Год Иова - Хансен Джозеф. Страница 28

По Деодар-стрит эхом разносились окрики домохозяек и стук молотков, которыми дети отбивали на тротуарах консервные банки. Танкам и кораблям была нужна сталь. Огороды, которые горожане разводили во внутренних двориках, смывало зимними дождями. Все готовились к тому, что вскоре не будет хватать ни еды, ни одежды, ни бензина, ни покрышек. Отец Джуита был избран в комиссию по нормированию продовольствия. Ребята, одетые в новую униформу, которая им была велика, ребята, с которыми Джуит был едва ли знаком, здоровались с ним на улице, улыбались и прощались. Приземистый краснолицый офицер, который проводил «уроки выживания» в старших классах, сел однажды утром за одну парту с Джуитом и устроил ему головомойку. Никто не знал, почему. Музыкальный ящик в закусочной напротив школы играл «Белые скалы Дувра» и «Лицо Фюрера». Джимми Стюарт вступил в авиационные войска. И Кларк Гейбл. Отец Джуита повесил в столовой карту Тихого океана и всякий раз, когда во время ужина передавали последние известия, вскакивал из-за стола, чтобы найти на ней острова, о которых раньше никто не слышал.

В феврале Джуиту пришла повестка. Было дождливо и холодно. На минуту Джуиту показалось, что его мать была готова заплакать, но она не заплакала. Это ведь непатриотично. Сьюзан сказала: «Тебе снова придётся переодеваться — ну что ж, тебе всегда это нравилось». На рассвете отец отвёз его в Кордову, где Джуит, понурый и жалкий, остался ждать автобуса в тёмном закоулке. Когда большой красный автобус затормозил у остановки, он поднялся по скользким железным ступеням, опустил десять центов в стеклянный ящик, и втиснулся в толпу промокших пассажиров, которые держались за поручни кресел и ремни, свисающие с потолка. Вздрагивая вместе со всеми, когда тяжело нагруженный автобус трясся на неровных участках дороги, Джуит вновь и вновь уверял себя в том, что не сможет этого сделать. Если бы повестка пришла сперва Джою, и если бы Джой сделал это первым, Джуит бы чувствовал себя увереннее.

Но он боялся. И, кроме того, стыдился. Щёки его так и горели от стыда. Но нечего было стыдиться. Признавшись, что он голубой, Джуит не солгал бы. И, конечно, он никого не хотел убивать. Какие-то заокеанские политики, маньяки, развязали войну — массовое убийство. Разве можно оправдывать этим то, что теперь убийцей станет он сам? Не этого ли он должен стыдиться? Но то были аргументы Джоя. И в то утро они казались Джуиту слабыми. Хорошо говорить правду, но как быть с тем, почему ты её говоришь? Большая часть его одноклассников ушла на фронт безо всяких вопросов, и скоро уйдут остальные. Ежедневно по всему миру гибли сотни людей. И никто из них этого не хотел, не так ли? Может ли он спасти их? Как? Автобус проезжал мимо зелёных холмов. Джуит закрыл глаза. Он не мог собраться с мыслями. Ему хотелось лежать в тёплой постели и обнимать голое тело Джоя, больше ничего. Он не хотел умирать и не хотел, чтобы умер Джой. Похоже, об этих вещах не принято спрашивать. А никто его и не спросит. Он должен смириться. Он не сможет этого сделать.

Сборный пункт размещался над гаражами в огромной и пустой комнате с грязными окнами, грязным деревянным полом и рядом откидных стульев. Там было несколько дверей, за которыми находились столь же пустые комнаты поменьше. Джуит увидел, что там за длинными грязными столами сидели усталые небритые мужчины в несвежих белых халатах. Они выглядели так, будто сидели там денно и нощно. В главной комнате находилась толпа голых мужчин, растерянных и испуганных. Люди в строгом военном обмундировании выстраивали эту толпу в нестройные очереди. Каждый голый новобранец прикрывал пах листком бумаги, который выдавали при входе. В комнате не топили. Комнату обогревали тела. Не прошло и нескольких минут, как Джуит и те, кто приехал сюда вместе с ним, очутились на сломанных откидных стульях, и офицер с видом мопса, который стоял у пыльного флага, прочёл им короткую насыщенную матом лекцию о порядке прохождения призыва. Джуит едва разбирал, что он говорит. Его сердце колотилось так сильно, что оглушало его. После этого он тоже разделся и тупо встал в очередь. Стоял сильный запах немытых тел.

