Комиссар. Порождения войны (СИ) - Каляева Яна. Страница 53

— Так вы что же, верите в Бога? — Вершинин глянул на нее с любопытством.

— Кто, я? Нет, конечно же, не верю.

— Такого плана явления происходят с людьми верующими. Впрочем, говорят разное… большая часть священнослужителей барабанит заученные тексты, не вникая в их смысл. Большая часть паствы бездумно отбывает эту повинность со своей стороны. Для военных регулярное участие в церковных обрядах — такая же часть служебной рутины, как наряды и караулы. Но есть люди, в которых горит пламя истинной веры. Вы, похоже, из таких, пусть и на свой манер.

— А вы?

— Бог миловал, — Вершинин по-мальчишески улыбнулся. — Слушайте, Александра, если однажды вам надоест бессмысленно умирать за революцию, или что у вас там… Сейчас начинается последний этап перераспределения материальных ценностей, пока Новый порядок не успел закрутить гайки. Человек с вашими связями и способностями может оказаться изрядно мне полезен. Например, вы знаете, что после взятия Петрограда многих хранившихся в государственной казне ценностей не досчитались? Их судьба до сих пор не известна даже мне — а мне известно многое. Наверняка к этому имеет отношение кто-то из ваших коллег и товарищей по партии. К чему лежать мертвым грузом золоту, которое можно обратить в боеприпасы и снаряжение? Либо же в уютные шале в Швейцарии, тут уж как господам большевикам будет угодно.

— Это очень интересный вопрос, — сказала Саша. — Но мне затруднительно теперь обещать вам нечто определенное. Я, видите ли, до сих пор в плену, и будущее мое туманно. Хотя оно ведь от вас зависит в эту конкретную минуту…

— Понимаю, вы должны были попытаться, — улыбнулся Вершинин. — И могли угадать. Я не из тех, кто всегда предпочитает синицу в руках журавлю в небе. Но больно уж жирная синица… Да и потом, не думаю, что вам что-то угрожает. Вайс-Виклунд не стал бы так тратиться ради вульгарной мести, да еще человеку, который лично ничего дурного его семье не сделал. И удерживать вас у себя долго он не сможет, он-то не начальник ОГП. Если вы будете умницей и сумеете воспользоваться тоской старика по единственному ребенку, у вас есть все шансы выйти из этой истории без потерь. Заодно и мне докажете, что с вами стоит иметь дело не только как с объектом сделки, но и как с субъектом. А если вы заговариваете мне зубы, по своему обыкновению, то напрасно. Я не верю ни в Бога, ни в черта, ни в великую Россию, ни в мировую революцию. Поэтому на меня эти штучки не действуют. И все-таки, Александра… я не в порядке допроса, а просто из человеческого любопытства. Снизойдите к жаждущему истины. Чего Щербатов хотел от вас настолько, чтоб задействовать административный ресурс для организации личной встречи? Не ради того же, чтоб покувыркаться в постели, в самом деле?

— Нет, — Саша вздохнула. — Не ради этого. Он видел во мне… странно прозвучит… своего рода пророка. Провозвестника исторических перемен или вроде того.

— И что же, вы действительно… провозвещаете исторические перемены?

— Да. И нет. В той же степени, в какой это делает любой человек, решившийся быть субъектом исторического процесса. Просто Щербатову надо было умирать от тифа, чтоб рассмотреть это именно во мне. Это то, чего вы, приверженцы Нового порядка, не понимаете: каждый человек вершит историю, все люди вместе вершат историю, для этого совсем не нужно быть каким-то избранным. Нужно только сражаться за то, во что веришь.

— Это все чрезвычайно занимательно. Однако вот мы и пришли. Этот особняк. Богатый, видите. Нас, разумеется, ожидают с черного хода.

Дверь распахнулась, едва они подошли. Открывший ее человек был одет в штатское, но усы и выправка выдавали в нем офицера.

— Входите, — сказал он.

Саша переступила порог. Переодетый офицер несколько секунд смотрел ей в лицо. По движению его глаз Саша поняла, что он мысленно сравнивает его с выученным наизусть словесным портретом. Увиденное вполне его удовлетворило.

— Комиссар Гинзбург, — констатировал офицер.

Саша кивнула. Офицер обратился к Вершинину:

— Капитан, свою часть сделки вы выполнили. Ваше присутствие более не требуется.

