Знамя любви - Карнеги Саша. Страница 24

Казя быстро сняла с себя шелковый шарф и попробовала его на прочность. Она привязала его к парапету и тут же услышала, как дом наполнился голосами и шлепаньем туфель. Все наперебой выкликали ее имя. Шарф свисал вниз на несколько жалких футов.

– Где она? Она должна быть здесь.

Казя сорвала с себя плащ и, привязав свободный конец шарфа к капюшону, перекинула самодельный канат через парапет. Снова открылась дверь, и на порог высыпала стайка наложниц.

– Вот она!

– Что она здесь делает? Заслонив собой шарф, Казя ответила:

– Неужели я не могу глотнуть свежего воздуха без того, чтобы вы все не носились вокруг, как перепуганные курицы.

– В дождь? – подозрительно спросила старуха, подходя ближе. Все остальные продолжали стоять в дверях.

– Ну и что, – надменно сказала Казя. – С каких это пор я должна отчитываться?

Старуха осторожно приблизилась, видимо, ее что-то насторожило в поведении Кази.

– Диран-бей ждет тебя, – начала она, и тут же Казя прыгнула на нее, как тигр.

Старуха выпустила из рук лампу и почувствовала, как ее горло сдавили сильные пальцы.

– Помогите, по... – слова превратились в придушенный хрип.

Старуха медленно осела на землю. Видя, что никто не торопится прийти ей на помощь, Казя повернулась, вскарабкалась на парапет и, обхватив руками веревку, скользнула вниз. Она спустилась до самого конца веревки, несколько жутких мгновений ее ноги висели в непроницаемой темноте, потом, моля Бога помочь ей, Казя разжала руки.

Потрясенная резким ударом, Казя лежала и не осмеливалась пошевелиться. Наконец она встала и, отвязывая плащ, услышала вверху голоса:

– Пускай идет!

– Скатертью дорожка!

– Гордячка!

– Ее поймают и с живой сдерут кожу! Что-то неразборчиво сипела старуха.

Казя поспешно нырнула в спасительный туман.

Она, прихрамывая, ковыляла по жесткой каменистой земле. Ее ноги кровоточили; одна туфля давно потерялась, другая превратилась в жалкие лоскутки. Туман заползал под плащ и гладил ее тело холодными пальцами.

Она то и дело спотыкалась о корни деревьев, а гибкие ветки хлестали ее лицо. Ее принуждала идти одна отчаянная мысль, что она не должна даться им в руки, не должна. Кровоточащие ноги ничто по сравнению с тем, что ей придется перенести, если ее схватят.

Наконец она остановилась, вцепившись руками в ствол дерева, чтобы не упасть. Дыхание обжигало ей горло, соленый пот разъедал глаза.

Дождь кончился, и сквозь пелену тумана начала проглядывать бледная луна. Потихоньку она обрела способность трезво мыслить и теперь прислушивалась к ночным звукам, как когда-то ее учил Мишка. Сквозь монотонное стрекотание сверчков вдалеке раздавались пение и протяжная музыка. Это, должно быть, татарский лагерь, о котором говорил Диран-бей. Внезапно налетевший ветер разогнал туман, и она учуяла слабый запах жареной баранины и увидела мерцающие среди деревьев костры. Она могла проскользнуть между костров, но боялась скрывающихся там дозорных. Если она попадется в лапы татарам... Нет, лучше она обогнет костры, поднимется по холму, а потом спустится вниз к гавани.

За ее спиной не слышалось звуков погони, только шорох листвы и редкие вскрикивания ночных птиц. Стиснув зубы, Казя медленно начала карабкаться по склону холма, часто останавливаясь, чтобы дать передохнуть израненным ногам.

Тридцать человек лежали, прижавшись к земле, и сверлили глазами темную стену стоящих перед ними деревьев. Ни один звук не выдавал их присутствия и, только подойдя вплотную, можно было увидеть, как сверкают белки глаз на их вымазанных сажей лицах.

Спустя какое-то время они услышали крик козодоя, и один из них отозвался точно таким же криком. Тут же от деревьев отделилась тень и быстро поползла к ожидающим ее людям.

– Татары, – прошептал он, – напились бузы, дозорных нету.

– Обойдем их, – сказал вожак, – и напрямик к наместнику в гости.

Их шепот был не громче шелестящего в траве ветра.

