Тень убийства - Карр Джон Диксон. Страница 19

Толбот, явно озадаченный собственным красноречием, откинулся на спинку стула, скрестив руки. Пока он говорил, я не спускал глаз с Банколена и мог поклясться, что на его губах мелькала слабая улыбка.

— Браво, инспектор! — пробормотал он. — Боюсь, вы упустили одну мелочь, но, если я вам сейчас на нее укажу, мы еще глубже утонем в густой черной каше.

Сэр Джон задумчиво смотрел на Толбота. Потом его тонкие губы смягчились в улыбке, вокруг глаз образовались веселые морщинки.

— Поздравляю вас, Толбот, — насмешливо молвил он. — Вы с поразительным послушанием следуете путем, указанным Банколеном. Суперинтендент Мейсон будет очень доволен. И академики из Скотленд-Ярда. Нас высмеют все лондонские газеты.

— Ничего не поделаешь, сэр. Это наш единственный шанс. И еще одно: я кое-что разузнал о докторе Пилгриме, проживающем в этом клубе. Он слывет одним из лучших знатоков старого Лондона. Может быть, он нам немного поможет?

— Мысль неплохая, — одобрил Банколен. — Мне, пожалуй, было бы интересно познакомиться с джентльменом, о котором нам рассказывал Джефф. Что вам о нем известно, сэр Джон?

— О Пилгриме? — тряхнул головой сэр Джон. — Не много. Только то, что я вчера вам рассказывал. Кажется, несколько не от мира сего… Одна его книга наделала шуму несколько лет назад. Его прозвали «детективом-историком».

— Детективом-историком?

— Да. Он взял несколько громких исторических дел об убийстве, так и не получивших убедительного объяснения, рассмотрел их в свете вещественных доказательств, представив в виде современных судебных протоколов. Некоторые результаты, весьма увлекательные, обвиняли давно умерших людей. Кажется, за это его чуть не выгнали из какого-то исторического общества…

— Мне известен, — пробормотал Банколен, — блистательный исторический принцип, согласно которому все интересное либо не имеет значения, либо ошибочно. То, что нам рассказывают о жизни средневековой Англии, списано, на мой взгляд, с современной английской жизни, с одной длинной речи в палате общин… Ну ладно. Пойдемте поговорим с камердинером аль-Мулька.

Когда мы вошли, Жуайе грел руки у камина в гостиной. Это был очень плотный низкорослый мужчина с красным лицом с тяжелыми брылами. На большой голове наискосок зачесаны редкие пряди в виде модного чуба. Масса морщин вокруг изумленно вытаращенных голубых глаз. Под картофельным носом немыслимые усы с затейливо и потешно загнутыми кончиками. С первого взгляда в глаза бросились живот, цепочка от часов и хриплая одышка.

— Ах, месье! — вскричал он утробным голосом, выпучивая глаза, пыхтя от волнения, шевеля усами. — Плёхо дело, а? Йя только што пр-риехал из Пар-рижа! — Внезапно раскланялся, как в менуэте, сделав широкий жест. — Плёхо говору по-англиски… Ви видите?

— Говорите по-французски, — предложил Банколен на своем родном языке.

Живот Жуайе энергично заколыхался, он звучно закудахтал, лицо просияло, заиграло морщинками.

— Хорошо, отлично, месье. Хочу говорить и никак не могу. А? Но… — Он помрачнел, потом быстро, взволнованно затараторил: — Вчера вечером я получил телеграмму с приказом вернуться…

— Что он говорит? — спросил Толбот.

— Вы послали ему телеграмму с приказом вернуться?

Толбот, с отвращением поглядев на француза, кивнул. Выразительные голубые глаза Жуайе враждебно сверкнули.

— Адрес узнал у Грэффина, — объяснил инспектор.

Жуайе готов был взорваться.

— Жена мне говорит, — растолковывал он, — Марсель, ты же в отпуск приехал, покуривай трубку, гуляй в саду… Видели бы вы мой сад, прекрасные цветы, как на первоклассных похоронах. Летом, конечно. Но я говорю, нет, сейчас же еду в Лондон!

Нас несколько озадачила энергичность камердинера, убедительно наивное поведение. Неудивительно, что служители клуба с трудом имели с ним дело. Было в нем что-то общее с Наполеоном; мы явно столкнулись с французским слугой-демократом, лучшим в мире другом. Поэтому Банколен предложил:

— Не желаете ли сигару?

Сэр Джон вытаращил глаза, но промолчал. Банколен сам взял сигару, не успел неуверенно поднести к губам, как Жуайе зажег спичку, пристально на него глядя.

