Комиссар. Порождения войны (СИ) - Каляева Яна. Страница 63

Вера села напротив брата, внимательно посмотрела ему в лицо.

— Откуда у тебя такая информация?

— Да в том все и дело… ты — единственный человек, кому я могу сказать все как есть. Ниоткуда. Интуиция. Несколько часов назад я задремал ненадолго и проснулся с четким ощущением, что со смертью Саши Гинзбург что-то неладно. Слишком быстро все произошло, и тела ни ты, ни я так и не увидели. Возможно, зря мы набирали людей из контрразведки, мало ли какие связи у них сохранились. Я хочу, чтоб ты осторожно расследовала эту историю.

— Расследование уже идет, — сказала Вера. — Я знаю, что Саша жива. Потому что ты жив.

— Это глупости, которые она каким-то образом внушила тебе, — поморщился Щербатов. — Я тебе объяснял это. Нет между нами никакой особенной мистической связи. Не более, чем это обыкновенно бывает у мужчин и женщин. Не надо слепо верить всему, что рассказывают такие люди.

Лоб Веры прорезала тонкая морщинка.

— Андрей, ты задумывался когда-нибудь, что власть и мятеж — две части единого целого?

— Хоть ты избавь меня от диалектики!

— Она обманула тебя, эта подлая женщина.

— Прошу тебя, не говори о ней так, — Щербатов встал, заходил по кабинету. — Саша, разумеется, должна быть уничтожена вместе со всем, что она делает. Но не уважать ее нельзя. Все, что между нами случилось - моя и только моя вина. Как и то, чего не случилось… Но до того ли теперь. Приходится принимать скверные решения, потому что выбора, по существу, нет. Если не принять их, будет еще хуже. Думаешь, мне легко было подписать приказ о прекращении снабжения фильтрационных лагерей медикаментами? Бросить на произвол судьбы людей, которым мы обещали жизнь. Но я видел описи того, что осталось у нас на военных складах… мы и своих не всех сможем поставить на ноги.

Щербатов сел на диван, уперся локтями в колени, прижал кулаки к вискам. Вера осторожно подошла к нему, взяла его руки в свои, разжала стиснутые пальцы.

— И знаешь, что отвратительнее всего, Вера? Вот так же примерно теперь будет со всем. Пленные ждут, когда им разрешат вернуться домой. Некоторые, разумеется, вернутся. Но есть те, кого нельзя оставлять в живых после всего, что они делали… а главное, еще могут сделать. Не всегда возможно отделить зерна от плевел. И это только начало. Раньше хотя бы шла война. Война план покажет. Война все спишет. Теперь война закончена, а все самое сложное только началось.

— Давай бросим это все и уедем в Париж, Андрей, — сказала Вера. — Или еще дальше, в Аргентину или в Мексику. Ты и я. Будем жить как люди. Без генералов с наполеоновскими замашками, без скользких эсеров этих бесконечных, без намертво контуженных войной деятелей, которые навсегда, кажется, застряли сознанием в ипритных воронках. Пусть делают что хотят, пусть хоть сожрут друг друга, лишь бы мы с тобой были от этого подальше. Ты выиграл эту войну, разбил Красную армию, и довольно с тебя. Разве твои обязательства перед Россией не исполнены? Нельзя же быть бесконечно, неизбывно должным.

Щербатов молчал.

— Представляешь, жить мирно, далеко от этого всего? — продолжала Вера. — Просыпаться утром и не думать о том, что опять за ночь случилось непоправимого. Не нести ответственность за вещи, которых ты не можешь контролировать. Не решать постоянно проклятых вопросов жизни и смерти. Просто проживать каждый следующий день. Мы могли бы совершить кругосветное путешествие. Посетить все те места, о которых читали у Майн Рида и Жюль Верна. Помнишь, как мы изрисовали дядюшкин глобус, прокладывая маршруты наших будущих путешествий, и нас за это оставили без ужина? Мы ведь теперь взрослые, мы можем отправиться туда на самом деле, и никто нас за это не накажет. Станем легко знакомиться и расходиться с людьми, ни к кому не привязываясь. И, может, однажды ты встретишь женщину, с которой станешь чувствовать себя живым, не разрывая себя на части. Жизнь ведь не обязана постоянно быть борьбой и подвигом. Что тебя удерживает?

