Кровавое золото Еркета (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 9

— То хороший знак, господин майор — у нас еще один полк конницы будет, причем полный, в пять сотен. Пусть его мурза Тевкелев примет — воин опытный, промашки не допустит, и охулки на руку держать не будет. А у нас каждый служивый человек сейчас на счету. Седьмица до выступления токмо одна осталась, время торопит.

Бекович мысленно загнул пальцы на руке — лейтенант князь Урусов с кораблями, что на второй день вышел из Гурьевского городка, уже должен к Тюп-Карагану подплывать. Взять подкреплений больше неоткуда, а великий Суворов не зря говорил — «идешь в бой, снимай коммуникацию». Так что приходится действовать по совету гениального полководца…

Глава 8

— Наконец до разума нашего князюшки дошло, что держать невмочь людишек в столь гиблых местах! Вот его Христос и покарал за гордыню и спесь непомерную, за все зло, что душам православным причинил да погубил их бессчетно в сих краях гиблых!

Командир Пензенского полка, небольшого роста столбовой дворянин полковник Хрущов не смог сдержать идущего из глубины души негодования. Целый год ему пришлось торчать в этой дыре на гиблом берегу Каспия, самому мучиться и солдат хоронить в каменистой земле, чтобы до начальника дошло, что нужно иное место искать для крепости, для жизни пригодное. Либо увозить служивых немедленно, а то тут все передохнут как мухи. Без всякой для отечества пользы сгинут в краю чужедальнем.

В худом месте князь Бекович-Черкасский выбрал место для строительства крепости, нареченной именем святого Петра. Колодцев тут не было, казахи их не копали — хотя чуть дальше в пустыню, покрытую местами травой и колючками, «копанки» были, но уж больно далеко от побережья — сутки на коне ехать придется.

В самой крепости и ее окрестностях нарыли много колодцев, счет пошел на сотни, и рытье каждого на большую глубину стоило многих усилий и выматывало людей до полного изнеможения. И все без толку — день брали воду вполне пригодную для питья, но на второй употреблять ее уже было нельзя, ходили да отплевывались от горькой и солоноватой водицы, да вспоминали родники в родимых местах, отчего на душе только поганей становилось, да тоска пробирала.

И оглядывая с бастионных валов пустынную степь, совершенно без деревьев, и с редкими кустами, хотелось выть на луну волком от безысходности, что опутывала всех липкой паутиной.

На этом месте в прошлом году сошли на берег двенадцать с половиной сотен служивых Пензенского полка. И каждый десятый из них помер, надорвавшись от тяжких работ и непригодной воды. Солдаты горько смеялись, что пищу солить совсем без надобности, порой каша такой получалось, что скулы от солености сводило. На солонину в бочках никто смотреть не мог, не то что есть — крышки вышибли и всю протухшую жижу вылили в одну из ям и прикопали. Выручало свежее мясо — по степи скакали стада сайгаков, и на них удавалось поохотиться. Иногда пригоняли баранов кайсаки, что под властью калмыкского хана Аюки находились в здешних местах, и тогда офицеры и солдаты как дети радовались наступившему дню.

Сейчас здоровых служивых осталось едва шесть сотен, остальные лежали больными в крепости, или были увезены на кораблях в Астрахань для поправки здоровья. В общем, без всякой войны и набегов степняков полк за десять месяцев лишился половины состава, а к осени может стать намного хуже. К первому снегу половина здоровых станет больными, а из лазаретов вынесут тела умерших, которых станет уже втрое больше, и то в самом лучшем случае. Сам полковник считал, что на местной воде все больные обречены на неизбежную и мучительную смерть.

Зимовали с трудом, топлива не было от слова совсем, даже кизяков, ибо отары не прогоняли мимо. На дрова разбирали ветхие корабли, их и жгли в очагах. Казармы не построили, бревна из Астрахани не привезли. Возвели землянки, с трудом долбили каменистую землю, благо кирок и заступов привезли в достатке и кузницу еще поставили. Однако в январе неожиданно ударили крепкие морозы, и стало совсем плохо. Хорошо, что колодцы перестали копать, рубили лед — а то бы люди от тяжких трудов стали бы умирать десятками, если не сотнями…

— Нашли для крепости удобное место для твоего полка, Владимир Андреевич, — флотский лейтенант князь Урусов отхлебнул вина, прищурив глаза от удовольствия. Пусть даже смешанное с водою, оно спасало от желудочных хворей, которыми солдаты и матросы маялись почти поголовно, так как отпущенный из казны уксус, по ведру на человека, спасал плохо, да и уже заканчивался, только за счет умерших удалось сделать малый запасец.

