Мы встретимся вновь - Карр Филиппа. Страница 12

Я так и думала, что они не понравятся ему, но считала, что обязана объясниться с Дженет Бейли по этому поводу, и потому как-то однажды за чашкой чая выложила ей все, что случилось со мной. Я начала со встречи с Дермотом, рассказала о нашем бурном романе и свадьбе, о рождении Тристана, своем разочаровании.

Дженет внимательно слушала. Лицо ее отображало то смущение, то ужас, то удивление, и все это потому, что я посмела бросить моего маленького сына.

– Бедный вы ребенок, – произнесла она наконец после долгого молчания. – Просто дитя… как и Мэриан. Я, бывало, говорила ей: «Не трогай печку, дорогая». Тогда ей было три года. «Если тронешь, то обожжешь пальчики». Но как только я отвернулась, так она сразу же сунула ручку в огонь и сильно обожгла ее. Я сказала тогда Джеффри, что это был первый опыт. Это научит ее лучше, чем любые слова.

– Боюсь, что мой опыт тяжелее, чем обожженный пальчик.

– Думаю, вам следует возвратиться домой. Ведь вы уже не хотите оставаться у этого француза, не так ли?

– Не знаю.

– Это уже хорошо. Если вы не знаете, то вам лучше уехать, и чем быстрее, тем лучше. Ваша сестра… кажется, она разумная девушка…

– Я непременно должна показать вам ее портрет, миниатюру. Я не смогла ее оставить, когда уезжала.

– Почему вы не напишете ей?

– Она думает, что я умерла.

– Какая путаница во всем! О, Дорабелла, как могли вы так поступить!

– Не знаю. Оглядываясь назад, сама не понимаю, как это произошло.

– Надо быть совсем без сердца, чтобы так поступить.

Я почувствовала, как на глазах у меня выступили слезы.

Дженет обняла меня. – Думаю, что вы были довольно испорченным ребенком, – сказала она. – Но дети вырастают. Вот и вы выросли… и очень быстро. Неправильно, что вы живете здесь. Как выглядит ваш художник?

– Он красив… любит роскошную жизнь… извращен.

Она кивнула головой:

– Знаю. Жаль, что вы не можете четко видеть некоторые вещи. Знаю я таких типов. И когда все кончится, что вы собираетесь делать?

– Просто не знаю.

– Единственный путь – это уехать отсюда. Вы вернетесь и расскажете хвоим, что произошло. Их, конечно, потрясет все это… но они там обрадуются вашему возвращению, что непременно простят вас.

– Не знаю, смогу ли явиться перед ними…

– У меня есть собственная дочь. И я знаю, что чувствуют матери. Представляю, как мы с Джеффри вели бы себя, попади Мэриан в такую переделку. Но у нее, слава Богу, все в порядке. Она счастлива в браке, и у нее двое замечательных детей, мальчик и девочка. Но если бы мы были вашими родителями, то сказали бы: «Пусть вернется наша дочь, а остальное не имеет значения». Послушайте, дорогая, вы не возражаете, если я расскажу обо всем этом Джеффри?

– Нет. – У меня было такое чувство, как будто я тону, а они всеми силами пытаются спасти меня.

После этого я часто встречалась с Бейли, и мы обсуждали мое положение.

Джеффри придерживался той же точки зрения, что и Дженет. Что-то надо было придумать, чтобы я вернулась домой.

В это время я познакомилась с Мими.

Был полдень. Побывав у Бейли (Жак знал о моей дружбе с англичанами, но никогда не выражал желания познакомиться с ними), я ранее обыкновенного вернулась домой. Я сидела в «салоне» и вспоминала мой разговор с Дженет. Компания, в которой работал Джефф, решила, если дела в Европе пойдут таким же образом, как можно быстрее перевести всех служащих из Парижа в Англию.

– Становится день ото дня страшнее, – сказала она. – Все идет к развязке. Джефф говорит, что это неизбежно после того, как Гитлер захватил Чехословакию. Это была последняя соломинка… Все эти разговоры о жизненном пространстве… все эти планы по поводу Польши. Известно, что Гитлер думает о мирных отношениях с Британией, но все же, говорит Джефф, мы объявим войну Германии, если она вторгнется в Польшу.

Я призналась, что занята своими личными делами и мало думаю о делах европейских. И как же я была глупа – то, что происходило в Европе, касалось всех нас.