— Раскуривать сигару — искусство, — болтал он, старательно манипулируя спичкой, — огонь должен вовремя вспыхнуть, вот так вот, месье! — И сразу задул его. — Дальше что, месье?

— Дальше вот что, Жуайе. Вам известно о случившемся?

— Догадываюсь, месье, из услышанного и прочитанного в утренних газетах. Значит, правда? Чего он боялся?

— Вы знаете?

— О да, месье, много.

Банколен быстро переводил его слова Толботу. Мы все неотрывно смотрели на Жуайе. Он все знал, в отличие от Грэффина. Банколен указал ему на кресло; беседу постоянно прерывал перевод для Толбота каждого вопроса и ответа. Жуайе попыхивал сигарой в пухлых губах, смахивая на сосущего леденец ребенка, в паузах хлопал по ручке кресла огромной ладонью.

— Надо вам сказать, месье, несколько месяцев тому назад господина аль-Мулька начал кто-то… преследовать. Очень часто — каждый месяц, каждую неделю, каждые несколько дней — по почте приходили посылки, или их самолично кто-то доставлял. Понимаете?

— Что значит — доставлял самолично?

— Это значит, месье, что кто-то беспрепятственно заходил в номер, оставляя на столе пакет и визитную карточку. Разумеется, в наше отсутствие. Не знаю, как он входил. Двери всегда были заперты.

— Клубные служители никогда никого не видели.

— Англичане! Чего от них ждать? Разумеется! — Жуайе яростно передернул усами, презрительно фыркнув.

— М-м-м… А лейтенанту Грэффину это известно?

— Фу! Этот тип вечно пьян! Вечно, вечно, вечно! Разумеется, он все знает. И только смеется… Я обещал месье, что лично выясню, кто это делает, и сверну ему шею. — Он взмахнул кулаком в густых клубах сигарного дыма.

— Вы привязаны к хозяину?

— Ах! — вздохнул Жуайе. — Более или менее. — И скорбно покачал головой. — Он вечно недоволен… Характер у него плохой. Порой он бывает ужасен. Да мне-то что? Жалованье хорошее, условия хорошие, кроме того, он в еде знает толк. О, большой знаток! Есть в нем свои достоинства. Логика, месье, — тайна жизни.

Высказывая подобный афоризм, он подался вперед, с очень глубокомысленным выражением поднес палец к красному носу, потом, сияя от удовольствия, откинулся в кресле.

— Знаете, чем ему угрожали?

— Нет, месье. Он мне особенно никогда не рассказывал, хотя я его прямо расспрашивал.

— Есть у него здесь друзья? В Лондоне, я имею в виду.

— На это легко ответить, — нет. Он ходит в театр, на концерты, ведет свои исследования (и какие исследования!). Иногда встречается с мадемуазель Лаверн. Да-да, натурально. Я видел, как он разговаривал с доктором Пилгримом, живущим здесь джентльменом. И, — драматически зашептал Жуайе, многозначительно подняв палец, — скажу: не имею понятия, кто ему угрожает. Но, по-моему, сам он знает. По-моему, совсем недавно узнал.

— Что вы хотите сказать?

— Ну, вот как это было. Он беспокоился, понимаете, спать не мог. Я иногда вечерами заглядывал в большую комнату, видел, как он просто стоял в свете камина среди всех своих безделушек и трясся. Никак не мог успокоиться. Даже читать не мог. А мистер Грэффин пил виски, играл на рояле, сидел и смеялся над ним. Знаете, месье, я прочитал в газете об исчезновении месье аль-Мулька. Только, черт возьми, по-моему, если уже кому-то суждено исчезнуть или быть убитым, так скорее месье Грэффину. Я видел, как месье просто стискивал руки, чтобы не вцепиться в глотку месье Грэффину. Понимаете, он был в бешенстве! Хотя так ничего и не сделал…

От слов Жуайе полутемная комната наполнилась расплывчатыми пугающими тенями, впрочем в тот момент не имевшими смысла, по крайней мере для меня. Вскоре нам предстояло припомнить все это, обнаружив зловещий замысел.

— Впрочем, — продолжал Жуайе, — перед самым отъездом я разговаривал с месье, и он чуть не прыгал от радости. «Скажу тебе, Жуайе, — объявил он, — если дело выгорит, я изловлю Джека Кетча. Поймаю на месте в ловушку!» — «Как, месье?» — спросил я. «Ах, — сказал он, — я нашел помощника в клубе». Вот как! Больше мне ничего не известно.