Тайна для библиотекаря (СИ) - Батыршин Борис. Страница 13

Сильнейший удар по спине выбил его из седла. К счастью, доставший его казак не колол своей пикой, а ударил древком с размаху, словно жердиной, вывороченной из плетня во время деревенской драки. Но и того с лихвой хватило, чтобы лейтенант, не взвидя света от боли, полетел в воду — и сразу же вскочил, выставив перед собой бесполезную саблю. Бородатые всадники неотвратимо приближались, брызги летели веером во все стороны, солнце играло в них и на наконечниках пик. Гасконец окончательно, бесповоротно осознал: всё, конец, спасения нет, ему суждено умереть прямо здесь, стоя по пояс в воде жалкой подмосковной речушки. И решительно никто не узнает о древней тайне, которую последний из древнего рода д'Эрвалей унесёт с собой в предвечную тьму.

На этот раз — безвозвратно.

Ветви ракитника раздвинулись, и конь вынес меня на невысокий бугор в излучине реки. Отсюда во всех подробностях открылась батальная сцена под названием «Героические казаки Денисова полка берут в плен кровавого французского оккупанта». Означенный оккупант, гусарский офицер в сером, с золочёными шнурами ментике, стоял, выставив перед собой саблю, отгораживаясь этой жалкой железякой от трёх уставленных ему в грудь казачьих пик. Лицо его до боли напомнило мне актёра Смехова в роли Атоса. Волосы налипли на мокрый лоб; кивер дрейфует вниз по реке, похожий на перевёрнутое жестяное ведро. Под берегом застрял в зарослях осоки труп в синем казачьем бешмете — он плавал лицом вниз, и по течению от него медленно расплывалась мутно-багровая полоса. Ещё один мертвец в сине-белом сюртуке и высоких кавалерийских ботфортах украшал собой глинистый откос, а рядом с ним, как ни в чём ни бывало, ощипывал свисающие ветви платиново-серый жеребец под леопардовым чепраком.

Один из казаков отвёл назад руку с пикой, намереваясь наколоть противника, словно жука на булавку. Француз попятился, оскользнулся, запутавшись в водорослях, упал, и это спасло ему жизнь — пика бесполезно мелькнула над плечом. Казак ругнулся, тронул коня вперёд, замахиваясь для нового удара, и….

— А-а-тставить, хорунжий! Он нужен мне живым, посмеете тронуть — пеняйте на себя!

Я едва не подскочил в седле, словно от укола шилом в филейную часть — и обернулся. Ростовцев. Позади него держится верный Прокопыч с трофейным кавалерийским штуцером в руке. И когда это они успели меня нагнать?

Казаки, недовольно, ворча, подняли пики и повернулись к поручику. Физиономии их выражали самое, что ни на есть, явственное неудовольствие. Француз же вздел очи горе и дёрнул правую руку ко лбу, чтобы перекреститься — помешала зажатая в ладони сабля.

— Я что сказал, хорунжий? — снова рявкнул поручик. — Извольте испа-а-алнять!

Казак сплюнул в воду.

— Ахвицера-то хранцузского мы споймали. — неуверенно начал он. А значицца, и господину штаб-ротмистру тоже мы его доставим. Чтобы по справедливости было, вашбродие!..

— По справедливости, говорите? — Ростовцев не думал скрывать иронии, а Прокопыч за его спиной откровенно, в голос, заржал. Я улыбнулся. Побуждения казака прозрачны, как хрусталь: пленный офицер — это верный крест и повышение в чине, конь его стоит хороших денег, да и саквы за седлом судят недурную поживу. Тем более, что по своему хорунжий прав: если бы не они — француз, пожалуй, сумел бы уйти, присоединиться к остаткам авангарда, пятящегося сейчас от моста, на котором уже разгорались груды хвороста и соломы, наскоро наваленные отступившими пехотинцами. Тех же, кому не повезло, добивали сейчас дрекольем куринцы на противоположной стороне реки, а спешившиеся гусары, подгоняемые зычным рыком Богданского, разворачивали захваченные пушки, собираясь проводить бывших хозяев парочкой ядер. Среди серых с белыми шнурами ментиков то тут, то там мелькали сине-белые с красными эполетами мундиры французских артиллеристов, мобилизованных ротмистром для обслуживания трофеев.

«…Да ведь мы победили!..»

