Ведро, тряпка и немного криминала (СИ) - Самтенко Мария. Страница 28

Костылев не то чтобы верит, но, видно, решает хотя бы выслушать. Он предлагает зайти в квартиру и нервно дергает головой разъяренной вахтерше, дабы та открыла проход в «святая святых». Отлично! Она — существо подневольное, пропустит, никуда не денется.

Гордо поднимаю голову, параллельно придумывая, о чем сообщить Костылеву. Наверно, не стоит врать, расскажу ему правду — похоже, он тоже мечтает найти убийцу своего сына. Какой из родителей не мечтает…

Додумать такую интересную мысль я не успеваю — в подъезде появляется новое действующее лицо. Которое резко распахивает дверь и спотыкается от неожиданности.

— Марина?!

Ну здравствуйте, Хучик! Скажите на милость, чего ему не сидится в квартире в семь часов вечера?! Компьютер сломался, газеты закончились, книжки порвались, и он решил поболтать с одним из свидетелей в неформальной обстановке? Ну ладно, допустим, но фигли он выбрал того же свидетеля, что и я?! Вообще-то мне нравится Федор Иванович, он классный мужик и хороший мент, но почему именно сейчас?!

Зловеще скрежещу зубами, пытаясь придать лицу максимально приветливое выражение. Следак взаимно не впадает в восторг — оглядывает подозрительным взглядом и, видимо, подавив банальное «что вы тут делаете?», медленно произносит:

— Марина, вы странно выглядите…

А я уж настроилась отвечать на десяток различных вопросов, но мент задал именно тот, к которому не готова. Наверно, это талант. Я всплескиваю руками и фантазирую на ходу:

— Понимаете, ну… мне стало так стыдно, когда вы увидели меня в прошлый раз… в таком виде…и… ну…

Поток сознания обрывается в самый неподходящий момент; в голове вертится глупое «решила сделать ребрендинг», но в данном случае эта фраза не подойдет.

А ситуация-то на редкость идиотская. Мент медленно приближается ко мне, угрожающе прищуривая голубые глаза — такие светлые, что кажутся выцветшими — вахтерша закрылась в своем «аквариуме» и смотрит на нас как на героев бразильского сериала, господин Костылев весь как-то сжался, ссутулил плечи и косится на меня с подозрением (мента он, по-видимому, уже знает), и все они явно ждут, чего я такого скажу.

А я тихо мямлю какие-то бестолковые оправдания; минут через пять Хучик тихо звереет, вахтерша, напротив, немного добреет — сквозь маску подзаряжающейся от негативных эмоций скандалистки проступает лицо обычной усталой женщины, а сам господин Костылев… теряет терпение первым.

— Вы ее знаете? — высокий голос звучит неожиданно резко, спина выпрямляется, из глаз исчезает выражение затравленного собаками хищного животного, и Костылев наконец-то становится похож на властного, уверенного в себе бизнесмена. Хотя, если так рассудить, то Хучик похож на бизнесмена еще больше.

Подчеркнуто-спокойный голос сотрудника Следственного комитета расставляет все по своим местам:

— Марина работает уборщицей в той школе, где убили вашего сына, — да, Федор Иванович явно не страдает избытком тактичности. Похоже, его излюбленный метод — ошарашить противника двусмысленными провокационными заявлениями. — Она обнаружила его тело. И несколько других тел… м-да…

Следак буквально пронзает меня подозрительным взглядом, зато господин Костылев неожиданно успокаивается:

— А, ясно. Валентин говорил мне… о ней, — бурчит он себе под нос. Ой, что-то не нравится мне его отстраненный вид. И что за таинственный Валентин? Случайно не физик? Он, помнится, говорил, что они «хорошо знакомы».

Похоже, что Хучика тоже интересует этот вопрос. Но он решает зайти издалека и снова кивает на меня:

— И что она вам наплела?

Костылев кривится и почему-то засовывает руки в карманы своего дорогого костюма. Надеюсь, что он не носит там пистолет.

— Особо ничего. Она подошла и представилась учительницей трудов. Уборщица, говорите?

— Уборщица, — мрачно кивает мент.

Меня почему-то тянет хихикать. Уж больно потешный у него вид. Нашему маленькому, толстенькому, лысоватому Федору Ивановичу совсем не идет этот тон опереточного злодея. Уж лучше бы он сверкал глазами и тихо ругался, как в тот нехороший день, когда меня ткнули ножом.