– Готов? – вожак тронул лежащего справа, и тот по цепочке передал сигнал дальше. Когда вернулся ответный сигнал, вожак бесшумно поднялся на ноги.

Они двинулись сквозь туман с обнаженными ножами в руках, еле уловимый звук их шагов скрадывался срывающимися с веток каплями и отдаленным пением татар.

– Ку-уик, – раздался крик козодоя.

– Ку-уик, – ответил другой совсем рядом с ней. Казя прижалась к дереву. Краем глаза она уловила внезапное движение впереди на тропинке. Она затаила дыхание, но ничего не услышала, кроме бешеного стука своего сердца.

Не успела она сделать и трех шагов, как перед ней словно из-под земли выросла человеческая фигура. Рука стиснула ее горло, а в живот уперлось лезвие ножа. Не сопротивляясь, Казя благоразумно позволила уложить себя на траву. Рука рыскала по ее телу в поисках оружия.

– Исусе Христе, да это же баба.

Услышав приглушенное восклицание, Казя узнала наречие донских казаков. Хватка на ее горле ослабла, и она судорожно втягивала в себя воздух. Вокруг нее замелькали ожившие темные силуэты.

– Эй, Пугачев, здесь баба.

– Что ты горланишь, дурень? В шинке, что ли? Ворочайтесь на места, – сердито прошипел вожак, и окружавшие ее люди снова растаяли в темноте. Оставшиеся продолжали шепотом совещаться.

– Татарская сучка.

– Какого рожна она таскается ночью?

– Пырнуть ее ножиком – и вся недолга. Казя приподняла голову.

– Казаки не отказывают в помощи людям, которые пришли просить у них убежища, – медленно прошептала она. – Разве это не закон к-казацкой земли?

– Да она по-нашему разумеет.

Один из них опустился на колено рядом с ней.

– Ты чья будешь? – спросил он, – Пошто бродишь ночью одна?

– Помогите мне, – сказала она. – Я сбежала от турок и прошу вашей помощи.

Все молчали. Облака рассеялись, и свет луны упал прямо на ее лицо.

– Она не турчанка, – сказал вожак, которого остальные называли Пугачевым.

– Что с того? Пущай ведет нас к палатам наместника.

– Эй, девка, знаешь где его палаты?

Казя бешено затрясла головой.

– Я ничего не знаю. Турки держат своих ж-женщин взаперти. Откуда мне знать.

– Брешешь, – перед ее глазами сверкнул нож.

– Развяжи ей язык, Шамиль.

– Выпусти ей кишки.

– Братцы, может, мы девку того... попользуемся. Казаки изощрялись в жестоких фантазиях, и у Кази от страха к горлу подкатил комок сухой горечи.

– Довольно, – Пугачев говорил тихо, но все, как по команде, замолчали.

Внезапно он схватил ее за волосы и резко оторвал ее голову от земли.

– Скажешь? Аль тебе глотку перерезать? – От боли на ее глаза навернулись слезы, но она снова отрицательно потрясла головой. – Веди нас к палатам, – прошипел он.

– Убери свои руки, – выпалила она.

Он отпустил ее и сердито толкнул на землю.

– От нее толку не добьешься.

Он взглянул вверх на вышедшую из-за туч луну. Оливковые деревья смыли с себя белесый туман и теперь отчетливо чернели в серебряном свете. Внизу между деревьями показались огоньки факелов, послышались голоса, а потом встревоженная дробь барабанов.

– Они бьют тревогу, – сказала Казя. – Скоро все холмы будут кишеть людьми.

Пугачев посмотрел вниз, потом через плечо на тропинку, по которой они пришли, как будто в нерешительности, что делать. «Диран-бей, – размышляли Казя, – перевернет всю Керчь, чтобы схватить меня, турки перебьют эту горстку казаков, а меня уволокут назад и будут пытать».

– Когда это казаки турка робели...

– Он верно сказал, надоть их обойти... Приглушенные препирательства нарушили ее мысли.

Напружинившись, будто в следующее мгновение готовился кинуться на врага, Пугачев наблюдал, как к ним медленно приближаются огоньки факелов. Но он сказал:

– Их слишком много. Надобно уходить. Какой-то казак с отвращением сплюнул. Снова раздалось нестройное бормотание.

– Город полон с-солдат и янычар, – вступила в разговор Казя.

– Девка, ты же взаперти сидела.