Верь мне (СИ) - "Jana Konstanta". Страница 84

— Прости меня, Аришка…

Чуть отстранился, опустился и к Арининой коленке губами осторожно прикоснулся, целуя выше, выше, выше… Полы халата отодвигая, бедра ее напряженные ласково гладя. К черту халат! К пояску потянулся, халат стянул и вперед подался — гладя спину ее, целовал живот, ложбинку, груди и с упоением ощущал, как Арина склонилась, обняла его и ему в макушку носиком уткнулась; дождалась, пока приподнимется, и, отчаянно целуя, к пуговичкам на рубашке его потянулась…

Полетела к чертям собачьим его рубашка. А следом — все остальное. Арина прошлась взглядом по телу своего мужа — ее ведь мужчина, законный! Такой красивый, возмужавший, взрослый… Таких кастрировать с рождения нужно, не дожидаясь ливней женских слез. Злость на его любовниц захлестнула Арину — по какому праву столько лет они трогали то, что только ей принадлежит по закону?

— Кобель ты проклятый! — прошептала она в сердцах. — Ненавижу тебя, Горский! И баб твоих ненавижу…

— Ненавидь, родная, только любить не прекращай, ладно? — наползая, укрывая ее своим телом, прошептал Горский.

Двадцать лет она никого к себе не подпускала, храня верность неверному мужу, отвыкла она от мужской ласки — ей страшно немножко, и терзают мысли, что теперь разочарует его, искушенного, пресытившегося, своей неумелостью. Но он целует так жадно, что сомнения отступают — этому кобелю проклятому сегодня она одна нужна. И вот лежит она среди подушек, ощущая жар и тяжесть мужского тела, и чувствует, как под шквалом его поцелуев восстает из пепла ее женская сущность — возрождается в ласковых объятиях и тянется к своему мужчине.

Совсем ведь голову потеряла… А Горскому только это и надо. Не останавливаясь, целует приоткрытые губы ее, шею, грудь, живот… Обнимает, гладит, подчиняет, и наконец берет ее нежно, мягко, осторожно, не оставляя ни секунды ей на сомнения. И нежность, и мягкость его иллюзорны: захочет она остановить, уйти, оставить его — не даст. Нагло пользуется ее слабостью перед ним, понимая, что другого шанса может и не быть. И если Арина решит вдруг завтра от него отказаться, если вспомнит в очередной раз о гордости и всех своих обидах и решит, что порознь им все-таки будет лучше, то хочет он, чтобы вспомнила она в ту минуту его и эту ночь. Как он целовал, как сама целовала… Как пальцы их сплетались, тела в одно сливались… Как дышала тяжело, как губы кусала, отдаваясь… Как глаза у обоих блестели, моля не останавливаться, не возвращаться в горькую реальность. Пусть помнит! Не может он допустить, чтоб она неверное решение приняла. Он даст ей время, все сделает, как она хочет — пусть думает, что решение за ней! Но он-то все уже решил. А раз решил — любой ценой он своего добьется.

***

Арина лежала на груди мужа, слушала, как громко бьется его сердце, и наслаждалась ласковым объятием — обнимая, Горский легонько поглаживал ее плечо, а ей мурчать хотелось от удовольствия. Она сдалась сегодня. Отравленная сладким ядом искушения, лежит она в одной постели с любимым мужчиной и перебирает в памяти крупицы случившегося безумия. Жалеет? Конечно, жалеет. Потому что понимает, что память об этой ночи заставит теперь изнывать от тоски каждый раз, когда одна окажется в своей постели. И все-таки, если б можно было все открутить назад, Арина поступила б так же. Как мушка увязла она в паутине своего мужа, и что делать с этим — не знает.

— Горский, оставь меня в покое, а… — тихо вздохнула Арина, прижимаясь к горячему телу мужа. — Хотя б на время. Я не могу так, я себя теряю, когда ты рядом.

— Жалеешь об этой ночи?

