Толкователь болезней - Лахири Джумпа. Страница 25

— Вам могут позвонить, — сказал наконец Элиот миссис Сен, — но, скорее всего, сделают выговор за то, что вы шумите.

С дивана мальчик различал исходивший от няни любопытный смешанный запах нафталина и тмина и видел идеально ровный пробор на заплетенных в косу волосах, окрашенный толченой киноварью, из-за чего кожа в этом месте выглядела как будто воспаленной. Поначалу Элиот недоумевал — то ли она выбрила часть волос, то ли ее кто-то покусал. Но однажды он увидел, как миссис Сен, стоя перед зеркалом в ванной, сосредоточенно наносит головкой канцелярской кнопки дорожку алого порошка, который хранила в баночке из-под джема. Когда она рисовала точку между бровями, несколько частиц порошка упали ей на переносицу.

— Пока я замужем, я должна красить пробор каждый день, — ответила она на вопрос Элиота, зачем это нужно.

— Это как обручальное кольцо?

— Да, Элиот, именно как обручальное кольцо. Только этот символ не потеряешь во время мытья посуды.

В двадцать минут седьмого приходила мама Элиота, и к этому времени миссис Сен полностью избавлялась от всех свидетельств резки овощей. Нож был отчищен, вымыт, высушен, сложен и спрятан в шкаф, для чего хозяйке приходилось встать на стремянку. Элиот помогал сворачивать газеты с очистками и семенами. Кухонный стол уставляли переполненные миски и дуршлаги, приправы были отмерены, соусы смешаны, и, наконец, на фиолетово-голубом огне горелок томились разнообразные похлебки. Праздников миссис Сен не отмечала, гости к ней не ходили, и все это готовилось каждый день на двоих — для нее и мистера Сена, как легко можно было догадаться по накрытому квадратному пластиковому столу в углу гостиной: две тарелки, два стакана, но без салфеток и столовых приборов.

Втискивая свернутые газеты в помойное ведро, Элиот чувствовал, что они с миссис Сен нарушают какое-то неписаное правило, — возможно, из-за спешки, с которой она все заканчивала, посыпая блюда солью и сахаром, промывая чечевицу, протирая всевозможные поверхности, поочередно закрывая со щелчком дверцы шкафа. Он струхнул, когда вдруг заметил, как мать — в тонких чулках и в рабочем костюме с высокими плечами — стреляет глазами по углам квартиры миссис Сен. Мама предпочитала дожидаться у двери, пока Элиот надевает кроссовки и собирает свои вещи, но хозяйка дома не позволяла ей этого. Каждый вечер она настаивала, чтобы мама присела на диван, и предлагала ей угощение: стакан ярко-розового йогурта с розовым сиропом, фруктовую смесь с изюмом и сухарями, миску манной халвы.

— Ой, ну что вы, миссис Сен! Я недавно обедала. Вам не стоит так беспокоиться.

— Никакого беспокойства. Просто мне нравится Элиот. Хочу сделать вам приятное.

Мать пробовала кулинарные изыски миссис Сен с поднятыми вверх глазами, пытаясь определить свои впечатления. Колени она держала плотно сжатыми, высокие каблуки туфель, которые она никогда не снимала, впивались в ковер цвета груши.

— Очень вкусно, — заключала мать, почти сразу же отставляя тарелку.

Элиот знал, что ей не нравилось; однажды она сама призналась ему в этом. А еще он знал, что на работе она не обедала, потому что по приезде домой первым делом наливала себе бокал вина, набрасывалась на бутерброды с сыром и съедала их в огромном количестве, так что когда привозили пиццу, которую они обычно заказывали на ужин, была уже сыта. Пока сын ел, она сидела за столом, цедила вино и спрашивала, как прошел его день, но в конце концов выходила на террасу покурить, оставляя Элиота убирать со стола.

Каждый день миссис Сен стояла в сосновой рощице у большой дороги, где водитель школьного автобуса высаживал Элиота и еще двух-трех учеников, живших неподалеку. Мальчик догадывался, что миссис Сен всегда приезжала заранее, словно ей не терпелось повстречаться с человеком, которого она давно не видела. Ветер трепал волосы у нее на висках, пробор краснел свежим слоем киновари. Она носила темно-синие солнечные очки, крупноватые для ее лица. Сари, каждый день разной расцветки, развевалось из-под подола клетчатого пальто, что она надевала в любую погоду. Желуди и гусеницы испещряли асфальтовую дорогу, огибавшую жилой комплекс из дюжины совершенно одинаковых каменных домов, окруженных засыпанным декоративной щепкой пространством. Отходя от автобусной остановки, миссис Сен доставала из кармана пакет для сэндвичей и предлагала Элиоту очищенные дольки апельсина или подсоленный арахис, уже лущенный.

