Мистер Уайлдер и я - Коу Джонатан. Страница 46

— Приступим? — Билли взялся за нож.

Я схватилась за свой столовый прибор.

— Но сперва, — он вдруг резко повернул нож, тыча острием в меня, — позвольте кое-что добавить касательно истории, которую вы мне рассказали.

Я замерла.

— Письмо, что вы нашли в кармане парня. Я не считаю его неоспоримым доказательством.

— Нет? — Робкая надежда зашевелилась в моем сердце.

— Вы прочли, если я правильно понял, всего лишь слово «любимый» и фразу «жду не дождусь, когда мы снова увидимся».

— Так и было.

— Но стоит ли торопиться с выводами? «Жду не дождусь, когда мы снова увидимся» кто угодно мог написать и кому угодно.

— Пожалуй…

— А в Англии в определенных кругах все друг друга кличут «любимыми». За что надо сказать спасибо Ноэлу Кауарду^[49], словечко подхвачено из его пьес. Но само по себе оно ничего не значит. Эти люди даже к мойщику окон обращаются «любимый».

Звучало правдоподобно, должна была я согласиться.

— Поэтому на вашем месте я бы рассмотрел иную версию: та женщина — просто приятельница. И только.

— Приятельница, — повторила я, прокручивая в голове версию Билли, взвешивая ее вероятность и чувствуя, как волна долгожданного облегчения пробегает по моему телу. Подоспел фермер со второй бутылкой вина и наполнил наши бокалы. Мы с Билли намазали сыр на хлеб и, затаив дыхание, принялись за еду.

Что ж… Тот сыр — и я нисколько не преувеличиваю, — тот сыр был самым прекрасным деликатесом, который я когда-либо пробовала. Вкусовые ощущения сменяли друг друга, и каждое последующее было сложнее и изысканнее предыдущего. Я закрыла глаза, чтобы ничто не мешало наслаждаться этим многогранным вкусом.

— Хорош, да? — минут через несколько нарушил тишину Билли.

— О да.

— Чуточку отдает фундуком, чуточку грибами. Этот бри… словно вобрал в себя все лучшее, что растет на земле, ну прямо как шотландский виски.

Я кивнула, но, в отличие от Билли, не сумела облечь мои ощущения в слова. Помню только, что тогда на меня снизошло нечто вроде божественного откровения. Все вдруг образовало единое целое: всплеск надежды, вызванный тем, что Билли говорил о Мэтью, радость находиться в компании Билли — радость, которая меня до сих пор ошеломляет, — несравненный вкус сыра, живительное воздействие вина, ничем не испорченная буйная природа вокруг фермерского двора, где мы сидели, блики заходящего солнца на наших лицах, безоблачное, розовато-голубое с желтизной небо над нами, меланхолическая красота вечера в конце августа — все соединилось, сплелось, и даже сейчас, даже сегодня, если меня спросят, каким я представляю себе абсолютное счастье, я стану рассказывать о визите в сыроварню и никогда ни о чем другом. Прекраснейшая игра случая! Незабываемая вовек.

— Я в раю, — единственное, что я могла сказать.

— Отлично, — прокомментировал Билли с удовлетворением профессионала, замыслившего доставить удовольствие и справившегося с этой задачей. Доев последний шматок сыра, он посмотрел на часы: — Однако рай или ад, но нам пора ехать.

— Да, конечно.

Он зашел в дом поблагодарить фермера — и, возможно, заплатил ему, я не знаю. Обратно он шагал много быстрее, чем обычно.

— Мы опаздываем на съемки. Такого со мной никогда не случалось. Вот до чего вы меня довели!

Пристыженная, я хотела извиниться, но вовремя сообразила, что он шутит.

— В любом случае оно того стоило, — сказал Билли, оборачиваясь напоследок на фермерский двор, а шофер уже распахнул дверцу автомобиля у заднего сиденья.

— Рада, что вы так думаете.

— А как мне еще думать. — Он был готов сесть в машину, но задержался и продолжил, улыбаясь: — Знаете, этот вечер напомнил нам обоим о чем-то весьма важном. (Что он имеет в виду, недоумевала я, что может быть общего у него со мной?) Как бы жизнь нас ни трепала, — пояснил Билли, — у нее всегда найдется чем порадовать нас. И мы должны принимать ее дары. — А затем этот человек, добившийся столь многого в жизни и не меньше выстрадавший, поправил шляпу на голове так, чтобы она сидела под наиболее эффектным углом, и слегка понизил голос, будто посвящая меня в великую тайну: — Запомните это.

