Светлейший князь (СИ) - Шерр Михаил. Страница 1

Светлейший князь

Глава 1

Осенью 1941 года студент пятого курса 1-ого МОЛМИ Григорий Иванович Крылов, 1918 года рождения, русский, уроженец Смоленской области, из рабочих, ушел добровольцем на фронт в составе одной из дивизий народного ополчения столицы. В течение первого года войны кем и где только не пришлось ему повоевать: испытал горечь поражения, кошмар окружения под Вязьмой и Харьковом, радость победы, когда со своими боевыми товарищами гнал немчуру от Москвы. В сентябре сорок второго под Сталинградом хирург дивизионного медсанбата в окровавленном солдате, лежащем на операционном столе, признала одного из своих студентов. Ранение у Григория оказалось не тяжелым, в армейский госпиталь его эвакуировать не стали и через три недели началась его новая фронтовая служба в составе дивизионного медсанбата.

Летом сорок третьего под Понырями стал офицером и хирургом своего медсанбата. 4 мая сорок пятого заместитель командира дивизионного медсанбата капитан Крылов написал на стене поверженного рейхстага «Войне конец», поставил дату и подпись. Но война для него на этом не закончилась, 12 мая в западной Чехии через тылы дивизии решила прорваться на запад почти двухтысячная СС-совская группировка. Командир медсанбата был тяжело ранен в первые минуты боя и оборону медсанбата возглавил капитан Крылов. Последнее, что он увидел в этом бою, были советские штурмовики, начавшие штурмовку СС-совских недобитков.

Полученное ранение оказалось достаточно тяжелым и Григорий почти полгода провел в госпиталях и доучиваться в родной институт вернулся только осенью 1946 года. После окончания института поступил в аспирантуру, а осенью 1950 года случилась катастрофа: Григория арестовали, обвинив его в шпионаже.

После войны один из его фронтовых товарищей стал работать врачом в спортивном обществе «Динамо» и однажды, заметив проявленный интерес, предложил Григорию заниматься самбо. Молодой человек с удовольствием стал заниматься понравившейся ему борьбой и за три года добился неплохих результатов. Но осенью 1950 года испортились отношения Григория с женой. Лишь через несколько месяцев он понял почему, супруга категорически не хотела заводить детей, вдобавок ко всему ей увлекся человек из здания на бывшей Лубянки. Проблему не нужного мужа нужной женщины он решил дешево и сердито: организовал донос в свое ведомство и новый 1951-ый год Крылов Григорий Иванович встретил в лагере на Урале.

«Благодетель» с Лубянки продолжал бдительно следить за судьбой гражданина Крылова и позаботился, что бы Григорий попал в самый страшный барак зоны, где всем заправляли матерые уголовники. Но в планы по угроблению гражданина Крылова неожиданно вмешался его величество случай.

Один из главных уголовных авторитетов зоны, которого как огня боялось начальство лагеря, страдал бронхиальной астмой. И начальник частенько иезуитски мстил гражданину уголовному авторитету, элементарно затягивая оказание медицинской помощи задыхающемуся зэку.

В страшный для всей зоны барак Григория привели под вечер. Конвоиры, как-то странно стараясь не шуметь, не широко открыли двери барака, а как бы украдкой приоткрыли дверь и в буквальном смысле запихнув Григория, тут же её закрыли. В итоге на его появление в бараке никто не обратил никакого внимания.

Все обитатели барака плотным кружком стояли в центре. В момент появления Григория из центра кружка раздался дикий крик:

— Где эти суки? Порву всех, — и дальше такой мат, которого Григорий не слышал даже на фронте.

Подойдя ближе, Григорий встал на валяющийся на полу стул и заглянул в центр плотного круга зэков. Он сразу понял в чем дело, у человека, лежащего на кровати в центре круга, был тяжелейший приступ бронхиальной астмы. На тумбочке в изголовье кровати стоял небольшой медицинский стерилизатор, лежали ампулы и стоял запечатанный резиновой пробкой медицинский флакон на 200 мл. Стоящий рядом зэк бессильно сжимал огромные кулаки и беззвучно хватал воздух широко открытым ртом.

Григорий тронул за плечо ближайшего к нему заключенного:

— Пропусти.

— Чего? — ошарашенный зэк смерил Григория презрительным взглядом. — Ты сука, что за прыщ такой, чтобы командовать?

— Я врач. Понятно? — но зэк продолжал стоять на месте.

Тогда Григорий просто откинул его в сторону.