Как и остальные, Джуит помочился в маленькую бутылку, а заодно себе на ноги и на грязный, пропитанный чужой мочой пол. Он встал у стола и обнажил головку члена перед врачом, который говорил таким изнурённым голосом, что, казалось, сейчас заснёт. Далее Джуит и все остальные, кто стоял в очереди, должны были нагнуться и раздвинуть ягодицы перед следующим врачом, который нёс своё бремя, разумеется, не менее безучастно, чем врач, проверявший члены. Джуит подумал, что с него уже и так достаточно этой армии. Настало время сказать. Он попытался заговорить с молодым врачом, который приложил к его груди холодный стетоскоп и недоверчиво посмотрел в глаза Джуиту. Медсестра с щербатым лицом обернула руку Джуита манжетой, накачала грушу, посмотрела на стрелку тонометра, затем в глаза Джуиту, а затем снова на стрелку. Она тоже недоверчиво нахмурилась.

— Ты что-нибудь принимал? — спросил врач.

— Принимал? — спросил Джуит. — Вы о чём?

— О наркотиках. Некоторые, чтобы откосить, напичкивают себя разной дрянью. — Врач что-то нацарапал в бумаге Джуита. — Твоё сердце делает сто миль в час. С таким давлением, как у тебя, в пятьдесят умирают, не сходя с места.

— Мне не пятьдесят, — сказал Джуит. — Я волнуюсь.

Медсестра сняла манжету. Джуит потёр себе руку. Врач посмотрел ему в глаза так, что Джуит заволновался ещё больше и уставился в пол.

— Простите, пожалуйста, как бы мне поговорить с…

Но врач уже сунул ему в руки бумагу, похлопал по плечу и стал осматривать следующего. Ему надо послушать ещё пятьсот сердец.

Джуит снова оказался в большой комнате. Теперь он стоял за мужчиной, тело которого пересекали длинные послеоперационные рубцы цвета свечного воска. Низкорослая женщина в офицерской форме показывала тем, кто стоял в очереди с Джуитом, следующий кабинет. У неё были крепкие ноги, бульдожья челюсть, грубый повелительный голос и нездоровый блеск в глазах. Джуит подумал, что обратиться надо именно к ней. «Не спрашивай их, — резко говорил ему Джой. — Просто скажи им». С горечью Джуит подумал о том, какой Джой умный. Но тут он сказал этой женщине: «Мне нужно поговорить с психиатром».

В комнате перед кабинетом психиатра — деревянной коробке размерами шесть на девять футов — стояло пять жёстких стульев. Два стула были заняты. Те, кто сидел на них, смотрели прямо перед собой в никуда. Один был чернокожий мальчик, похожий на карлика. Его голова всё время дёргалась в сторону и назад. Рядом с ним сидел пухлый мальчик с синдромом Дауна. Короткими пальцами он рассеянно поигрывал своим членом под бумагой. Джуит устыдился своего ладного тела и отличного здоровья. Ему здесь было не место. Эти мальчики больны по-настоящему. Зачем их вообще заставили сюда прийти и пройти через всё это? Это нелепо и жестоко. На сборный пункт вызвали всех ущербных, даже глухих и слепых — их этим утром он тоже здесь видел. Входит ли он в их число? Ущербен ли он? Он уже собирался встать со стула и уйти из комнаты ожидания. Но Джой сказал: «Останься здесь со мной». Глядя ему в глаза, Джой сказал: «Я не хочу, чтобы ты уходил».

Психиатр сидел, откинувшись на спинку скрипящего и перекошенного дубового стула и вертел своей нежной рукой маленький красный резиновый молоточек. Это был хилый маленький человечек с пучком рыжих волос на голове. За его спиной было окно без занавесок. Снаружи по грязному оконному стеклу стекали струйки дождя. Психиатр спросил, встречался ли Джуит когда-нибудь с девушками. Речь психиатра была женоподобной и изобиловала шипящими звуками. Джуит настроил и свою речь на этот лад. Нет, он никогда не встречался с девушками. Ему нравятся классическая музыка, фильмы, живопись, балет и театр. Кем он хочет стать? Актёром. Почему же он думает, что не сможет служить в армии? Ну, столько голых мужских тел вокруг — это такой соблазн! Правда, голые тела, которые он видел сегодня, вызвали в нём лишь жалость и отвращение. Но об этом он не сказал психиатру. Он упомянул о Давиде Микеланджело. Сейчас он играл роль, и впервые за всё то время, прошедшее с тех пор как он проснулся этим дождливым холодным утром и пришёл сюда, он чувствовал облегчение. Он, можно сказать, приятно проводил время. Он даже не задумался над тем, хорошо ли это. Всё, о чём он думал — это как хорошо он справляется со своей ролью.