— Я хочу, чтоб эта ночь осталась просто ночью. Хорошей, волшебной ночью. Саш, если ты действительно хочешь вернуться, то перестань меня атаковать запрещенными приемами, — гладя торс мужа, попросила Арина. — Дай мне время в себе разобраться, понять, хочу ли я, чтоб ты вернулся. Саш, пойми, я слишком слаба перед тобой, я люблю тебя. И я очень боюсь ошибиться — еще один удар от тебя я не выдержу. Если я хоть что-то для тебя значу, то, пожалуйста, не надо всего этого: ни подарков, ни ухаживаний, ни… вот такого. Я и так прекрасно знаю, каким хорошим ты умеешь быть. Но и каким ты можешь быть жестоким, тоже знаю. Давай пока держаться на расстоянии. Не дави на меня, не совращай больше. Ну пожалей ты меня хоть немножко, Горыныч…

В ответ ее ласково погладили по волосам и поцеловали в лобик.

— Хорошо, не буду, — пообещал Горский и прикрыл глаза. Он подождет. Прижимая к себе сомневающуюся, мечущуюся свою женщину, он засыпал довольный, думая о том, что завтра надо будет все-таки заняться поиском дома. В который приведет свою жену. Свою Аришку.

Глава 41

Спустя месяц

Тихо в квартире Власова: Макс на работе — устроился две недели назад на стройку, Лика осталась дома одна. Она сидела на диване и сжимала в руке мобильник — вот уже второй день она не может дозвониться до матери. Вчера она думала, что виной всему разряженный телефон; сегодня же, опять не дозвонившись, Лика позвонила в отель, но секретарша ответила, что Арина Сергеевна уже второй день на работе отсутствует. Это уже не шутки. Не хотелось думать, что что-то случилось, но ладошки от неприятного известия тут же вспотели. Они с мамой практически каждый день созванивались, и если она по какой-то причине не могла ответить на Ликины звонки, то всегда перезванивала.

Что же делать? Может, отцу позвонить?

Три недели назад Арина стала откровенно избегать его, и он все-таки съехал из отеля на съемную квартиру. Лика знает, что виной тому не ссора — просто ее маме нужно было побыть одной какое-то время, без его давления. В отношения родителей она не лезла, но сейчас, обдумывая, что могло случиться, Лика вдруг поняла, что, уйдя с головой в Макса и мысли о грядущем замужестве, она совсем не придала значения тому, что последнюю неделю ее мама была какой-то обеспокоенной, растерянной. Она ничего не говорила, не жаловалась, но, тем не менее, что-то давило на нее, что-то ее мучило. Лика думала, что дело в ее переезде к Максу, обыкновенная тоска — мама не препятствовала им, но все же вряд ли была рада, что дочь ушла из дома. Но в них ли с Максом дело? А если в отце? Лика не стала звонить ему, но еще раз набрала мамин номер — равнодушный женский голос привычно сообщил, что абонент недоступен.

И тогда Лика поехала домой.

Аринин внедорожник стоял на привычном месте, а дверь квартиры закрыта всего на один замок. Лика вошла, огляделась: мамина сумочка лежит возле зеркала, туфли тоже на месте.

— Мам! — позвала Лика, прислушиваясь к тишине.

Но тихо в квартире. Никто не спешит ей навстречу, не отвечает. Лика заглянула на кухню, в зал, дошла до маминой спальни… Арина там — лежит на кровати, свернувшись калачиком.

— Мам, — позвала Лика, глядя на неподвижную мамину спину.

Но Арина даже не пошевелилась. Жутко вдруг стало. Тишина давила на плечи безжизненной, мертвой пустотой, воздух в одно мгновенье стал тягучим, густым. Лика стояла на пороге спальни и боялась подойти ближе, боялась, что… Головой тут же замотала, гоня мрачные мысли, отказываясь даже думать, что с ее мамой могло что-то случиться.

— Мам, — жалобно позвала Лика еще раз, с трудом заставив себя подойти ближе.

Она опустилась на колени перед кроватью и едва заметно выдохнула: ее мама в сознании. Это, конечно, радует, но вот бледность ее, отрешенность, заплаканные глаза…

— Мамуль, что с тобой?! — всполошилась Лика, убирая спутанные волосы с мокрого от слез маминого лица. — Тебе плохо? Вызвать скорую?

— Не надо, я в порядке, — еле слышно ответила Арина. Взгляд ее, полный нечеловеческой тоски, устремился на Лику. — Ты здесь откуда?

— Я не могла до тебя дозвониться, в отеле сказали, что ты не появлялась… Мам, да что с тобой? Почему ты плачешь? Тебя отец обидел?!

Стоило упомянуть Горского, как Арина прикрыла глаза и тут же плечи ее затряслись в глухих рыданиях.