки снижаются в шесть раз, поэтому можно чувствовать себя в безопасности. На самом деле им уже никто не противостоит — паралич власти достиг апогея.

— С кем я разговариваю? — осведомился революционер. Голос его стал резким и отрывистым, глаза сузились, как у стрелка, смотрящего в прицел винтовки.

— Если не возражаете — горячий чай с дороги, — указал вошедший взглядом на стаканы. Определившись с местом, он направился к стайке кресел в углу зала. — Зовут меня Григорием, а фамилия настолько распространена, что… — он хитро улыбнулся. — Как сказал один весьма известный немецкий барон, в Германии иметь фамилию Мюллер — всё равно, что не иметь никакой. Вот и моя в данном случае не имеет особого значения, ибо… — Распутин поставил стаканы на край стола, — я не собираюсь выведывать у вас явки, пароли, партийные секреты. Наоборот — сам намерен предоставить на безвозмездной основе некоторое количество сведений, ничего не требуя взамен. В моём багаже накопилось много разных слов, иногда даже нецензурных, хотя я честно попытаюсь воздержаться от использования таковых. Вместе они образуют сентенции, повествующие о делах прошедших и предполагаемых, поэтому предлагаю присесть, отдохнуть с дороги и пообщаться.

Григорий еще раз широким жестом пригласил революционера комфортно расположиться в широком сафьяновом кресле, с удовольствием устроившись на соседней софе.

— Вы — не полицейский и не военный. Так не говорят ни те, ни другие. Но облачением нижнего чина вы меня не обманете. Университетское образование бесстыдно лезет из под вашей солдатской гимнастёрки.

— Однако, Иосиф Виссарионович… — Григорий замолчал на несколько секунд, — глаз у вас — алмаз. А если я скажу, что моя фамилия — Распутин, поверите?

Сталин застыл немым изваянием, прищурился, цепко скользнув по фигуре собеседника снизу вверх, впился своими желтыми, тигриными глазами в Григория, невольно заставив его отвести взгляд и потупиться.

— Про царскую семью ходит много сказок, — задумчиво и глуховато, словно про себя, произнес он, наконец, — но эту я считаю самой невероятной.

В зале повисла тягучая, тревожная пауза. Распутину показалось, что он слышит за стеной метроном, хотя это кровь пульсировала в ушах.

— Вы смогли меня удивить, — неспешно продолжил революционер, насладившись театральной паузой, — и я уже готов вас выслушать, хотя еще не готов поверить. О чем будем беседовать?

— О послереволюционном устройстве России, — глядя в глаза Сталину, четко произнес Распутин.

У будущего генералиссимуса радужка была удивительного, редкого цвета, тёмно-коричневая ближе к центру и жёлтая по краям. Благодаря светлому ободку взгляд генсека иногда представлялся тигриным. Глаза, кажущиеся ещё больше из-за оттеняющих угольно-черных бровей, прятались под полуприкрытыми, будто сонными веками, но глядели изучающе и настороженно.

Распутин много раз читал о следах оспы на коже Сталина. Коли так, то они, вероятно, проявлялись настолько незначительно, что сейчас, вглядываясь в это лицо, он ничего подобного не замечал. Зато бросалось в глаза то, чего не было на парадных портретах — какая-то простонародная неотесанность, что-то от домовитого крестьянина-горца, сурового, упорного, терпеливого и осмотрительного. Профиль, будто вылитый с торсом из одного металла, сильно развитая шея, спокойное, твердое лицо, утяжелённое колючими черными усами, соответствовали многочисленным художественным образам, виденным Григорием прежде. Узнаваемость облика будущего Красного императора казалась абсолютной. Но главную, самую выразительную часть лица — пронзительно сверлящий сталинский взгляд, заставлявший потупить любой взор, не мог передать ни один портрет и ни одна кинохроника.

— О каких волнениях вы говорите? — пробуя на вкус крепкий напиток, спросил профессиональный подпольщик, удовлетворенный победой в гляделки. — Пока мы ехали по городу, я не видел на улицах ни баррикад, ни войск…

— Могу добавить, что ваши товарищи из РСДРП(б) тоже не говорят ни о какой революции, — констатировал Распутин, пристально исподлобья поглядывая на будущего “отца народов”. — Ленин, выступая на собрании швейцарской рабочей молодежи, заявил: “Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции…”(**) Хотя…

Григорий, наконец, оторвался от созерцания человека, ставшего его героем в ХХ веке, обхватил стакан чая ладонями, шумно вдохнул терпкий аромат.

— Революцию 1905 года Ленин “проспал” и приехал в Россию, когда главные события уже закончились. Общегородскую забастовку и ту планировали и готовили люди, не имеющие отношения к рабочей партии. Может, сейчас он решил не нарушать традицию? — не удержался от язвительности Григорий.

По тому, как злобно исподлобья сверкнули глаза революционера, Распутин понял, что наступил на больную мозоль. В 1917 Ленин для Сталина — кумир. Недосягаемая высота. Человек-пример. Это потом их дорожки начнут понемногу расходиться, вылившись в грандиозный скандал по вопросу территориально-организационного строения СССР.(***) А пока “не замай!”…

— Строго в соответствии с определением Маркса, — постарался смягчить Григорий свои неосторожные слова, — в настоящее время «материальные производительные силы общества пришли в критическое противоречие с существующими производственными отношениями”. Сложившимися порядками недовольны все — политики и чиновники, помещики и фабриканты, рабочие и крестьяне. Что же касается баррикад, стрельбы, насилия, которое Маркс назвал “повивальной бабкой революции", оно давно уже планируется, в частности, вот в этом яхт-клубе.

Распутин выжидательно замер. Брови Сталина чуть дрогнули, взгляд скользнул по устройству для наблюдения за звездами и упал в пол.

— После ссылки я испытываю крайний информационный голод, — тихо произнес революционер, — и никак не могу прокомментировать ваши домыслы.

— Готов утолить его немедленно, — охотно откликнулся Распутин, вытащил из под стола портфель и зашуршал бумагами. — В царском правительстве продолжается забавная судорожная чехарда. В самом конце 1916 года был уволен Трепов. Его преемником назначен князь Николай Дмитриевич Голицын, милейший человек, но совсем не государственный деятель. Сознавая это, он долго умолял Государя отменить его назначение, ссылаясь на свою неподготовленность для роли премьера, но затем, как верноподданный, подчинился и вступил в должность. Главой правительства огромного, воюющего государства стал бессильный и неподготовленный. В этом назначении, как в капле воды, отразился кризис управления…

Григорий заметил, что Сталин погрузился во внимание и автоматически похлопывает карманы свободной рукой в поиске курева. Быстрым движением Распутин извлек из портфеля и протянул собеседнику заранее приготовленную пачку папирос фабрики Самуила Габая “Герцеговина Флор”. На этот раз революционер не скрывал удивления, покачал головой, но отказываться не стал и уже через минуту, раскурочив две папиросы и затолкав их в трубку, с удовольствием пустил в потолок душистое облако табачного дыма.