Беглецы - Карпущенко Сергей Васильевич. Страница 53

Двадцать человек в ялбот спустились и десять – в лодку дикарей. К берегу поплыли молча и без суеты. Следили ль за прибывающими туземцы или случайно на берег вышли, никто не знал, но едва лишь ткнулись лодки в белый, ласковый песок, из зарослей с боевыми воплями вдруг кинулись на них человек с полета туземных воинов, нагих совсем, с высокими щитами, копьями и палицами, но залп из тридцати стволов остановил их сразу, и многие упали, роя ногами, руками, черными, блестящими, белый, чистый песок. И удивились мужики, увидев, что кровь их оказалась такой же красной, как и их собственная. Еще один залп полностью разнес отряд туземцев, которые, оставляя на берегу щиты и копья, кинулись в густые заросли. Мужики с кортиками, шпагами в руках настигали их у леса и даже в самом лесу, тенистом и прохладном, и не щадили. И чем больше смотрели они на льющуюся кровь, тем сильнее понимали правоту свою, словно в поверженном, умирающем враге и заключалось оправданье их злого дела, потому что знали мужики – Бог помогает победителю, а потому они правы.

А через лес пройдя, подошли они к горе высокой, где вновь увидали дикарей с копьями в руках, собравшихся защищать свою деревню, – двадцать жалких хижин, крытых пальмовыми листьями. Прогнали выстрелами и этих, ворвались в деревню и никого – ни женщин, ни детей, ни скотины – там не нашли. Все ценное, как видно, спрятали туземцы. Только три долбленых тыквы валялись на земле да и те расколотыми оказались. Хижины те были так сухи, что мужики едва успевали отбегать, чтобы не опалить себе лицо. И когда возвращались они на берег, казалось, всю гору до вершины самой заволокло густым и черным дымом. И удивлялись мужики: что ж могло там так черно гореть, будто не траву жгли, а деготь?

В лесу разыскали тела четверых своих товарищей и, разглядывая изуродованные трупы, только утверждались в правоте своей. Похоронили убитых у леса, закопав поглубже в одну яму, над которой вбили крест, большой, осьмиконечный. Вернулись на галиот и только там, на палубе, оглядели они один другого. С гадливым чувством смотрели друг на друга, забрызганные кровью дикарей, такой же точно цветом, как их собственная кровь. Смотрели, отворачивались, и прятали запачканные кровью руки, и уж не могли понять, как случилось с ними такое, как сделались они, добродушные, покладистые, такими кровожадными и людоубойными, как голодные волки.

Приготовленные кашеваром щи за борт выплеснули – есть никто не стал. Сидели вокруг пустого котла молча, бездельно водили ложками по дну деревянных мисок, друг на друга не глядели.

– Братцы, – молвил великан Фрол, – а сказывали господа, что тростинку в ухо они затем продевают, чтоб слухать лучше было. Как думаете, могет такое быть?

– Очень могет быть! – решительно подтвердил Гундосый Федька.

– А еще Васька Чурин баил, что Формоза – сиречь прекрасный по-португальски будет.

Но на это сообщение Фрол отзыва не получил.

Никто не знал, чем занимался Ивашка Рюмин после вечерней каши, в то время как остальные мужики баловались всякой чепуховиной: пустомельством, глядением на море, латанием одежки, поигрываньем в зернь или чтеньем захваченных в остроге книжонок. Он же потихоньку доставал из сундучка тетрадку в осьмушку дестного листа, бутылицу с чернилом, перо обкусанное, старое и уходил куда-нибудь подальше от нескромных глаз. Писать помногу Рюмин пристрастился еще при канцелярской должности своей, а ее лишившись, вдруг почуял тоску какую-то, вроде той, что на пьяницу набрасывается, вина лишенного, или заядлого курилку, которому нельзя промыслить табаку. А посему завел Иван привычку еще в остроге измарывать на сон грядущий листок-другой. Несмотря ж на обыкновенную свою прыть и бойковитость, пристрастия такого стеснялся Рюмин отчего-то. Не бросив и на корабле марательства бумаги, сделал шельмованный канцелярист обыкновением записывать в тетрадочку все, что случилось за день. Но, боясь насмешек мужиков, писал урывками, с оглядкой, поэтому записывал в журнал события наиважнейшие. Описав формозские мытарства, жестокую баталию с туземцами, накропал он в своем журнале следующее:

«21 числа августа по выходе галиота „Св. Петра” в море к вечеру сделалась жестокая буря от Оста, которая продолжалась до 23 числа, а 23 к утру погода переменилась. 24 числа видели в море много островов, токмо к ним не приставали. 25 числа видели в море морских плавающих зверей и морских же змей многое число. 26 числа увидели китайской земли берег, куда не доходя, видели множество китайских на море лодок...