— За суку ответишь, — и неожиданно громко и повелительно скомандовал:

— Пропустить, кому сказано! — правильно отдавать команды Григорий хорошо научился в первый год войны.

Зэки быстро расступились, пропуская Григория. Зэк, стоящий рядом с задыхающимся больным, ошарашено посмотрел на Григория.

— Здесь что? — Григорий показал на стерилизатор.

— Шприцы, мы их прокипятили. Колоть вот только некому.

Григорий потрогал стерилизатор, он был еще горячий. На тумбочке лежали пять ампул эуфиллина, несколько ампул физраствора.

— А это? — Григорий показал на запечатанный флакон.

— Спирт.

— Пусть разойдутся, больному нужен свежий воздух, — зэки, кроме троих, мгновенно разошлись, почти разбежались по бараку. — Положите побольше подушек и одеял, больной должен полусидеть, а не лежать. Вата есть или хотя бы чистые тряпки?

Григорий аккуратно открыл стерилизатор, там лежали два шприца, четыре иглы и медицинский пинцет, распечатал упаковку ваты, принесенную одним из зэков.

— Спирт откройте.

Григорий работал спокойно и уверенно, ему приходилось оказывать помощь и в более сложных условиях, когда под рукой зачастую не было ничего. Здесь же было практически все необходимое и помогающий зэк был явно не дурак и неплохо знал, что надо делать.

— Это весь спирт или еще есть?

— Есть док еще.

— «Вот меня уже и доком назвали, расту», — подумал Григорий. Он тщательно обработал спиртом руки, шприц и две иголки, ампулы.

— Стул. Пилка есть?

— Там внутри, — зэк показал на стерилизатор.

— Её не обязательно стерилизовать.

— Это чтобы не потерять.

— Разумно. Жгут есть?

— Нет, но я так руками зажимаю, — зэк протянул свои огромные кулаки.

Григорий открыл ампулы, набрал лекарство и физраствор.

— Давай зажимай, — скомандовал Григорий.

Приступ купировался, как говорится на игле, когда Григорий заканчивал введение препарата, больной зэк уже дышал совершенно спокойно.

— Часто приступы? — спросил Григорий закончив вливание лекарства.

— Когда как, бывает каждую неделю, — больной зэк ответил спокойным ровным голосом, как будто и не задыхался пару минут назад.

— А кроме этого, — Григорий показал на эуфиллин, — другое пробовали?

— А что есть что-то другое? — вопросом на вопрос ответил неожиданный пациент Григория.

— Есть.

— Я Миша Колывань. А ты кто? — зэк прищурился, взгляд стал оценивающим и настороженным.

— Григорий Иванович Крылов, на воле был врачом.

— А, это про тебя вертухаи утром брехали, — Миша Колывань закрыл глаза, ухмыльнулся. — Теперь мне все понятно. А другое это как?

— Специальная дыхательная гимнастика, например.

— А ты её знаешь? — живо и заинтересованно спросил Миша Колывань.

— Не знал, не говорил бы, — Григорий после войны познакомился с двумя очень интересными дамами, мамой и дочерью. Еще перед войной они занимались разработкой дыхательной гимнастики, ставшей впоследствии знаменитой под их фамилией. Григорий очень им понравился и вызвал у них доверие. Дамы показали ему упражнения своей методики и Григорий иногда успешно применял их.

— Покажешь?

— Покажу.

— Пойдем, Григорий Иванович, в мой уголок. Перетрем все про дела наши грешные. — Миша Колывань встал с постели, скомандовал одному из своих подручных. — А ты посмотри, что бы уши никто не грел.

Уголовного авторитета, хозяина барака звали Михаилом Петровичем Суховым, Миша Колывань была его кличка. Сидеть ему оставалось полтора года, до начала лета 52-го. Он подробно расспросил Григория обо всем. В отличие от других обитателей барака речь у него была правильной, мата не было вообще. Позже Григорий узнал, что был Миша уголовным товарищем еще с дореволюционным стажем. И первый срок получил в пятнадцатом году еще по малолетке. После этой заканчивающейся ходки собрался уйти на покой. Товарищи по цеху и охрана лагеря боялись его как огня, все знали, что обид и подлостей Миша не прощает, руки у него были очень длинные, никому еще не удалось уйти от него. Но самому Мише за его почти сорок лет уголовного стажа ни разу не смогли дать срок по какой-нибудь серьезной статье. Он, скользкий как угорь, всегда находил какую-нибудь лазейку и посмеиваясь, уходил в сторону.