— Чего вы улыбаетесь? — уточняет Хучик все там же сократовским голосом.

Не знаю. Если я начну объяснять, что конкретно меня веселит, то мы тут застрянем на полчаса, а мент в конце речи, наверно, обидится. Взглянув в его хрустально-голубые глаза, я неожиданно понимаю, что знаю отличный способ уйти от дурацких вопросов. Тут главное, чтобы новые не посыпались.

— Вообще-то я не уборщица! Уже целых два дня. Борис Семеныч меня уволил.

Раскрываю глаза пошире в ожидании реакции окружающих. И дожидаюсь:

— Она всегда такая странная? — уточняет Костылев.

Ну это уже слишком! Не дожидаясь, пока мент скажет «да», я делаю ручкой им на прощание и, дважды споткнувшись на неудобных каблуках, выскакиваю из подъезда. «Уйти красиво» не получается: в двери застревает кусок пальто. Освобождая «соседкину гордость», я слышу рассказ взъерошенной вахтерши: в ее изложении наше противостояние звучит эпичней «Властелина Колец». Похоже, что мужики увлеклись, что один, что другой; хотя расслабляться не следует — уверена, Федор Иванович не забудет об этой истории. Потрясет Костылева как следует и вспомнит об экс-уборщице.

Ну что за незадача! Коварный Хучик нарисовался как раз в тот момент, когда я почти подобралась к свидетелю. Хотя… если быть откровенной, не знаю, смогла бы я вытащить из Костылева какие-нибудь сведения даже в том случае, если бы он «купился» на байку про «физичку, преданную своему предмету душой и телом, но временно вынужденную преподавать вульгарные труды». Директор прав: какой-то он все-таки странный. Конечно, для человека, который потерял и сына, и дочь, такое поведение вполне объяснимо, только Борис Семенович говорит, что этот тип вызывал у него подозрения и до трагического убийства.

И еще кое-что. Сейчас мне почему-то кажется, что я уже видела Костылева раньше. Когда-то давно, совсем мельком… не знаю.

А, впрочем, стоит ли ломать голову? Вообще-то он должен ходить на родительские собрания — наверно, мы виделись где-нибудь в школе.

15

На следующий день после неудавшегося визита к Костылеву я собираюсь предпринять беспрецедентную вылазку на дачу нашего физика, чтобы спокойно пошарить в его вещах в отсутствие хозяина и ментов. Уверена, дверь опечатана, но вряд ли доблестные стражи правопорядка решили примерить на себя ремесло плотников и заколотили разбитое окно. Скорее всего, милейший Федор Иванович ограничился тем, что позвонил родным пострадавшего и сказал:

— Этот ваш мерзкий физик…

Нет, вряд ли. Не думаю, что наш Хучик назвал бы физика мерзким, пусть это и правда. Скорее всего, он выразился как-нибудь так:

— Добрый день! Вас беспокоит такой-то!.. Ваш сын/муж/брат/сват Валентин Данилов получил два пулевых ранения и находится в реанимации! Кстати, на его даче разбито окно и…

В таком случае ни один нормальный родственник до разбитого окна не дослушает. А если дослушает, побежит не на дачу, где холодно, мокро и грязно, а в ту же больницу со свежими фруктами. Ну, или к аптечке за валидолом.

Так что если я успешно доеду до той деревушки и доберусь до его хибарки, на месте может быть три варианта:

1. Окно осталось не заколоченным — коварная уборщица с криминальным прошлым пролезает внутрь и устраивает небольшой обыск (не знаю, осталось ли что-нибудь после ментов, но попытка не пытка).

2. Окно заколочено, дверь закрыта, никого нет — печально вздыхаю, произвожу наружный осмотр, обхожу близлежащие дачки в поисках соседей и иду разрабатывать другую версию.

3. На даче уже кто-то есть — если это не Хучик с ментами, напрашиваюсь в гости и пытаюсь разговорить (в противном случае лучше тихонько свалить — чую, влетит мне за детективную деятельность, ой как влетит). Конечно, всегда есть вариант, что там обосновался неизвестный злоумышленник с пистолетом, но с таким же успехом он может подкараулить меня, например, у подъезда.