— Да не переживайте вы так, хорунжий. — тоном ниже заговорил Ростовцев. — Никуда от вас крест не денется. Слово офицера — самолично доложу Богданскому, что лейтенант взят вами. Что до остального — десяти рублёв хватит за коня с поклажей?

— Десять рублёв… — казак поскрёб пятернёй в проволочной бороде, явно разрываясь между алчностью и пиететом перед офицерским званием. — Конь уж больно хорош, да и Митьку француз энтот срубил до смерти, а у его мать осталась, сестрёнки. Добавить бы, вашбродь…

— Бога-то побойся, станишный! — не выдержал Прокопыч. — Конь тебе хорош, али о сродственниках товарища своего убиенного хлопочешь? Десять рублёв за эдакого одра — красная цена в базарный день, да ещё и поди, сыщи, кто её даст…

— Надо будет, сыщем. — возразил бородач. — Что с боя взято, то свято, а с роднёй Митяя мы по-божески поделимся. Чтоб по справедливости! — повторил он.

— Ну, раз по справедливости — вернёмся в Село, получишь ещё пять рублей. А вы, мсье… — обратился Ростовцев к французу на его родном языке, — надеюсь, не собираетесь омрачать наше знакомство какими-нибудь глупостями вроде сопротивления и попытки к бегству?

«Атос» пожал плечами. Лицо его выражало крайнюю степень усталости — когда сил нет не то, что на сопротивление, но и на самое простое усилие.

Поручик собрался повторить вопрос, но тут француз заговорил. К нашему изумлению, отвечал он по-русски, хотя и с чудовищным акцентом, коверкая слова — но вполне понятно.

— Я ваш пленник, мсье. Вверяю свою жизнь вашей чести и состраданию.

И протянул саблю рукоятью вперёд.

— Что ж, тем лучше, господин лейтенант… вы ведь, если глаза меня не обманывают, в этом чине? — ответил Ростовцев тоже по-русски. «Атос» кивнул. — Прокопыч, помоги господину офицеру поймать коня. Садитесь в седло, мсье, вы едете с нами.

Не меньше половины ночи перед выходом авангарда из Богородска д'Эрваль потратил на изучение карт будущего театра боевых действий, чтение донесений, полученных от конных разъездов. И когда пленившие его гусары, не задержавшись, проследовали через Большой Двор и направились дальше по просёлку, лейтенант понял, что его везут в село Павлово, где, как рассказывали пленные пейзане, стоял отряд регулярной русской кавалерии.

Сражение, насколько он мог оценить, закончилось полной победой русских. Из переправившихся через реку двух рот вюртембергских конных егерей и пехотного батальона сумела уйти жалкая горстка, были потеряны все приданные авангарду орудия. Остальные, примерно три четверти наличных штыков и сабель, отошли к Богородску, сохраняя порядок и способность к сопротивлению — причём неприятель не пытался преследовать, ограничившись редкими наскоками казачьих разъездов. Тем не менее, удар по самолюбию французов был чрезвычайно силён, и лейтенант догадывался, какой площадной бранью маршал Ней встретит того, кто доставит ему известие об этом унизительном поражении. Впрочем, чего ещё ожидать от сына мастерового, да ещё и почти немца — если не по крови, то уж по языку наверняка[1] — и остаётся только порадоваться, что эта малоприятная обязанность выпадет не ему, а другому штабному офицеру. Тем не менее, радости это добавляло немного. Плен есть плен — пусть он ещё до конца не осознан, а захватившие его русские офицеры ведут себя предупредительно, деликатно, как и полагается представителям дворянского сословия — в России же все офицеры дворяне?

Дорога до Павлова заняла около часа, и всё это время д'Эрваль принуждён был отвечать на вопросы. Да он и не собирался что-то скрывать. Численный состав и задачи частей, к которым он был прикомандирован, не были для русских секретом, а из оговорок, который то и дело допускали его спутники, лейтенант понял, что эти двое осведомлены о состоянии Великой Армии и ближайших планах Императора чуть ли не лучше, чем он сам.

Примерно на половине пути они остановились возле небольшой рощицы у дороги. Лейтенант и двое русских устроились под большим деревом третий же, немолодой дядька, то ли слуга, то ли ординарец гусарского поручика, увёл лошадей поить к журчащему в соседней лощинке ручейку. И тут лейтенант обнаружил, что один из русских бесцеремонно копается в бумагах, извлечённых из ташки, отобранной у него вместе с саблей и поясом-подвесом.