Любовь на уме (ЛП) - Хейзелвуд Али. Страница 3

Больше всего я оставляю за собой право ненавидеть его за то, что он ясно дал понять, что считает меня посредственным ученым. Остальное я могла бы легко пропустить, но отсутствие уважения к моей работе… Я буду вечно точить топор за это.

То есть, пока я не воткну его ему в пах.

Леви стал моим заклятым врагом во вторник в апреле, в кабинете моего советника по докторской диссертации. Саманта Ли была — и остается — бомбой, когда речь заходит о нейровизуализации. Если есть способ изучать мозг живого человека, не вскрывая его череп, Сэм либо придумала его, либо освоила. Ее исследования блестящи, хорошо финансируются и носят междисциплинарный характер — отсюда и разнообразие аспирантов, которых она курировала: когнитивные нейробиологи вроде меня, заинтересованные в изучении нейронных основ поведения, а также компьютерщики, биологи, психологи. Инженеры.

Даже в многолюдном хаосе лаборатории Сэм Леви выделялся. У него был талант к тому типу решения проблем, который нравится ей, — к тому, который возводит нейровизуализацию в ранг искусства. В первый год работы он придумал, как построить портативную установку для инфракрасной спектроскопии, над которой десятилетие ломали голову постдоки. К третьему году работы он произвел революцию в системе анализа данных лаборатории. В четвертый он получил публикацию в журнале Science. А на пятый год, когда я пришла в лабораторию, Сэм позвала нас вместе в свой кабинет.

— Есть потрясающий проект, который я давно хотела запустить, — сказала она со свойственным ей энтузиазмом. — Если нам удастся его реализовать, он изменит весь ландшафт этой области. Вот почему мне нужно, чтобы над ним работали мой лучший нейробиолог и мой лучший инженер.

Это было ветреным, ранним весенним днем. Я хорошо его помню, потому что то утро было незабываемым: Тим на одном колене, посреди лаборатории, делающий предложение. Немного театрально, не совсем в моем духе, но я не собиралась жаловаться, не тогда, когда это означало, что кто-то хочет остаться со мной навсегда. Поэтому я посмотрела ему в глаза, подавила слезы и сказала «да».

Через несколько часов я почувствовала, как обручальное кольцо больно впивается в мой сжатый кулак. — У меня нет времени на сотрудничество, Сэм, — сказал Леви. Он стоял так далеко от меня, как только мог, и все же ему удалось заполнить маленький кабинет и стать центром притяжения. Он не потрудился взглянуть на меня. Он никогда не смотрел.

Сэм нахмурилась. — На днях ты сказал, что будешь на борту.

— Я оговорился. — Его выражение лица было нечитаемым. Бескомпромиссным. — Прости, Сэм. Я просто слишком занят.

Я прочистила горло и сделала несколько шагов к нему. — Я знаю, что я всего лишь студент первого курса, — начала я успокаивающе, — но я могу внести свою лепту, обещаю. И…

— Дело не в этом, — сказал он. Его глаза на мгновение поймали мои, зеленые, темные и холодные, и на мгновение он словно застыл, как будто не мог отвести взгляд. Мое сердце споткнулось. — Как я уже сказал, у меня сейчас нет времени на новые проекты.

Я не помню, почему я вышла из офиса одна, и почему решила задержаться прямо на улице. Я сказала себе, что все в порядке. Леви просто был занят. Все были заняты. Академия была ничем иным, как кучкой занятых людей, бегущих по своим делам. Я сама была очень занята, потому что Сэм права: я была одним из лучших нейробиологов в лаборатории. У меня было много собственной работы.

Пока я не услышала обеспокоенный вопрос Сэм: — Почему ты передумал? Ты же говорил, что проект пройдет на ура.

— Я знаю. Но я не могу. Мне жаль.

— Не можешь что?

— Работать с Би.

Сэм спросила его, почему, но я не стала слушать. Получение любого вида высшего образования требует здоровой доли мазохизма, но я не могла оставаться в стороне, пока кто-то трепал меня перед моим боссом. Я ушла, и к следующей неделе, когда я услышала, как Энни радостно болтает о том, что Леви согласился помочь ей в работе над диссертационным проектом, я уже давно перестала врать себе.

Леви Уорд, Его Бодрость, доктор Уорд, презирал меня.

Меня.

Конкретно меня.

