Патрик Батлер защищает - Карр Джон Диксон. Страница 33

Тумблер громко щелкнул при сокрушительном звоне литавр. Хью, задыхаясь, привалился к письменному столу, потом поспешно задернул шторы.

Что говорить, он сам любил музыку. Приятно поздним вечером сидеть дома у негромкого радиоприемника, читая Босуэлла или классический детективный роман. И совсем неприятно, когда та же самая музыка привлекает внимание каждого полицейского — отсюда до Триумфальной арки.

Возможно, призадумался Хью, музыка и не была такой громкой, просто у него взвинченные нервы. Он старался угадать, по каким диким соображениям лорд Саксемунд, которого он даже в лицо не видел, установил здесь эту аппаратуру на радость себе, друзьям и знакомым.

— Ну ладно! — сказал он вслух, собираясь тащить Пэм наверх.

Неловко подхватив ее, держа в одной руке спичечный коробок, а в другой приготовленную спичку, Хью на сей раз не дотрагивался ни до какой электрической арматуры. Перепутав в нынешнем расположении духа выключатели, вполне можно вместо тихого дома очутиться в Синг-Синге. [29]

Наверху в темноте, среди плотных пушистых ковров обнаружилось около десятка спален. Шестая или седьмая была явно женской, и он инстинктивно принял ее за комнату Пэм.

Хью тихонько уложил девушку на кровать, снял с нее — не без труда — шубку и туфли, накрыл золоченым покрывалом, свернутым в ногах кровати, и чиркнул очередной спичкой.

На тумбочке у кровати стояла небольшая лампа с белой кнопкой на белой ножке. Хью внимательно ее исследовал.

«Это, надо думать, лампа, — сказал он себе. — Конечно, вполне возможно, что после нажатия кнопки я услышу хор, распевающий: „Веди нас, свет любви“. Но если эту лампу поднять, то белый провод тянется прямо к розетке над плинтусом, и больше никуда. Рискнем».

И рискнул. Включилась только лампа. По какому-то непонятному побуждению он двинулся на цыпочках к приоткрытой двери в другом конце комнаты. Ему хотелось увидеть Пэм без маски макияжа.

По ночам время особенно четко отсчитывают неуловимые призрачные биения сердца. Пока Хью в смежной ванной комнате смачивал и отжимал полотенце, неподвижное тело Пэм шевельнулось, одно веко дрогнуло, слегка приоткрылось. Затуманенный, любящий, глубоко изумленный серый, глаз взглянул в сторону ванной. Но когда Хью вошел с полотенцем, она вновь лежала без движения, легко дыша, с закрытыми глазами.

Стараясь не потревожить ее, Хью легонько провел по лицу полотенцем. Дело оказалось далеко не таким простым, как он думал. А потом…

Боже мой, как она хороша без дурацких румян! Лицо с тонкими чертами в обрамлении растрепанных золотистых волос обрело нежный естественный цвет, не нуждавшийся ни в каких дополнительных средствах. Брови выгнуты дугами над длинными черными ресницами, пухлые розовые губы нечего пачкать помадой…

— Черт побери, — сказал он почти вслух, — зачем тебе мазаться? Для чего?

Отшвырнул полотенце, Хью собрался уйти, по не смог удержаться — поднял нежную ручку Пэм и прижал к своим губам.

На какой-то ужасный миг ему показалось, что она очнулась — неожиданно зашевелилась, перевернулась на бок, из-под одного века выкатилась слеза, потекла по щеке…

Перепуганный Хью быстро выключил лампу. Снова зажав в руке спичечный коробок, добрался до верхней площадки парадной лестницы, забрал из шестиугольной комнаты пальто, шляпу и приготовился вновь выйти в ночь. Но на полпути вниз вдруг пошатнулся, и лишь перила, в которые он крепко вцепился, удержали его от падения.

Глупо оступился в потемках…

Хотя нет! Все попятно. Он слишком устал, и не столько от бегства, сколько из-за того, что ничего не ел после скудного ленча в середине дня.

Но ведь если родители уехали всего на несколько дней, в доме должны остаться продукты.

Отсюда родилась еще одна мысль. Почему бы не переночевать в этом доме?

