Орудия войны (СИ) - Каляева Яна. Страница 53

— И что же вышло на самом деле?

— Да… то и вышло, — рабочий проглотил уже почти было вырвавшееся крепкое словцо. — В начале сентября оказалось, что лучшие в классах энтих сплошь дети мастеров да начальничков. А дети работяг так и будут у станков стоять, как их отцы, да тумаки от мастеров сносить. Кто в голос возмущаться пытался, тех под плеть. А мы ж рабочие, у нас это, как его бишь, человеческое достоинство. Но все терпели худо-бедно, пока работа была. А там…

— Работы сделалось меньше? Почему?

— Да ясно, почему. Станки ломаться стали. И то сказать, не вчера это началось. Уже в Большую войну станков новых мало поступало, а старые изнашивались. В Гражданскую и того пуще, но мы их латали как могли. На наш же, на народный фронт горбатились, не на буржуя-хозяина. А там Новый порядок-то пришел, а оборудования нового как не было, так и нет. Сокращения начались. Слух пошел, что Куваевскую мануфактуру и вовсе закроют, а она пятую часть города кормила. Народ с фронтов стал подтягиваться, и кто выйти смог из лагерей энтих, — рабочий сплюнул на землю. — Ну и с села к нам поперли, где голодно совсем. Так вот людей больше стало, а станков меньше. Куда податься нашему брату? В деревню, где и так за землю сосед на соседа войной идет? То-то родня обрадуется лишним ртам, когда сами недоедали, лишь бы кого из семьи в город на работу снарядить.

— И что же, людей на улицу выкидывали, вот так просто?

— Чего не было, того не было, товарищ комиссар. Новый порядок же. Каждому, значицца, отведено его место… Сулили, что никто не останется без работы и жалованья. Стали агитировать отправляться на новые французские скважины в Майкоп, нефть качать да нефтепровод строить. По первости-то добром звали. Фотографии в газетах печатали. Оборудование, мол, новое, заграничное. Бараки просторные, с электричеством, каждой семье по комнате, не придется тряпками друг от друга отгораживаться. Школы, больницы. Живи — не хочу… Ну многие и поехали, благо голому собраться — только подпоясаться.

— Выяснилось, наврали вам все?

— Да не так чтоб все, — рабочий почесал в затылке. — Товарищи обещали писать, что там как. Но письма с жалобами почта не пропускала. А от тех, что все же приходили, за версту брехней веяло. Слухи разные пошли: мол, в черном теле французы держат нашего брата. Но потом вернулся товарищ один, мать похоронить отпустили, и рассказал. Все похуже, конечно, чем было обещано. Бараки поплоше, электричество это их хваленое только в один протянули, и то работало раз в неделю. Нефтью воняет повсюду. Жалованье хоть и приличное, а половина на штрафы уходит — оборудование незнакомое, а мастеров этих пойми еще, по-русски едва два слова связать могут. Мастера все из французов али немцев; хоть ты тут до глубокой старости горбаться, хоть сотню доносов напиши — а расти некуда и тебе, и детям твоим. Про гимназии уже и не заикался никто, хорошие школы только для иностранцев. Нашим детям три класса оттрубить, молитвы выучить — и на скважину, нефтью дышать. Кто тут мастером был, квалификацию имел — там это никому в зачет не идет, технология другая. Все стали чернорабочие. А главное — никакого уважения к нашему человеку. Мы и тут этим не избалованы, но все ж все русские люди, свои, как-никак. А там раз француз говорит одному рабочему: мой пес, мол, поумней да почище тебя, ванька. Ну, тот не выдержал, врезал за такие слова-то. Вздернули его на другой день, даже с семьей не дали проститься. А мы же люди, товарищ комиссар. Мы не можем уже, чтоб с нами как со скотом. Тем паче чужие, иностранцы.

Саша сочувственно кивнула. Протянула рабочему папиросу и закурила сама. Табак теперь поставлялся на Тамбовщину вместе с патронами и медикаментами. Белоусову не нравилось, что драгоценное место в ящиках тратится таким образом. Он спорил, возражал. Говорил даже, что слышал от какого-то врача, будто курение вредно для здоровья. Но заядлая курильщица Саша знала, как важно оставить людям, живущим и воюющим в нечеловеческих условиях, хоть какую-то радость.

