Охота на волка (СИ) - Кисс Марианна. Страница 39

И даже тогда не поверю.

Он не умрёт. Не хочу. Не хочу…

В больнице меня сразу повезли на рентген, брали анализы, делали уколы, капельницы, щупали пульс, что-то спрашивали, но я ничего не хотела, мне было всё равно.

Я лежала глядя в потолок и думала о том, что произошло. Хотелось, чтобы кто-то пришел и всё мне рассказал. Но минута проходила за минутой, бесконечно долго, а никого не было. И это вытягивало из меня все запасы терпения.

Несколько раз я пыталась встать, но снова привязанная ремнями.

Не понимаю. Это, наверное, из-за боли. Приходилось снова и снова закрывать и открывать глаза, в ожидании того, что кто-то остановится и расскажет мне всю правду.

А потом я открыла глаза и увидела папу. И маму. Они кинулись ко мне и ещё сильнее захотелось плакать. Хотелось жаловаться им и узнать что с Андреем.

— Доченька, милая моя, — причитала мама, плакала и гладила мою руку.

— Лиза, ты слышишь меня? — спросил папа.

— Слышу, — ответила.

— Лиза, лучше не говори ничего, тебе и так тяжело. Мы тебя не слышим. Сейчас тебя повезут на операцию, что-то там не в порядке со спиной, но сказали — всё поправят. Не волнуйся дорогая.

— Что с Волковым? — спрашиваю в сотый раз.

— Что милая? — мама смотрит жалостливо, — не волнуйся, тебя вылечат. Папа вызвал лучшего доктора.

— Что с Волковым? — повторяю, но они снова ничего не понимают.

От их голосов у меня заболела голова и я закрыла глаза, дать им понять, чтобы ушли. Хочу остаться одна. Одна.

— Она устала от нас, — понял папа. — Пошли.

— Я не могу уйти, — говорит раздраженно мама, — это мой ребёнок, я хочу быть с ней.

— Ты видишь, она хочет спать.

Но мама всё цепляется за мою руку. Никак не хочет отпустить.

— Лизочка, доченька, мы тут, не волнуйся, мама и папа с тобой.

Я вздохнула. Тяжело от того, что я ничего не знаю.

Почему никто не говорит что с Андреем. Почему они не могут догадаться, как это важно для меня.

Потом меня снова куда-то повезли. Снова суета, люди в масках и шапочках. Последнее, что я увидела это маска, которую приложили к моему лицу.

Я закрыла глаза и всё исчезло.

— Он скоро придёт в себя тогда и поговорите. А сейчас прошу выйти, — сердито и требовательно шепчет кто-то.

— Вы не понимаете, я из полиции. Мне нужно здесь быть, когда он очнется, — настойчивый шепот в ответ.

— Это вы не понимаете, человек находится между жизнью и смертью, а вам лишь бы кого-то засадить. Не пущу! — гневно шепчет, явно доктор.

Конечно, кому же ещё отбиваться от полицейских надоедающих больным пациентам.

— Ну, это уже не вам решать. Пустите, если прикажем. То что мне нужно я всё равно сделаю, рано или поздно.

— Хорошо, тогда вы сможете терпеливо подождать за дверью. Тут вам не ваша полиция, чтобы распоряжаться. Здесь распоряжаюсь я, и только мне решать, когда пациент сможет с вами переговорить. И даже если очнётся, то ещё неизвестно сможет или нет.

Настоящий человек этот доктор, смелый.

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь вы так, я подожду, вот тут, на стульчике, — упрямо отвечает следователь.

— Вы никак не можете понять? Проделана важнейшая операция, сложнейшая, практически рядом с артерией. Вы понимаете какое сделано дело, для того чтобы он остался в живых? А вам, полиции, только бы своё узнать, вы совершенно не думаете, какое тяжелейшее состояние у человека после такой операции. Вам, я вижу, всё равно. Люди работали, не спали, чтобы его спасти. Восьмичасовая операция, вы представляете, что такое восемь часов на ногах. Сшивать под микроскопом каждую вену, каждый сосуд…

— Ладно, ладно, я выйду, но буду сразу за дверью.

Я усмехнулся, как мог. Лицо не слушается. Ничего не чувствую.

— Вяземский, черт рогатый, ты уже и на том свете меня нашел, — проговорил я шутя, пытаясь разлепить веки.

— Тихо, отойдите.

