Год Иова - Хансен Джозеф. Страница 43

Он лишился дара речи и был потрясён. Слава Богу, Акмазян продолжает говорить, говорить, говорить. Джуит смотрит на Сьюзан, которая создала эти огромные глыбы душевной боли. Он отворачивается, потому что на глаза ему навернулись слёзы. Он наклоняется и читает названия гобеленов на плексигласовых табличках. Акмазяну пришлось потрудиться. Гобелены были взяты не только из коллекции автора — а именно из тёмного и оплетённого паутиною гаража и комнат в доме на Деодар-стрит. Многие прибыли сюда из Дании, Финляндии, Парижа, Берлина, Лондона, Рима, Японии и даже Австралии.

Навряд ли этими гобеленами можно украсить жилые комнаты — нужно быть невосприимчивым к человеческой боли, чтобы в этой комнате жить.

Он оборачивается, чтобы задать вопрос Акмазяну, но того уже и след простыл. Он слышит, как тот присвистывает и хлопает в ладоши, подгоняя маляров. Джуит перестаёт изучать таблички. Он не может смотреть на эти гобелены — не здесь, не наедине с ней. Они упрекают его. Да, он как может старается для неё. Но только теперь, когда эти старания запоздалые и, на самом деле, смехотворно мало для неё значат. Как быть с теми семью годами после смерти Ламберта? Без толку сожалеть, говорит он себе. Это ничего не изменит. Но он сожалеет — и горько. А она выткала своё одиночество на полотнах, и у него не хватает духа смотреть на них. Она наблюдает за ним. Она посередине самого дальнего зала, где стоит длинный стол, заставленный бутылками и стаканами, под самым огромным, самым мрачным и самым неолитическим гобеленом.

— Ну, что ты об этом думаешь? — говорит она издали.

Он старается улыбнуться.

— Это ошеломляет, — говорит он.

Она подходит и наклоняется к нему.

— Нам лучше уйти. Я не хочу, чтобы меня преследовали. Я не хочу, чтобы они фотографировали меня.

— Они могут сделать это случайно, — отвечает он. — Почему бы не покончить с этим сегодня? Иначе они окружат твой дом и попытаются нарушить границы твоих владений.

Он берёт её под руку, чувствует, что под жакетом и рубашкой лишь кожа да кости.

— Я серьёзно. Ты сегодня хорошо выглядишь. Сьюзан, эти гобелены прекрасны. Люди захотят узнать побольше о женщине, которая их создала. Ты больше не можешь скрываться. Это твой звёздный час. Почему бы тебе просто не расслабиться и не радоваться ему?

— Ты бы, конечно, обрадовался.

Они идут по огромным белым комнатам, на стенах которых вывешены её ничтожество и величие. Она ковыляет рядом с ним.

— Позировать фотографам и быть центром внимания — это смысл твоей жизни. — Она задиристо ему улыбается. — Думаю, мне не удастся подкупить тебя, чтобы ты надел платье и парик и сыграл мою роль.

— Бог сразит меня на месте, — говорит он вполне серьёзно. — Ах, чёрт, — говорит она. — Они идут.

Он, безусловно, тоже испытывал свой звёздный час. Его часто фотографируют. Он часто бывает центром внимания. Уже через несколько часов после подписания контракта с Зигги машина пришла в действия. Он не расслабился, а покорился. Он, конечно, не наслаждается этим. Этим наслаждается Билл. Наслаждается лихорадочно. Каждый вечер он возвращается из магазина домой, от него пахнет потом и шеллаком, глаза его блестят, он горит желанием узнать, кто брал у Джуита интервью между съёмками или за ленчем, кто фотографировал его, кто снимал его на видеокамеру и записывал его голос на плёнку, в какой теле-или радиопередаче это будут передавать, в каких газетах или журналах напишут о Джуите. Джуит занят приготовлением обеда, и одновременно он учит текст для завтрашних съёмок, он повторно прокручивает магнитофонную запись с репликами, то и дело заглядывая в текст, который лежит на кухонном столе — Джуит шутит с Биллом, рассказывает ему обо всём, что тот хочет знать. Однако эта игра уже успела его утомить.

— Билл, да какая разница? — говорит он. — Какое это имеет значение?

— О чём ты говоришь?

Как всегда в это время Билл раздевается перед душем на кухне, слушая, как Джуит либо отвечает ему, либо уклоняется от ответов. И сейчас он стоит на кухне. Из его грязной руки свисает рубашка.