Вершинин улыбнулся Саше и уже почти повернулся, чтоб уйти, но задержался.

— Буду честен, колебался до последней минуты. И все же это принадлежит вам, — Вершинин достал из кармана часы “Танк” — Сашины часы. — Не то чтоб я так уж уважал собственность… тут я близок к вам, большевикам. Но теперь я могу приобрести себе такие же, и они мне принесут больше радости, чем ваши. Возьмите, чтоб не поминать меня лихом.

Глава 25

Глава 25

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июль 1919 года

— Вас ожидают, — сказал офицер Саше. — Следуйте за мной.

Они быстро миновали служебные помещения и пошли через анфиладу в парадной части дома. Особняк едва ли был такой уж большой, но Саше показалось, что идут они долго — наверно, из-за обилия вещей и декора в каждой комнате. Картины, вазы, живые цветы, изразцы и разнообразные предметы мебели, точного названия которых Саша чаще всего не могла вспомнить. Ей и прежде доводилось бывать в таких особняках — до семнадцатого года не дальше людской, после семнадцатого — через парадную дверь, обыкновенно выбитую. Но Саша не думала об этих домах как о месте, где человек, которого она знает, мог просто жить — так же, как сама она жила в казармах и рабочих общежитиях.

К изумлению Саши, седой мужчина, ожидавший ее в угловой гостиной, при ее появлении встал.

— Александра Иосифовна, — он чуть склонил голову. — Прошу вас, садитесь.

Саша опустилась на мягкий, обитый шелком стул. Она вдруг поняла, что сапоги ее грязны, и нижний край чересчур длинного сестринского платья весь испачкан.

— Вам, полагаю, известно, кто я. И все же мне надлежит представиться. Я Павел Францевич Вайс-Виклунд.

Звания своего он не назвал. Неудивительно: ведь само присутствие в его доме комиссара было государственной изменой. Одет он также был в штатское.

Седой, но отнюдь не дряхлый мужчина. Точеное лицо, чуть опущенные книзу уголки глаз — как у Аглаи. Такая же неровная, шелушащаяся кожа, как у нее — но на мужском лице это не привлекало внимания. Спокойный, внимательный взгляд.

И хотя Вайс-Виклунд дорого заплатил за то, чтоб состоялась эта беседа, как начать ее, он явно не знал. Саша решила, что ничего не потеряет, если поможет ему.

— Здравствуйте, Павел Францевич. Мне, я думаю, излишне представляться, пропустим эту часть. Вашу дочь я видела в последний раз месяц назад. Тогда она была жива, в превосходной форме и занималась тем, к чему вели ее устремления. Но с тех пор прошли бои, об исходе которых вы знаете больше, чем я.

— Бои были кровопролитные, — кивнул Вайс-Виклунд. — Пятьдесят первый полк потерял до трети личного состава. Но Аглая жива. Мне доподлинно известно, что она жива. И она до сих пор там, в полку.

Саша заметила, что излишне сильно сжимает резные подлокотники. Усилием воли заставила себя разжать пальцы.

— Вы, разумеется, хотите узнать, для чего вы здесь, Александра Иосифовна, — продолжал Вайс-Виклунд. — Я не намерен как бы то ни было угрожать вам. Вам, полагаю, достаточно уже угрожали. Тем более того, что я от вас хочу, невозможно получить по принуждению. Я просто надеюсь, что в вас осталось еще что-то человеческое. Мать Аглаи, Елена Арсеньевна, находится в последние недели в тяжелом состоянии. Доктора ничего более не обещают. Ни о чем Елена Арсеньевна так не мечтает в свои последние дни, как об том, чтоб напоследок обнять дочь. Если же это невозможно, то по крайней мере получить известие от нее, поговорить с кем-то из ее сослуживцев.

— Сослуживцев? — Саша вскинула брови.

Вайс-Виклунд вздохнул.

— Видите ли, Александра Иосифовна… Моя супруга находится по большей части в ясном сознании, но некоторые обстоятельства выпадают у нее из памяти. Я не знаю, осознает ли она со всей отчетливостью, с кем именно мы теперь воюем. Полагаю, она представляет себе, будто русский народ до сих пор един и сражается с внешним врагом. По крайней мере, никто не берется убеждать ее в обратном. Я прошу вас побеседовать с ней о ее дочери, не раскрывая истинного положения вещей.