— Нет…

— Вот теперь вы меня точно отсюда не вытяните и если надо, я принесу все возможные разрешения.

— Да пусть спрашивает, — проговорил я задеревенелыми губами.

— Не более пяти минут, и, Волков, пожалуйста, не двигайтесь, — строго сказал доктор и я услышал как закрылась дверь.

Вижу худой силуэт белобрысую голову, лицо размыто.

— Какого хрена? — говорю и чувствую, губу тянет в сторону.

— Слушай, Волков скажи ты доктору, что я тебя убивать не собираюсь. Ну, задам пару вопросов, только и всего.

Кривлю губы и не понимаю зачем. То ли улыбаюсь, то ли что.

— Ты мне Вяземский пару ответов дай и можешь валить со своими вопросами куда подальше.

— Хорошо, но давай так, ни ты мне, ни я тебе. Ты мне пару ответов и я тебе пару ответов, всё по-честному.

— Идёт. Хитрый ты пёс. Ищейка.

— Так и ты тоже хитрый волчара. Мы оба хитрые. Задавай свой вопрос, — шутит Вяземский.

Здесь моё зрение прорезалось и я даже увидел его улыбку.

— Весело тебе, знаешь, что не убегу.

— Куда ты убежишь Волков, тебе отсюда одна дорога в СИЗО.

— Та это понятно. Но вот мои требования, сначала хочу увидеть Лизу, а потом забирайте, куда хотите, — решил крыть, а что, пусть выполняют.

Хочу знать, что с ней. Боюсь задавать главные вопросы, чтобы не получить нежелательных ответов. Слишком хорошо закрепилась в памяти картинка, Лиза привязанная к каменной глыбе, бездыханная лежит внизу. Что может после такого падения случиться. Да всё что угодно. Тяжелая травма и даже…

Молчание несколько секунд не обнадёжило.

— Чего молчишь? Скажи, что с Лизой и я скажу все, что ты захочешь, — сейчас я реально готов на всё.

— Кость какая-то сломалась в позвоночнике, срочную операцию сделали, — сдержанно проговорил Вяземский.

— Значит жива, — выдохнул я.

— Она жива, но прогнозы не оптимистические, — и у него шутки кончились.

— В смысле?

— Возможно, это коляска, — говорит совсем серьёзно.

— Черт, — я укусил губу и не почувствовал боли.

Наверное лекарство ещё действует.

— Отец забрал её в столицу. Вертолетом их отправили. Там наедятся что-то сделать.

Я затих, думаю о том, что если бы…

Короче, я виноват.

— Что тебе нужно, спрашивай, всё скажу?

Глава 24

Не знаю что лучше. Умереть от падения, привязанной к каменному столбу или медленно умирать в больничной палате.

Если бы у меня был выбор я бы сказала — первое. То что происходит сейчас… не оставляет мне никакой надежды.

Из реанимации меня перевели в интенсивку. Отдельная палата, папа постарался. Я это сразу поняла. Он везде и всегда старается, опекает меня. Как маленькую девочку. Мне нравилось это всегда, пока в один прекрасный момент не стало раздражать.

Как только меня привезли в палату, тут же на пороге показался папа.

— Лизок, как ты? — вошел, положил на стол пакеты.

— Не знаю, — проговорила я равнодушно.

— Врачи сказали — прогноз хороший. Не сразу, но ходить будешь.

Я только вздохнула. Ничто не радует. Ни то что прогноз хороший, ни то что буду ходить. Почему-то я ещё не совсем поняла, что значит — не ходить. Хоть и лежу уже, сколько дней, не в состоянии двинуть ногой. Но, если могу двигать пальцами, значит не нужно раньше времени представлять то, что все они мне пророчат.

— Ну, чего ты грустная такая? — подошел, сел рядом на стул.

Улыбнулся, в попытке приободрить.

— Папа, я тебе не верю, — сказала, посмотрела ему в глаза и увидела, как дрогнул взгляд.

— В смысле?

— Ты адвокат и всё всегда знаешь, не верю я, чтобы ты не знал, что с Волковым.

Лицо его сразу стало другим, суровым или даже грустным.

— Папа послушай, я не собираюсь вставать и бежать к нему, я просто хочу знать, что с ним и всё. Только одно слово, скажи его и я успокоюсь.

Папа насупился. Решает, говорить или не говорить.

— Не знаю, в твоём состоянии, сможешь ли ты…

— Что? — приподняла я голову.