Они шли прямо к машине, и двадцать минут миссис Сен практиковалась в вождении. В бежевом седане с виниловыми сиденьями имелся АМ-приемник с хромированными кнопками, а на полке позади заднего сиденья лежали упаковка салфеток «Клинекс» и скребок для льда. Миссис Сен объясняла Элиоту, что не считает возможным оставлять его в квартире одного, но мальчик знал, что она боится водить и хочет, чтобы он сидел рядом с ней. Няню пугал скрежет стартера, и стоило ей нажать ногой в шлепанце на газ и повернуть ключ зажигания, как она закрывала руками уши.

— Мистер Сен говорит, что, как только я получу права, все утрясется. А ты что думаешь, Элиот? Жизнь действительно пойдет на лад?

— Вы сможете ездить в разные места, — предположил Элиот, — куда угодно.

— А смогу я поехать в Калькутту? Сколько времени это займет, Элиот? Шестнадцать тысяч километров по восемьдесят километров в час?

Мальчик не смог подсчитать в уме. Он наблюдал, как миссис Сен настраивала свое сиденье, поправляла зеркало заднего вида, поднимала очки на темя. Потом находила в приемнике станцию, передающую симфоническую музыку. («Это Битьховен?» — спросила она однажды.) Опускала окно со своей стороны и просила Элиота сделать то же самое. Наконец жала на тормозную педаль; с опаской, будто он мог укусить, бралась за рычаг переключения передач и с величайшей осторожностью выезжала задом со стоянки. Она объезжала жилой комплекс один раз, потом второй.

— Как мои успехи, Элиот? Я сдам экзамен?

Она непрерывно отвлекалась. Без предупреждения останавливала машину, чтобы послушать радио или что-то разглядеть на дороге. Проезжая мимо какого-либо человека, махала ему. Если в пяти метрах впереди видела птицу, то жала указательным пальцем на гудок и ждала, когда птаха улетит. В Индии, говорила она, водитель сидит справа, а не слева. Они медленно ползли мимо детской площадки, прачечной, темно-зеленых контейнеров для мусора, рядов припаркованных машин. Всякий раз, когда они приближались к рощице из сосен, где асфальтовая петля вливалась в оживленную дорогу, по которой неслись машины, миссис Сен наклонялась вперед, наваливаясь всем телом на тормоза. Проезжая часть была узкой, широкая желтая лента посередине разделяла полотно на две полосы движения — по одной в каждую сторону.

— Это невозможно, Элиот. Как я могу туда выехать?

— Надо подождать, пока не будет машин.

— А почему они не могут замедлить ход?

— Сейчас никого нет.

— А как же тот автомобиль справа, видишь? Смотри-ка, а за ним грузовик. В любом случае, мистер Сен не разрешает мне выезжать на большую дорогу без него.

— Вам надо повернуть и сразу прибавить скорость, — посоветовал Элиот. Его мама делала это, как будто даже не задумываясь. Когда он сидел рядом с мамой и машина плавно скользила в сумерках к дому на берегу, все казалось так просто… Тогда дорога была всего лишь дорогой, а другие машины — всего лишь частью пейзажа. Но когда он сидел рядом с миссис Сен под осенним солнцем, которое светило сквозь деревья, но не грело, он видел, как из страха перед тем же самым потоком автомобилей костяшки ее пальцев белеют, руки трясутся, а навыки английского дают сбой:

— Все эти люди — они слишком многие в этой стране.

Элиоту стало известно, что миссис Сен способны осчастливить две вещи. Первая: письмо от родных. У нее вошло в привычку после вождения проверять почту. Она открывала ящик, просила Элиота посмотреть, нет ли писем из дома, зажмуривалась и закрывала глаза руками, пока он перебирал счета и журналы, пришедшие на имя мистера Сена. Поначалу мальчик не понимал причин ее волнения. У его матери был абонентский ящик на почте в городе, и она забирала корреспонденцию так редко, что однажды им на три дня отключили за неуплату электричество. Прошло несколько недель, и Элиот обнаружил голубую аэрограмму, шершавую на ощупь, сплошь заклеенную марками с изображением лысого мужчины рядом с прялкой и усеянную почтовыми штемпелями.