В конце концов, куда еще можно пойти? Все, кто считался ближайшими родственниками и друзьями, его предали, отреклись от него, дядя Чарлз готов выдать племянника пугалам. Можно было бы разбудить какого-нибудь приятеля, но порядочный человек, скрываясь от полиции, не впутывает в свои проблемы деловых друзей.

— Почему б не остаться? — вслух спросил Хью, адресуя вопрос в темноту.

Чувствуя одиночество, знакомое только отверженному, он пришел в чрезвычайное возбуждение. Снова взлетел по лестнице, нашел дорогу в дальнюю часть дома, на кухню, щелкнул выключателем, наплевав на возможный музыкальный ответ, которого на сей раз, как ни странно, не последовало.

В доме, выстроенном в середине девятнадцатого века, имелась просторная и солидная кухня. Первые владельцы использовали прочные и надежные викторианские приспособления: от грабителей черный ход запирался на два железных засова. Во всем прочем кухня напоминала хирургическую операционную из белого кафеля и белой эмали.

Хью дернул ручку высокого холодильника, не услышав при этом сладострастного хора, прославляющего гастрономические радости. Зато увидел в свете электрической лампочки холодную курицу, холодную ветчину, холодный язык, масло и молоко.

В другом белом эмалированном шкафчике обнаружились хлеб, ножи, тарелки, стаканы. Он принялся жадно есть на белом эмалированном столике, и через десять — пятнадцать минут на него снизошло утешительное ощущение благополучия. Оставалось лишь выпить чего-нибудь и чего-нибудь покурить. Хью с большим удивлением вспомнил, что, будучи завзятым курильщиком, со второй половины дня не вытаскивал из кармана пачку сигарет.

За виски пришлось совершить рейд в большую столовую, завешенную причудливыми гобеленами и обставленную странной мебелью. Видно, таков вкус отца Билла, купившего перчатки шотландской королевы и укравшего или позаимствовавшего перчатки Карла I.

Хью вовсе не нуждался в напоминаниях о своих злобных врагах. Но когда он поднял графин с виски с затейливой серебряной подставки на стойке буфета, раздались звуки шотландских волынок, а с гобелена оскалился и зарычал инспектор Дафф.

Это была просто музыкальная шкатулка. Он позволил ей играть, пока наливал свой стакан, добавлял содовой, а потом заглушил мелодию «Лох-Ломопд», поставив графин на место.

Вновь вернувшись на кухню, сидя под громко тикавшими часами с белым циферблатом, стрелки которых показывали двадцать минут второго часа ночи, Хью, медленно потягивая виски, выкурил две сигареты.

Потом с кружившейся от усталости головой выключил свет, взобрался по лестнице и… пережил очередное потрясение.

Он мог бы поклясться, что где-то у комнаты Пэм мелькнула вспышка света и сразу исчезла.

Он замер на месте, протер глаза. Потом решил, будто это ему показалось, как многое другое. Слева в конце коридора нашел, кажется, мужскую спальню.

В ящике комода лежали пижамы, короткие, но очень широкие. Поспешно раздевшись и облачившись в пижаму не по размеру, Хью сел на краешек кровати, снимая с руки часы и разрабатывая планы.

— Ну хорошо, — твердо объявил он самому себе. — Можно установить биологические часы на шесть утра и проснуться, прежде чем кто-нибудь явится. А потом незаметно улизнуть. Можно…

И вот что из этого вышло.

Хью очнулся через очень короткое, по его ощущению, время, врубил и вырубил другой проклятый проигрыватель, схватил свои часы и теперь снова сидел на краешке кровати с часами в руке, которые упорно показывали половину второго.

Он выпрямился и прислушался. В доме не слышалось ни единого звука.

Невзирая на панику, он чувствовал себя необычайно свежим, готовым встретиться лицом к лицу с любым пугалом па свете. В полуоткрытую створку веял прохладный ветерок, несмотря на слабое тепло от батарей центрального отопления.

Одежда по-прежнему висела на спинке кресла. Под ногами стояла пара маленьких войлочных тапочек, которые все-таки можно было надеть. На другом конце комнаты виднелась открытая дверь в сибаритскую ванную.

— Все в порядке, — снова вслух заверил себя Хью. — Надо бы поторопиться, черт побери, однако все в порядке. Наверно, Пэм даже еще не проснулась. Отсюда можно мгновенно удрать, но я не удеру без ванны и бритья.