И я запомнила — навсегда.

* * *

На станцию Монсерф мы и впрямь опоздали. Но, как и надеялся Билли, ассистенты сообразили, что от них требуется, и проложили узкоколейку вдоль станционной платформы строго параллельно железнодорожной линии. Так что на рельсы для камеры тратить время не пришлось.

Съемки шли гладко. От вина у меня шумело в голове, но Билли для того, чтобы опьянеть, требовалось куда больше, нежели два-три бокала пино-нуар. Единственная заминка случилась, когда мисс Келлер произнесла одну из своих реплик не точно так, как она была написана в сценарии. Вместо «Тот звонок… это был не Майкл. Кто тогда?» она сказала: «Тот звонок… звонил не Майкл. Кто тогда?» Ици, естественно, указал ей на отклонение от сценария, и им пришлось переснимать сцену. Мисс Келлер не возражала и не огорчалась. Она успела привыкнуть к рабочим методам этих двоих. С третьей или четвертой попытки она произнесла реплику слово в слово, и на этом съемки закончились. Прощай, «Федора».

Однако прощальной вечеринки как таковой не было. Вернувшись в отель, мы просто уселись в баре. Многие актеры и технические работники уже уехали домой. С нами не было ни мистера Холдена, ни мисс Кнеф, ни мистера Феррера. Мы сидели вдесятером, потягивая шампанское и дымя, хотя и умеренно, сигаретами. Постепенно наша компания редела, пока нас не осталось только трое — я, Ици и Билли.

Два старых друга молчали. Выглядели они скорее измученными, нежели торжествующими.

— Что ж, — мрачно произнес Ици после долгой паузы, — мы это сделали.

— Да, — откликнулся Билли, — мы это сделали.

И опять тишина. Билли попыхивал тоненькой сигаркой. Ици пялился на столешницу. Что у него на уме, гадала я, и у меня от сердца отлегло, когда я заметила улыбку, медленно, исподволь расплывавшуюся по его лицу. Грустную улыбку, кривоватую, и все же улыбку. Наконец Ици поднял голову, и в тот же миг, словно между ними существовала некая телепатическая связь, Билли перевел взгляд на Ици, их глаза встретились. И Билли улыбнулся в ответ.

— Мы это сделали, — повторил Ици, поднимая бокал.

— Сделали, — подтвердил Билли, и они чокнулись.

И опять замолчали, не нуждаясь ни в словах, ни в жестах, для того чтобы выразить свои чувства, они понимали друг друга без слов. Внезапно я почувствовала себя здесь лишней. Пора было пожелать обоим спокойной ночи и попрощаться.

По пути в свой номер я притормозила у стойки администрации и обнаружила, что меня там поджидает записка. От Мэтью.

Дорогая Калиста,

Что случилось? Почему ты ушла? Где ты? Надеюсь, с тобой все в порядке. Мне надо ехать в аэропорт. Пожалуйста, черкни мне пару строк по адресу…

Но когда спустя несколько дней я написала ему из Афин, оказалось, что адрес, который он оставил, неправильный. Я отправила ему длинное письмо и заодно кассету с записью «Малибу» — исполненным мной и Хрисулой на пианино и скрипке, но ни письмо, ни кассета до Мэтью не дошли. Возможно, он уже успел переселиться в студенческое общежитие при киношколе. Впрочем, я могла бы написать ему еще раз на адрес его матери, но что-то удержало меня — подозрение, что он намеренно дал неверный адрес, не желая впредь и слышать обо мне. И чем дольше я об этом думала, тем убедительнее казалась моя догадка. Вот так перемолол меня мой первый опыт любви. Настоящий был адрес или нет, кассета, которую я ему отправила, благополучно вернулась обратно.

ЛОНДОН

«Федору» отсняли целиком и полностью. Но на этом трудности, преследовавшие фильм, не закончились.

По возвращении в Штаты Билли с Ици наняли нового монтажера и скомпоновали черновую версию фильма. А затем Билли принял роковое решение. По сюжету голоса двух исполнительниц главных ролей должны были звучать очень похоже, и Билли переозвучил все их реплики одним голосом, принадлежавшим немецкой актрисе Инге Бунш. Сотни и сотни реплик с выверенными, прочувствованными интонациями Марты Келлер и Хильдегарды Кнеф выбросили на свалку, заменив их однообразным монотонным бубнежем мисс Бунш.