— Я думал об этом, — признался Щербатов. — Долг, честь, патриотизм — именем этого всего было уже совершено столько мерзостей, что эти слова уже и произнести нельзя, не чувствуя себя подлецом…

Ударил одинокий колокол церковки за окном. Щербатов усмехнулся и после минутной паузы продолжил говорить:

— Я бы, может, сделал так, как ты говоришь, дорогая моя. И все же я любой ценой должен закончить гражданскую войну. Не только завершить боевые действия с большевиками, но и устранить причины, которые бесконечно будут вызывать новые и новые междоусобицы в России. Сейчас мы погасили пламя пожара, но угли его тлеют где-то очень глубоко. Немного подходящего топлива — и гражданская война вспыхнет с новой силой. Пока война явно или скрыто идет, я не найду мира и внутри себя. И на другом конце света, среди антиподов мне от этой войны не спрятаться. Скорее всего, покинув Россию, я прозаически спился бы через год-другой, как это обыкновенно происходит с людьми сдавшимися. А вот тебе, дорогая моя, стоило бы сейчас уехать, хотя бы на время, пока здесь не станет поспокойнее. Мне не нравится внимание, которое Михайлов тебе оказывает; полагаю, ты понимаешь, насколько это опасный человек.

— Даже не надейся, ты от меня не отделаешься, дорогой брат, — Вера улыбнулась. — Твоя война — моя война. А Ванька-Каин меня не съест — подавится.

— Значит, — Щербатов ответил на ее улыбку, — остаемся до конца?

— Вместе до конца, — сказала Вера. — Пойду узнаю, нет ли телеграмм с фронта.

Глава 30

Глава 30

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июль 1919 года

— Должна вас предупредить вот о чем. Вы, разумеется, при оружии, но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?

— Ты уже в пятый раз повторяешь это, комиссар, — сказала Аглая. — Тебе что, фраза нравится? Успокойся, не станет никто стрелять по своим ради тебя.

— И я не стану, — Саша протянула Аглае рукоятью вперед свой маузер. — Сбереги.

Если б было достаточно пристрелить двух-трех смутьянов, Саша не колебалась бы. Но здесь желающих сдаться было столько, что целый отдел ВЧК не перестрелял бы их за полную рабочую смену.

Группа из пяти-шести десятков человек стояла чуть отдельно. Это им Саша запретила применять оружие. Эти люди намеревались уйти в леса сразу после митинга, чем бы он ни закончился.

Тех, кто никуда уходить не собирался, здесь было уже около пяти сотен, и солдаты все продолжали прибывать. Некоторые, не дожидаясь начала митинга, бурно дискутировали, собираясь в группки. Саша замечала то тут, то там Мельникова и его прихвостней.

Подтянулись даже раненые из госпитальных изб, кто мог держаться на ногах, хотя бы и с помощью товарищей.

Многие стояли апатично, не проявляя интереса к речам и разговорам. Они просто ждали, когда им разрешат уже отправиться, как они надеялись, домой.

Дождь, утихший было, стал усиливаться. Митинг еще не начался, а поле уже сделалось скользким от жирной грязи. Срезанные по плечи Сашины волосы намокли и прилипли к лицу и шее.

Саша рассмотрела рыжего Лексу, проталкивающегося к ней. Она уже третий раз посылала его проведать, как там командир. Их взгляды встретились и Лекса отрицательно качнул головой.

Князев не очнулся.

Ждать больше нечего. Пора начинать. Саша повернулась было, чтоб отойти от тех, кто только и мог бы прикрыть ей спину. В последнюю секунду все же дернула к себе за руку Ваньку и крепко обняла его — как тогда, на холме.

— Все будет хорошо, — прошептала Саша. — Запомни: мы до конца остаемся свободными, только это и важно.

— Я знаю, — ответил ее сын.

Обычно Саша стояла у командира за плечом. Сейчас она сделала бы шаг и выступила из-за плеча Князева. Второй шаг — обошла его. Третий шаг — вышла вперед.

До последней секунды она надеялась, что командир восстанет от своего смертного сна, придет сюда и все исправит. Но чуда не случилось. Она обходила пустоту.