Чудо в аббатстве - Карр Филиппа. Страница 76

Руперт выразил желание объехать наши земли, и я ответила, что буду сопровождать его.

Я поинтересовалась, как его успехи, и он рассказал мне, что доволен своим владением. У него милый, хотя и небольшой дом. Все это подарил ему муж его сестры, которая, скорее всего, и выпросила ему это поместье.

— Конечно, усадьба не такая большая, как Кейсман-корт или аббатство Святого Бруно, но она хорошо мне служит.

Он задумчиво посмотрел на меня, и я весело сказала:

— Руперт, тебе следует жениться.

— Я не против, — ответил он.

— У тебя хорошие слуги?

— Конечно. Они мне преданы.

— Тогда, вероятно, это не так срочно. Но ты ведь хотел бы иметь детей. Из тебя получился бы хороший отец… и хороший муж тоже, я в этом не сомневаюсь.

— Я думаю, — ответил он, пристально глядя на меня, — что я до конца своей жизни останусь холостяком.

Я не могла встретиться с ним взглядом. Я понимала, что он намекает на то, что, поскольку я отклонила его предложение, он не женится ни на ком другом.

Он изменит свое решение, пообещала я себе. Когда он станет старше, то женится. Я хотела этого. Мне очень нравился Руперт, а поскольку мне предстояло счастье иметь своих детей, я хотела, чтобы и он познал его.

После того как он отведал испеченного Клементом пирога с пижмой, я взобралась на лошадь и мы вместе поехали осматривать земли нашего поместья.

— В Аббатстве всюду хорошая земля, — сказал Руперт, — через несколько лет ваше имение будет процветать.

Я рассказала ему, что Бруно отправился на континент за столовыми корнеплодами, которые можно выращивать в Англии. Он тоже слышал о них и сказал, что надеется развести их у себя. Теперь англичане наслаждаются блюдом под названием «салат», которое популярно на континенте уже несколько лет. Королева Екатерина Арагонская очень любила салаты и всегда посылала за овощами для них в Голландию. Теперь мы сможем выращивать их здесь, и если следующая жена короля полюбит салат, то приготовить его можно будет из овощей, выращенных на английских огородах.

Когда мы убедились, что нас не могут подслушать, Руперт подъехал поближе ко мне и тихо произнес:

— Я немного обеспокоен, Дамаск.

— Что так? — спросила я.

— Это все из-за того, что сказал Саймон Кейсман.

— Я всегда не доверяла ему. Что он сказал?

— Он зовет твоего мужа аббатом и говорит, что между нынешним Аббатством и тем, что было десять лет назад, разница небольшая.

— Что он имеет в виду?

— Как я понимаю, некоторые монахи вернулись.

— Они работают на ферме, на мельнице и по хозяйству.

— Это может быть опасно, Дамаск.

— Мы не делаем ничего противозаконного.

— Я уверен, что не делаете, но из-за того, что некоторые монахи вернулись и работают здесь, пошли слухи.

— Но мы не делаем ничего дурного, — настаивала я.

— Вы должны не только придерживаться королевских законов, но все в округе должны знать, что вы их соблюдаете. Мне не нравится то, что говорит Саймон Кейсман.

— Он зол, потому что сам хотел получить Аббатство.

— Дамаск, в любое время, когда я тебе понадоблюсь, я буду рядом.

— Спасибо, Руперт. Ты всегда был добр ко мне. После его отъезда я продолжала думать о нем. Если бы я любила его, а не Бруно, жизнь могла бы быть много проще. Но зачастую мы поступаем неблагоразумно, ведь любовь и благоразумие не сочетаются.

— Я не жалею, — уверяла я себя. Но мне было приятно знать, что у меня есть верный друг.

Наконец-то наступил июнь. Бруно вернулся с континента. Он не много рассказывал о своей поездке, а я оказалась не слишком любопытной, так как приближались роды.

Матушка приходила почти каждый день. Когда она была удовлетворена моим состоянием и у нее не было никаких причин для беспокойства, она обращала свое внимание на маленький садик, который устроил для меня Джеймс. Ему было лет тридцать. Я никогда не спрашивала, был ли он монахом или мирянином, работавшим в общине. Я чувствовала, что лучше не проявлять любопытства. Однако его знания растений были полезны, и мои цветы соперничали с розами моей матери.

Мы сидели с ней в саду и говорили о детях. Она вспоминала о моих детских привязанностях, но в основном говорила о Питере и Поле. Разговаривая, она вязала шаль для моего ребенка, и пальцы ее деловито двигались. Мне пришло в голову, что сейчас она гораздо более довольна жизнью, чем раньше, и меня это удивляло. Казалось странным, что кто-то может считать Саймона Кейсмана более подходящим мужем, чем моего отца, но для нее дело обстояло именно так.

Она рассказывала мне, что ходила к повитухе, и та заверила ее, что у меня все идет хорошо. Мать договорилась, что при первых же схватках пошлет за повитухой.

Я неожиданно почувствовала прилив привязанности к ней.

— Я никогда не думала, что ты будешь так заботиться обо мне, — сказала я.

Матушка покраснела и ответила:

— Какая чушь! Разве ты не мой ребенок?

Мне пришла в голову мысль, что гибель отца, ставшая великой трагедией моей юности, дала ей свободу. Вот какой странной бывает порою жизнь.

Несколько дней спустя у меня начались схватки, но к этому времени, благодаря заботам матушки, повитуха уже жила в Аббатстве.

Роды мои были непродолжительными, а радость от сознания, что скоро у меня будет дитя, пересиливала любые тяготы. Я так долго мечтала о ребенке, что могла выдержать все так же, как, я полагаю, мученики выдерживают пытки.

Наконец, все было кончено, и, когда я услышала крик ребенка, сердце мое переполнилось радостью.

Я видела свою мать, как никогда властную, повитуху и Бруно.

— Мое дитя… — начала я. Матушка просияла:

— Прекрасный здоровый ребенок. Я протянула руки.

— Позже, Дамаск. Очень скоро ты увидишь свою прелестную девчушку.

Девочка! У меня на глаза навернулись слезы. Я ведь хотела именно девочку.

Потом я заметила Бруно. Он молчал.

Когда мне на руки положили малышку, я подумала: «Это самый счастливый миг в моей жизни».

Я знала, Бруно был убежден, что обязательно родится мальчик, но я и не подозревала, что он будет так горько разочарован.

Бруно едва взглянул на девочку. Что до меня, то я не могла оторвать от нее глаз. В первые ночи я иногда просыпалась от неясного ощущения, что ее нет со мной. Я вскакивала и звала няньку: