Дитя любви - Карр Филиппа. Страница 28

— Харриет уезжает, — сказала она. — Друзья предложили ей пожить в своем палаццо в Венеции, и она пробудет там несколько месяцев!

Я опустила глаза. Я знала, что за этим последует.

— Она очень любит тебя, Присцилла, и предлагает взять тебя с собой!

— Взять меня с собой? — Мой энтузиазм прозвучал фальшиво: трудно было притворяться перед матерью.

— Вот, послушай, что она пишет:

"Я, наверное, рассказывала тебе о семье Карпори, с которой познакомилась много лет назад, когда еще играла в театре. Графиня всегда была моей подругой, а теперь она предложила мне погостить в их палаццо в Венеции. Я уже навещала их однажды — очень милое место! Им хотелось бы, чтобы я пожила немного в их доме, пока они отсутствуют.

Грегори считает, что это хорошая мысль. Какую-то часть этого времени он проведет вместе со мной. Там будет тихая размеренная жизнь, я так мечтаю об этом. А сейчас мне хотелось бы, попросить тебя об одной услуге. Не могла бы ты отпустить со мной нашу дорогую Присциллу? Может, это не очень разумно с моей стороны — просить тебя об этом, но я, действительно, думаю, что смена обстановки — это то, что ей сейчас крайне необходимо! Недавно она перенесла большое потрясение, и я очень волновалась за нее. Боюсь, несчастье тяжело сказалось на ней. Может, эта поездка будет как раз тем, что ей требуется? Не могла бы ты предложить ей это? Конечно, возможно, что мое предложение не понравится ей, и тогда, пожалуйста, не заставляй ее: мне хотелось бы, чтобы она сама все решила…"

Она прервалась и взглянула на меня. Запинаясь на каждом слове, я выдавила:

— Венеция? Палаццо?

Мать нахмурилась. Я знала, она желает мне только добра и сейчас, должно быть, гадает, права ли Харриет и поможет ли мне путешествие оправиться от того удара, который, как она догадывалась, тяжело отразился на мне.

— И… надолго? — спросила я. Мать снова глянула в письмо.

— Здесь ничего не говорится, но, думаю, не меньше, чем на несколько месяцев. Сомневаюсь, чтобы она решилась поехать в такую даль на пару недель. И она пишет, что потом Грегори вернется в Англию, и она на некоторое время останется там одна. Ну, как ты думаешь, Присцилла?

Я помолчала: я не должна была показывать свое желание. Потом медленно я произнесла:

— Я… не знаю. Это так…

— Неожиданно, — закончила за меня мать. — А чего еще можно было ожидать от Харриет? Снова помолчав, я сказала:

— Наверное, мне следовало бы уехать куда-нибудь…

Она кивнула.

— И ты так же увлечена Харриет, как и она тобой? Если она вообще может любить кого-нибудь, кроме себя!

Я вынуждена была встать на защиту Харриет.

— Она всегда по-доброму относилась ко мне.

— У нее особый дар! Но ты действительно хочешь поехать?

— Да, я была бы не против. Мне хочется увидеть Венецию, говорят, там очень красиво. Мама, а Кристабель?

Она слегка нахмурилась:

— Хотя ты и уезжаешь, тебе надо продолжать свои уроки!

— Мне бы хотелось поехать одной, — сказала я.

— Посмотрим, что скажет отец, — ответила она. Я почувствовала горечь во рту.

— О, ему все равно, что я буду делать! Клянусь, он будет рад избавиться от меня!

Мать заметила, что я начинаю сердиться, поэтому лишь покачала головой, поцеловала меня и ушла.

Отец согласился с тем, что мне следует поехать в Венецию с Харриет, но с одним условием: Кристабель поедет со мной, на что я с тоской заметила, что, кажется, его больше заботит благополучие Кристабель, нежели мое.

Я не стала спорить, лишь подумала, как мне повезло, что у меня есть Харриет, и порой меня даже бросало в холодный пот, когда я думала о том, что бы я делала, не окажись ее с этим совершенно невероятным планом. Но это была Харриет, и поэтому все не казалось таким уж невозможным, хотя ни у кого другого ничего подобного бы в жизни не вышло.