— Огромное значение. О тебе хочет знать вся страна. Каждую неделю этот фильм смотрят шестьдесят миллионов. Им плевать на предвыборную кампанию. Им плевать на Иран. Они думают только о «Тимберлендз». Разве это не имеет значения?

Джуит выключает магнитофон.

— Билл, на эту роль могли взять двадцать других актёров. Это не моя личная заслуга. Разве я это чем-нибудь заслужил? Это случайность. Дурацкое слепое везение. Зигги Фогель захотел стать святым.

— Он должен тебе! — кричит Билл.

— Если тебе угодно.

Джуит поднимает крышку над кастрюлей с двойными стенками и помешивает деревянной ложкой голландский соус.

— В любом случае, это не заслуга моего актёрского мастерства. В этом тягучем шоу актёрского мастерства не нужно. — Хорошо, но почему тогда ты собой недоволен?

— Я не то, чтобы недоволен.

Утомлённо, Джуит слегка постукивает ложкой о край кастрюли и откладывает её на квадратный кусок фольги, что лежит на плите. Крышку он оставляет приоткрытой.

— Я просто не хочу себя обманывать. Я — муха, из которой телевидение раздувает слона. Билл, эти шестьдесят миллионов тупиц не увидят меня в «Тимберлендз» ещё целый месяц. Какая же я к чёрту знаменитость?

— Ты получил то, что тебе причиталось.

Билл сбрасывает с себя потрёпанные шорты — обрезанные выше колен джинсы «Ливай’с». Он остаётся в красных плавках. Джуит ощущает прилив похоти. Тело Билла никогда не наскучивает ему.

— Пришло время, и все на тебя обратили внимания, а ведь многие годы не обращали.

— Они боятся, что после смерти Джада Нортона зрителей станет меньше. Поэтому они и используют меня, чтобы переключились зрители. — Джуит усмехается. — Что ж, Бог им в помощь.

Билл смотрит на него с недовольством. Он открывает рот, чтобы произнести следующий аргумент, но вместо этого говорит:

— Я иду в душ. После этого мы можем выпить. Ты выпьешь, и почувствуешь себя лучше.

И вместе с комком одежды он удаляется по коридору.

— Не знаю, почему тебе всегда хочется портить мне настроение.

Джуит знает. Джуит хочет испортить настроение Биллу, потому что в плохом настроении сам. Он ничего не сказал Биллу насчёт пекарни. Это презренная тема. Он до смерти боится того, как к этому отнесётся Билл. У него не хватает духу сказать Биллу правду. Поэтому он и продолжает его изводить. Какое значение имеют детские восторги Билла? Какой от них вред? Возможно, он прав. Возможно, Джуит и заслуживает звания звезды. На сегодняшний день какую звезду не взять, все они были созданы тем же образом, что и Джуит, их раздули, словно слонов из мух, и какое ему до этого дело? Это система. Это не их личное достижение. И всё же, и всё же. Нахмурившись, он перелистывает страницы текста. Он не может побороть разочарования. Не так он представлял себе кульминацию своей карьеры. Он должен быть честен перед собой. Всё это ошибка. Вся его жизнь. Мы получаем то, что заслуживаем. Он заслужил пекарню. Каким-то образом он должен донести это до Билла. Этого разговора не избежать, думает он, и на душе его скребут кошки. Он закрывает текст и начинает мыть спаржу под струйкой холодной воды.

Десять лет назад, когда способности Билла были ещё не признаны, он иногда неделями, а иногда месяцами сидел без работы. Джуит не обращал на это внимания. Он зарабатывал достаточно, чтобы оба они были одеты, накормлены, имели крышу над головой. Он перестал покупать дорогие ликёры, вина и бакалею. Они даже не могли позволить себе лишний раз посмотреть шоу, приехавшее к ним в город, или сходить на новый фильм. Не могли они позволить себе и часто бывать в ресторанах. Билл не скучал по лучшим временам, потому что их у него никогда не было. А лучшие времена Джуита были связаны только с Биллом. Ничему другому он значения не придавал.

Однако Билл беспокоился. Ему не хотелось жить за чужой счёт. За чужой счёт жил Долан. Каким бы ни был Долан, Билл стремился быть ему полной противоположностью. Джуит ценил это здоровое стремление. Однако оно порождало неприятные вопросы. Целыми днями Билл тщетно колесил в поисках работы на машине Джуита — своей у него тогда не было. Он даже хотел съехать с квартиры — ему было стыдно, что он не в состоянии выплачивать половину ренты, не говоря уже о еде. Джуит, конечно, разубеждал его, используя каждую толику чувств и здравого смысла, и тем не менее Билл всё больше и больше разочаровывался в себе и не находил себе от этого места.