Комиссар. Порождения войны (СИ) - Каляева Яна. Страница 35

***

— Да не вертись ты, Иван! Ухо отстригу.

Белесые волосы падали на молодую траву. Ванька совсем залохматился, и Саша выпросила ножницы у хозяйственного Прохора. Втроем они отошли чуть в сторону от железной дороги, подальше от сутолоки. Разномастные огни в окнах вагонов проступали сквозь тонкую вязь лесополосы.

Сегодня поезд точно никуда не двинется. Хорошо если через сутки выедем. Пока же можно выдохнуть и заняться тем, что долго откладывалось на потом.

Но совладать с буйными мальчишескими волосами оказалось не так-то просто.

— Проша, посмотри, кажется, слева слишком коротко выходит? — спросила Саша.

— Коротко, — согласился Прохор. — Но ты справа тоже обрежь, и будет ровненько.

— Говорил, налысо брей! — заныл Ванька.

— Чего это налысо, — возмутилась Саша. — У нас тут в пятьдесят первом вшей нет. А почему нет, Иван?

— Потому что эта, как бишь ее, гиена.

— Почти. Гигиена! А стрижка нужна для эстетических целей. Правда, ничего особо эстетичного у меня не выходит пока... Что ж такое, теперь справа короче, чем слева! Почему в обычной мальчишеской голове столько измерений!

— Дай сюда ножницы, женщина, — сжалился Прохор. — Вот так, видишь? Теперь тут. Все, готов жених.

— Спасибо, дядь Прош, — засобирался Ванька. Саша тоже сделала движение, чтоб подняться с широкого бревна.

— Да сидите уж, — сказал Прохор. — Сколько можно спешить. Все одно всюду не успеете. Гостинец я вам припас, ребятня.

Пока Саша терзала Ванькину голову, Прохор сноровисто развел костерок, поставил рогатины и теперь повесил солдатский котелок над огнем.

— Что у тебя там, Прохор? — оживилась Саша. — Неужто всамделишний чай? Не земляника, не смородиновый лист, не шиповник, а прямо вот чай?

— Бери выше, — усмехнулся Прохор. — Кофий!

Достал из кармана чистую тряпицу, бережно развернул, высыпал порошок в воду.

Саша захлопала в ладоши. Она не стала спрашивать, на какие чудеса комбинаторики Прохору пришлось пойти, чтоб достать эдакую диковинку. В последний раз настоящий кофе она пила в Петрограде, и то еще до смерти Урицкого.

Прохор разлил напиток в мятые жестяные кружки. Саша зажмурилась, вдыхая запах.

Ванька сделал большой глоток, и лицо его сделалось немного обиженным.

— Это что, вкусно, что ли? — спросил Ванька. — Я-то, дурак, раскатал губу... а ведь горько, и все.

— Вот станешь студентом, — сказала Саша, расплываясь в блаженной улыбке, — забудешь, как это — жить без кофе. Тогда уже и кофе в каждой столовой будет — хоть залейся. А пока да, жаль, сахару нет.

— Ну, сахар, положим, есть, — Ванька достал из кармана несколько кусков, отряхнул от налипших крошек. — Дают и дают, я уж и не знаю, как отказаться, обижаются и все тут.

Ваньку в полку любили все. Многим он напоминал младших братьев или сыновей, оставшихся дома. Саша думала иногда, что самовольная отлучка на обстрелянный артиллерией хутор, едва не рассорившая ее с Князевым, была все же лучшим ее поступком за полгода в пятьдесят первом.

В какой-то момент Саша с удивлением обнаружила, что солдаты называют ее приемной матерью Ваньки. По возрасту он скорее годился ей скорее в младшие братья, но, видимо, ей действительно удавалось казаться старше и серьезнее, чем она есть. Да и не было по нынешним временам ничего удивительного в таком родительстве: война порождала сирот каждый день, и всякий, кто брал сироту под опеку, сразу считался его отцом или матерью.

— Какой ты оказался выгодный ребенок, — сказала Саша.

— Еще бы, — улыбнулся Ванька. — Держись меня, комиссар, не пропадешь!

След от ожога на Ванькином лице почти сошел. Кожа на левой щеке осталась неровной, но надо было присмотреться, чтоб заметить. На руках были были едва различимые шрамы — такие же, как у самой Саши.

Прохор подбросил веток в костер. Саша протянула руки к огню. Сумерки сгущались, становилось зябко.

— Вот вроде бы и справные вы ребята оба, — сказал Прохор. — А все в облаках витаете больше. Где жить-то будете после войны?

Саша и Ванька переглянулись.