Да, он был молчаливым, мрачным, задумчивым человеком-горой. Он был замкнутым, интровертом. Его темперамент был сдержанным и отстраненным. Я не могла требовать, чтобы я ему понравилась, да и не собиралась этого делать. И все же, если он мог быть вежливым, учтивым, даже дружелюбным со всеми остальными, он мог бы попытаться сделать это и со мной. Но нет — Леви Уорд явно презирал меня, а перед лицом такой ненависти…

Ну. У меня не было выбора, кроме как ненавидеть его в ответ.

— Ты там? — спрашивает Рейке.

— Да, — пробормотала я, — просто размышляю о Леви.

— Значит, он в NASA? Смею ли я надеяться, что его отправят на Марс за «Кьюриосити»?

— К сожалению, не раньше, чем он станет соруководителем моего проекта. — За последние несколько лет, пока моя карьера задыхалась, как бегемот с апноэ во сне, карьера Леви процветала — как это ни странно. Он опубликовал интересные исследования, получил огромный грант Министерства обороны и, согласно электронному письму, которое Сэм разослала по электронной почте, даже попал в список «10 до 40» журнала Forbes, издание о науке. Единственная причина, по которой я смогла выдержать его успехи, не упав на свой меч, заключается в том, что его исследования тяготели к нейровизуализации. Это сделало нас не совсем конкурентами и позволило мне просто… никогда не думать о нем. Отличный лайфхак, который работал превосходно — до сегодняшнего дня.

Честно говоря, к черту сегодняшний день.

— Я все еще получаю огромное удовольствие от этого, но я постараюсь быть сестрой и сочувствующей. Насколько ты обеспокоена тем, что будешь работать с ним, по шкале от единицы до тяжелого дыхания в бумажный пакет?

Я выливаю то, что осталось от воды Финнеаса, в горшок с маргаритками. — Я думаю, что работа с человеком, который считает меня дерьмовым ученым, требует как минимум двух ингаляторов.

— Ты потрясающая. Ты лучший ученый.

— О, спасибо. — Я предпочитаю верить, что то, что Рейке записывает астрологию и кристаллотерапию под ярлык «наука», лишь немного умаляет комплимент. — Это будет ужасно. Хуже некуда. Если он будет таким же, как раньше, я… Рейке, ты писаешь?

Такт, заполненный шумом текущей воды. — …Может быть. Эй, это ты разбудила меня и мой мочевой пузырь. Пожалуйста, продолжай.

Я улыбаюсь и качаю головой. — Если он такой же, как в Питте, то работать с ним будет кошмарно. К тому же я буду на его территории.

— Верно, потому что ты переезжаешь в Хьюстон.

— На три месяца. Мы с моим научным ассистентом уезжаем на следующей неделе.

— Я завидую. Я застряну здесь в Португалии неизвестно на сколько времени, меня будут лапать поддельные Джоффри Баратеоны, которые отказываются учить сослагательное наклонение. Я гнию, Би.

Меня никогда не перестанет удивлять, насколько по-разному мы с Рейке реагировали на то, что нас в детстве бросали, как резиновые мячики, как до, так и после смерти наших родителей. Нас перебрасывали от одного родственника к другому, мы жили в дюжине стран, и все, чего хочет Рейке, это… жить в еще большем количестве стран. Путешествовать, видеть новые места, испытывать новые вещи. Как будто жажда перемен заложена в ее мозгу. Она собрала вещи в тот день, когда мы закончили школу, и вот уже десять лет колесит по континентам, жалуясь, что ей скучно после нескольких недель пребывания в одном месте.

Я — полная противоположность. Я хочу пустить корни. Безопасность. Стабильность. Я думала, что получу это с Тимом, но, как уже говорила, полагаться на других — дело рискованное. Постоянство и любовь явно несовместимы, поэтому сейчас я сосредоточилась на своей карьере. Я хочу получить долгосрочную должность ученого в NIH, и работа в BLINK — идеальная ступенька.

— Знаешь, что мне только что пришло в голову?

— Ты забыла смыть?

— Не могу смывать ночью — шумные европейские трубы. А если смываю, то соседка оставляет пассивно-агрессивные записки. Но послушай меня: три года назад, когда проводила лето, собирая арбузы в Австралии, я познакомилась с одним парнем из Хьюстона. Он был бунтарем. И симпатичным. Спорим, я смогу найти его электронную почту и спросить, не одинок ли он.