— Мы же уже раскатали губу, что есть будущее, — продолжал рабочий. — Не у нас, так у детей наших. А тут… ну, разговоры и пошли по городу, будто русских людей иностранцам в холопы продают. Слухи, с ними ж как… Выпустишь с воробушка, а вырастет с коровушку. Кто уже почти собрался на запад, те передумали. Возмущения начались. Тогда тех, кто громче других орал, уже силком солдаты в вагоны грузить стали. Кто упирался, тех прикладами били, несколько человек так и до смерти. Пошли стачки, потом и вооруженное восстание. Большевики-то оружие в тайных схронах держали все это время. Четыре дня город наш был. Потом прибыли казаки… Кого не порубили на месте, тех потом перевешали. Зачинщиков, кто пошел за ними, кто просто под горячую руку попал — не особо разбирались. Кого не порешили, тех под плеть и церковное покаяние. Два лагеря уже в городе… конт… концев…

— Концентрационных, — подсказала Саша.

— Да, так. Но их разгружают быстро, в вагоны сажают и на запад везут. Слухи ходят, нефтепровод копать — на каторгу, почитай. Но как теперь узнаешь.

— А в Иваново-то что, заново заводы открыли?

— А открывать уж и нечего было, почитай. Сгорели мануфактуры, благо октябрь сухой выдался. Которые случайно, но больше наши сами пожгли, чтоб, значит, врагу не доставались. Самые крупные аж взрывали. Куваевская знаете как громыхала, весь город трясся.

— Взрывали? — Саша нахмурилась. — Откуда взялась взрывчатка в таких количествах?

— Чего не знаю, того не знаю, — ответил рабочий. — Взялась, вестимо, откуда-то. Была, может, припрятана у кого. С войны много всего лежит, в каждом втором дворе, небось, по пулемету прикопано. Всю жизнь мы у этих станков простояли и сами же истребили их. Потому как враг нам теперь Новый порядок. Два десятка заводов было в городе, шесть осталось, и те повреждены сильно. Но главное, и там уже работать наш брат отказывается. Из-под палки гоняют на заводы теперь.

— А уйти успел кто?

— Да куда уйдешь-то. Ну есть один схрон под городом, в…

— Не говори мне название, — торопливо перебила его Саша. Она всегда помнила, что при ее рисках ей лучше бы лишнего не знать. Хотя все равно знала слишком много. — И сколько вас там, не говори. Завтра сведу тебя с человеком, который устроит, чтоб ваших сюда перебросили, к нам. Иди пока, отдохни, поешь. Только особо не болтай, а то так и под монастырь своих ребят подвести можно. Паренек мой проводит тебя.

Саша крепко пожала рабочему руку. Его мозоли оставили белые полосы, почти царапины на ее ладони.

Приехала она инспектировать полевой госпиталь. Его разместили в просторном двухэтажном доме самого богатого человека в уезде — крестьянина-лесопромышленника. Здесь было около двадцати помещений, включая хозяйственные службы. Правда, покрытая расписными изразцами печь отапливала лишь четыре из них. Саша вошла в просторные, предназначенные для телег и саней сени и увидела людей, что-то собирающих из старого кирпича.

— Что строите? — спросила Саша.

— Дак это, печку ставим, товарищ комиссар, — ответил один из работавших. — Печник я, значицца. Товарищ Белоусов распорядился. Здесь отстроим, потом в летней части дома везде. А там и в другие дома пойдем. Чтоб побольше народу разместить, как холода начнутся. Топить по-черному придется, но я свое дело крепко знаю, не угорим.

— А кирпич откуда?

— А из деревень свозим, где казаки побывали. Дома-то горят, а печи стоят, что им сделается.

Саша чуть улыбнулась. Белоусов всегда готовил сани летом, а телегу зимой. Мало в чем она была уверена в эти дни, но одно знала точно: начальник штаба прикроет им спину там, где это только возможно. Непросто будет такой массе людей пережить зиму в разоренном краю. Но что возможно, то делается для этого.

Сашу встретила давняя знакомая, старшая сестра милосердия пятьдесят первого полка. Прежний полковой врач, который ампутировал руку Князеву, был убит, и теперь госпиталем заведовала эта крепко сбитая тридцатилетняя женщина. Звали ее Зоя, и образование ее ограничивалось двухмесячными курсами медсестер военного времени. После гибели на фронте мужа-рабочего она подалась в сестры милосердия не из патриотических побуждений, а чтоб прокормить детей. Дело свое Зойка знала и вверенный ей госпиталь содержала в порядке — насколько это в их обстоятельствах было возможно.