— Не думали пока, — ответила Саша за обоих. — Но нам учиться надо. Ваньке курс реального училища экстерном сдать и в артиллерийское либо на политех, не решили еще. Мне на философский, если восстановят. А то и по новой начинать, забыла уже все, за полгода учебник раз пять открывала, не больше. Стыдоба!

Саша отпила кофе. Закурила папиросу. Снова отпила кофе. Она почти забыла этот вкус.

— А не хотите в Казань податься? — спросил Прохор. Тон его слегка изменился, и Саша поняла, что праздная болтовня окончена. — Университетский город, чай. Могли б у меня пожить. У меня дом-то большой, всем места хватит. Жена моя померла до войны еще, как вы знаете. Сынок наш тоже не жилец оказался… Ванькиного возраста сейчас был бы. Дом пустой. Обветшал, но это ничего, подновлю. Земли немного, конечно, город же. Но зелень с огорода своя и шесть яблонь. Эх, живы ли они, мои яблоньки? Но коли нет, новые посажу. Крыльцо резное. Печь русская, огромадная, в ней мыться можно — не каждый день же баню топить. Эх, может, и "Лиззи" свою заведем, чем мы хуже американцев-то. Буду в университет вас катать на моторе!

Саша серьезно всмотрелась в Прохора, пытаясь понять, что именно он предлагает. Кажется, ясно, почему разговор затеян при Ваньке.

К Саше, разумеется, постоянно подкатывали, обычно без затей, просто на всякий случай — вдруг что-то перепадет. Не особо интересная внешность компенсировалась интересной должностью. Да и мужчины в армии харчами перебирать не склонны. Техника вежливого отказа у Саши была отработана до автоматизма. А Прохор говорит при Ваньке, чтоб обозначить основательность своих намерений.

— Комната отдельная есть, с окном в сад, — продолжил Прохор. — Живите там с Ванькой, сколько вам занадобится. А то, Саш, пусть Ванька сам там будет. А ты, если хочешь, живи со мной. Не знаю уж, положено вам, коммунистам, жениться или как. Ежели надо, то я хоть завтра. Я ж в ротных командирах теперь хожу. В партию вот вступил. Допустим, не комиссар, а все не шофер уже, тебе со мной не зазорно будет в люди выйти. Я ж не тороплю, Саша, — поспешно добавил Прохор, заметив, что ее взгляд застыл. — Можно теперь, можно после, как скажешь. А не надумаешь — невелика беда, я и другого кого найду, меня знаешь как бабы любят. Вы с Ванькой оставайтесь все равно. Вы веселые такие оба, но я ж вижу, что внутри перекрученные, словно выгоревшие. Да и мудрено ли, после всего. Я б о вас позаботился. Я ж тоже один совсем, и сыт по горло войной этой бесконечной. А как это, на гражданке жить, стал забывать. Вместе, глядишь, выправились бы.

— Ох, Проша, Проша...

Да почему б и нет. Встать с бревна, пройти пару шагов, сесть рядом с Прохором. Уткнуться лицом в его плечо. Вдохнуть уютный запах пота, костра и машинного масла. Побыть не одной. Ванька не дурак, незаметно исчезнет. А чтоб разговорчики не пошли, можно ж в самом деле и зарегистрировать брак завтра. Как это делается в армии? Надо Белоусова спросить, он в курсе. Почему нет?

Пустые мысли. Саша отлично знала, почему — нет, ни с Прохором, ни с кем-то другим. Ненавидела себя за эту блажь, но чем яростнее пыталась выцарапать ее, тем глубже в ней увязала. Один мужчина существовал для нее — тот, кого она видела однажды в Петрограде и каждую, верно, ночь с тех пор — во снах. Неужто она все же поставила тогда ненароком присуху, не на него — на себя? В яви дня она сможет смотреть на него только через прицел. Скорей бы. Может, отпустит хоть тогда.

Прохор. Он заслуживал правды, хотя и не этой.

Саша притянула к себе Ваньку, обняла его за плечи, ткнулась лицом в его макушку, непривычно колючую.

— Кем бы ты ни был, мне никогда не было бы стыдно выйти с тобой в люди, Проша. Вот только замуж и прочее — это не по моей части. На войне надо или бабой быть, или солдатом. Пытаться на двух стульях усидеть — пустое. А если так зовешь, по-товарищески… Я же понимаю, о чем ты. Здесь мы все хоть и лезем порой на стенку друг от друга, но все повязаны общим делом. А на гражданке люди отчуждены, каждый сам по себе. В нашем будущем так не должно быть. Вань, что думаешь?