— Только маршем нужно пройти вдоль берега немного, за день успеете и дойти и обустроить лагерь. Мои моряки приказ князя исполнили прилежно — нашли Кетык сразу.

— А это что за словцо, Василий Алексеевич?!

Говорил Хрущов с моряком весьма уважительно — тот ведь из княжеского рода, хотя и он сам не хухры-мухры, а «дворянин московский», что повыше «жильца» и тем паче «сына боярского» стоит.

— Кайсацкое, ведь во рту зубы частоколом стоят, а ежели один из них выбьют из той шеренги, то «проплешина» получится. Вот она и есть тот самый «кетык». Вроде как дырка. Место для флота там удобное — бухта косой прикрыта с веста, лишь с норда ветрам доступна. И главное — мы нашли на берегу стоянки старые, вроде здесь, сам вор Стенька Разин укрывался, когда по Каспию разбои свои два года учинял.

— Ты смотри что делается?!

Хрущев непритворно удивился — слышать то приходилось, но вот видеть не доводилось. А ведь разинцы во время бунта своего старшего брата отца, родного дядю сгубили — тот тогда только новиком на службу поверстался, когда батюшка малой совсем был.

— Князь Бекович о том вспомнил, что казаки яицкие ему говорили, да кайсаки сказывали. И где его глаза были?! К бухте той караванная тропа куда больше натоптана, чем здесь.

— Так гордыня у него непомерная, словом не вздумай перечить. Нрав дюже тяжелый! Дерется и тростью бьет, орет дурным голосом! Чуть что не по нему, ногами топает, грозит карами страшными!

— Сильно изменился после гибели супруги, княгиня ведь с дочурками погибла, утопли, сердечные, в Волге. Я тебе о том уже сказывал, Владимир Андреевич. Три дня орал дурным голосом, выл, все лицо себе исцарапал. Кричал, что отречется от Христа, и отныне, мол, Девлет-Гирей мурза его настоящим именем станет. Потом неожиданно успокоился и опамятовался. И скажу тебе честно — князя словно подменили, совсем иным стал.

— Еще хуже?!

Полковник ужаснулся — и так нравом князь был горек как полынь, и буен как гроза, а теперь стал еще хуже. Спаси нас, святые угодники, от такой жуткой напасти!

— Наоборот, прислушиваться стал к советам, даже благодарить начал. И к людям заботлив, не на словах — приказал всех больных в Астрахань на кораблях отвезти, и там лечить. Изменился очень — теперь мы в надежде пребываем, что все наши жертвы не зря принесены, и поход в Хиву не напрасно проделан будет. Князь утрату больно перенес, глаза блестят, речь совсем иная стала, ровная и гладкая, считает быстро и математику знает. Вот только горе тяжелой ношей свалилось ему на плечи — ходит, чуть сгорбившись, и ногу приволакивает, прихрамывать стал.

— Дай бог здоровья князю, оправиться ему нужно — а поход не даст времени о своем горе думать!

— И я так думаю, — произнес тихо моряк.

— Сам за ним пригляжу — ты мне приказ его отдал, а там прописано следующее — из числа здоровых служивых отобрать половину и самых крепких на вид, кто тяготы пути перенесет и на коне али верблюде ехать сможет. И я со старшими офицерами своими прибыть должен, а комендантом временно поставить толкового из капитанов.

— А мне приказано кораблями две роты перевезти в Гурьевский городок не мешкая, с ружьями, но без припасов воинских. А больных в Астрахань доставить. А флотским служителям гавань обустроить и помочь крепость возвести должным образом — я ведь три десятка работников привез сюда. А старые колодцы матросы мои уже раскопали — вода годная к питию, и не так солена и пакостна, как здесь. Видимо, гулящие казаки их отрывали, когда здесь стоянку учинили. А часть судов к заливу Красных Вод мне отправить нужно и весь тамошний гарнизон сюда перевезти для усиления. Причем только здоровых солдат, а больных везти в Астрахань.