...С 11 на 12 число, ночевав подле китайского берега, поутру отправились судном к городу Макао, и того ж числа пополудни часу в третьем к нему пришли при пушечной несколько раз пальбе. И как увидели наше судно из тамошней крепости со входу на правой руке горе, первой с моря батареи, выпалено ж было в ответ из трех пушек, и по входе в состоящую близ города рейду, подобрав паруса, на якорь стали».

И многие думали тогда, что странствиям их конец приходит...

Часть третья ПРЕЛЕСТИ ЗАМОРСКИЕ

1. КАК МУЖИКОВ ВСТРЕЧАЛИ В МАКАО

Подобрали паруса и встали на оба якоря близ форта, на просторном рейде. Мужики с любопытством поглядывали на берег, где на холмах, похожие на ласточкины гнезда, лепились разновеликие строения порта Макао. До него не меньше пяти верст еще было, но ясная погода позволяла видеть и купола трех-четырех соборов, обывательские домики и даже портовые амбары.

Беньёвский вышел из кают-компании разряженный и радостный в сопровождении не менее нарядно разодетых офицеров, довольных, словно мать родную увидали. Собирать вокруг себя матросов адмиралу не пришлось – завидев предводителя, мужики пошли ему навстречу, поклонились.

– Ну, слушайте слово мое, сынки! – словно спеша, с ходу начал Беньёвский, и все со вниманьем слушать приготовились. – Как ни вольны человеци поступками своими повелевать, однако ж могучие силы натуры часто им идут наперекор и принуждают все чинить, как им угодно. Совсем уж рядом Филиппины были, да замотала нас буря, в сторону увела, отбросила к земле китайской. И вот стоим мы близ города, который когда-то у китайцев был, но таперя у португальцев и прозывается Макао. И надо б нам, братцы, перед последним плаваньем силенками немного запастись да закупить для будущего хозяйства нашего многонужные запасы, чтоб мелочь, пустяковина бездельная на месте вам уж докуку не чинила. Поживем недельку в сем прекрасном месте, а там и на Филиппины двинем. Ну, како мыслите?

Мужики молчали, смотрели куда-то вбок. Молвил, вздохнув, Суета Игнат:

– Твоя милость, скажи, отвечаешь ли за то, что окромя ласк ничего нам от сего народа не выйдет? Ведь вспомни, колико мерзостев нам от богопротивников досталось? Мы, сударь, товарищев своих на заклание идолопоклонникам отдавать уж не желаем да и ихнюю кровь языческую проливать уж не хотим! Хватит, по уши в той крови искупались!

– Не хотим! – загомонили, заворчали мужики. – Грешить боле не желаем!

Беньёвский усмехнулся, выдернул из камзольного карманчика раскружавленный надушенный платок, вытер им свой нос ястребиный, размеров преизрядных.

– Игнат, ты поистине меня удивляешь! О каких язычниках речь ведешь? Знай – избыли мы в путешествии нашем всех христоненавидцев – не будет больше. Ах, знали бы вы, каких добрых нравов народ португальский! Да таких защитников дела Христова вы токмо в сонме ангелов небесных сыщете, да и то не боле десятка! Жизни положат за крест с улыбкой, бестрепетно. Их в ступе будут толочь, а они лишь молитвой на мучения ответят. Правда, католики они, а посему хочу я вас не русскими представить, а венгерцами, кои то ж вероисповеданье имеют. Что вам за беда? Недельку-то всего венгерцами походите, а там, глядишь, опять по-русски сморкаться будете. Я бы не отказался.

– Вот те на! – озадаченно хлопнул себя по ляжке Спиридон Судейкин. – Что ж нам таперя и креститься по-ихнему прикажешь, двумя перстами?