Как бы там ни было, в тот день я рано вернулась домой и сидела в «салоне». Дверь внезапно открылась, и в комнату вошла женщина, которую я никогда не видела прежде. По всему ее поведению было ясно, что она хорошо знакома с этим домом. Женщина была лишь в пеньюаре и босиком.

Сперва мне показалось, что я попала в чужой дом.

Ее черные волосы свободно покрывали плечи и спину. У нее были миндалевидные темные глаза, дерзкий вздернутый нос и короткая верхняя губа. Была она высокого роста, и под пеньюаром угадывалась полная грудь и узкие бедра. Незнакомка выглядела очень привлекательной.

В замешательстве я встала и сразу же за ней и увидела Жака.

– Привет, – небрежно произнес он. – Значит, ты вернулась. Это Мими.

– Мими?

– Мими. Натурщица, – произнесла она по-английски, но с сильным французским акцентом.

– Дорабелла, – запинаясь, представилась я, Она долгим взглядом обвела меня. В свою очередь я также холодно стала рассматривать ее, пытаясь убедить себя, что это вполне естественно, если в мастерской художника бывают голые натурщицы, поскольку они позируют ему.

– Дорабелла приехала из Англии, – сказал Жак.

Он прошел в кабинет и налил вина.

Я в замешательстве спрашивала себя, в каких же отношениях находились Жак и Мими. И я знала правду, но Жак нисколько не был смущен. И почему бы он был смущен? Та жажда наслаждений, которой я так восхищалась, была проявлена со всей очевидностью, но теперь эта жажда меня привлекала гораздо меньше.

Я попыталась скрыть свое волнение.

– Мими, – непринужденно произнесла я слова из оперы. – Они зовут меня Мими, но настоящее имя мое Лючия.

Мими озадаченно взглянула на меня, а Жак пояснил:

– «Богема»! [3]

А я продолжала:

– Мое имя – Дорабелла, а имя моей сестры – Виолетта – из «Травиаты». Как видите, моя мама очень любила оперу.

Мими кивнула:

– Забавно…

– Очень, – холодно произнес Жак таким тоном, как будто это было вовсе не так.

Мы сидели и пили вино. Они так быстро говорили по-французски, что я ничего не понимала, только разбирала какие-то имена, среди них были и знакомые, но суть разговора осталась для меня неясной. Раз или два они поворачивались ко мне и говорили что-то по-английски.

Я кончила пить, поставила бокал и сказала, что у меня есть кое-какие дела.

Я все поняла и не знала, как отнестись к измене Жака.

В какое я попала положение! Вот я, одна в чужой стране, оставила свою собственную, куда теперь так трудно было вернуться. Мы на грани войны. Мужчина, с которым я в своих безумных мечтах решила быть всю жизнь, дал ясно понять, что для него наша связь лишь мимолетное увлечение.

Какой же дурочкой я была. Никогда в моей ничтожной жизни я не подвергалась такой опасности. В других самых незначительных происшествиях мне на помощь всегда приходила моя сестра. Сейчас же она оплакивала меня, считая, что я погибла.

Что я могла сделать? Куда направить свой путь?

Как и всегда, я искала всему оправдание. Она ведь только натурщица. У художников должны быть натурщицы. Их поведение непредсказуемо.

Действительно, непредсказуемо… особенно в любовных делах, когда они меняют одну за другой… и последняя так же забывается, как и первая. Это была жизнь богемы, о которой я так страстно мечтала. О, если бы только я могла вернуться! Но… «пишет и пишет рука»… Ладно, все уже написано, и где это? О, Виолетта, почему ты не здесь, не со мной? Я должна быть очень осторожной и придумать, что делать дальше. Нужно ли мне уехать раньше, чем Жак укажет мне на дверь? И куда мне податься? Вернуться в Кэддингтон? И встретиться лицом к лицу с Виолеттой, с родителями? А ведь это оставалось единственным выходом.

Они любят меня и будут счастливы увидеть вновь. Но что я могла им сказать? И еще… что еще?

Думай, приказала я себе. Не бросайся в независимость, как ты уже делала. Нужно что-то предпринять, так не должно продолжаться. Все кончено… для него и для тебя. Благодари небо, что ты больше не любишь его, как и он тебя. Надо бы поговорить с ним. Спросить, какие же у него отношения с Мими. И сколько других было у него? Мне нужно быть хладнокровной и деловитой. Очень нужно.