Наступил конец февраля. Мне постоянно приходили письма от Харриет с так называемыми «планами». Я была уверена, ей нравилось писать эти послания, полные всяческих намеков, которые были понятны только мне одной. В интригах заключался смысл ее жизни.

Из Эверсли мы уезжали в конце марта. «Очень удобное время, — писала она, имея в виду то, что существование моего ребенка, зачатого в середине января, до этого времени можно будет сохранить в тайне без особого труда. — Будет весна — время, когда начинают цвести деревья и травы. Там мы пробудем все лето, которое, не сомневаюсь, будет очень приятным для нас, под лучами солнца, более гостеприимного, нежели наше английское».

— Кажется, — сказала мать, — ты действительно с нетерпением ждешь этой поездки?

— Говорят, Венеция — это прелестный город, и я бы хотела побывать там.

Она осталась довольна. Я знала, она думает, что я начала забывать этот, как она его называла, «неудачный эпизод» своей жизни. Кристабель, в свою очередь, тоже была взволнована предстоящим путешествием. Казалось, она напрочь позабыла — но я-то прекрасно помнила, — что ей тоже надо было как-то справляться со своим собственным «неудачным эпизодом».

Я беспокоилась, что рано или поздно ее придется посвятить в нашу тайну. Пока я ей ничего не сказала, я хотела еще немного подождать и посоветоваться с Харриет.

Пришли очередные известия из королевского дворца. Титус Оутс утрачивал свое влияние. Он совершил большую ошибку, заговорив о герцоге Йорке в пренебрежительном тоне, намекая, что следующей жертвой станет именно он.

— Он круглый дурак, — сказал отец, — если думает, что король отдаст ему на растерзание собственного брата! Оутсу следовало бы понять, что он ступает на весьма опасный путь, еще тогда, когда он попытался очернить королеву. Король недвусмысленно намекнул ему на это, мне кажется, что этот человек действует более чем безрассудно и скоро за это поплатится!

Я желала этого всем сердцем, но при этом чувствовала горькую обиду, что это слишком поздно, и моего счастья уже не вернуть. Однако я находила успокоение в том, что этот злобный человек, послуживший причиной горя многих семей, уже сейчас видит конец той власти, которую так неосторожно отдали ему в руки. Казалось невероятным, что парламент мог назначить герцога Монмута отвечать за его безопасность, лорду Чемберлену доверить вопросы его размещения, а государственному казначею — следить за тем, чтобы ему всегда доставлялось все необходимое. Я слышала, что при нем постоянно находятся трое слуг, и два-три джентльмена в знак преданности неустанно дежурят при нем и борются за честь держать ему таз во время мытья.

Но как это обычно случается с такими людьми, он зашел слишком далеко, и против него стали выступать. Отец привез домой памфлет, написанный сэром Робертом Эстренжем, и возмущался тем, как долго еще наша страна собирается позволять Титусу Оутсу пить слезы вдов и сирот.

— Этот человек нажил себе множество врагов! — сказал отец. — Нужен только предлог, чтобы все восстали против него!

Как бы мне хотелось, чтобы это восстание все-таки произошло и этого человека, наплодившего столько горя, призвали за его грехи к ответу. Но Джоселина это бы не вернуло!

В конце марта мы были готовы ехать к Харриет. Было решено, что перед тем, как отправиться в Италию, несколько недель я погощу у нее.

Я попрощалась с матерью, которая была очень опечалена тем, что я уезжаю. Она поняла, что я только рада предлогу уехать, а отсюда следовало, что с Харриет мне было лучше, чем с ней. Я чуть было не сорвалась и не рассказала ей истинную причину всего, но вовремя прикусила язык.

День нашего отъезда выдался чудесным. Утро сверкало всеми цветами радуги, хоть и было холодно. В воздухе чувствовалась весна, и в душе я ликовала. Я чувствовала, что внутри меня зреет новая жизнь, и хотя то, что ждало меня впереди, и было сопряжено с многочисленными трудностями, я ни капли не сожалела о том, что произошло. Лишь мой ребенок мог возместить мне все, чего я лишилась, и я с нетерпением ожидала его рождения.