Песня сирены - Карр Филиппа. Страница 50

— Вы меня спрашиваете? Я вам говорю, что на этом участке есть нечто такое, что он хотел бы скрыть от людей…

Слуги отошли от окна.

Элизабет рассмеялась:

— Сплетни служанок! Я думаю, это платье подойдет тебе, дорогая. Я носила его, когда исполняла роли молоденьких девочек.

Мы все были взволнованы шарадами. Это что-то вроде живой картины, которую нужно описать словами, и мы должны были сделать так, чтобы шараду трудно было разгадать. Нас было две соперничающие команды.

Элизабет должна была руководить обеими командами, и, набирая их, она поставила меня и Мэтью вместе. Нашими словами были «кинжал и плащ», и мы должны были дать к ним историческую иллюстрацию.

«Плащ» должен был быть представлен сценкой времен правления королевы Елизаветы, когда Релей постелил свой плащ для того, чтобы королева могла пройти. Я должна была изображать Елизавету, а Мэтью — Релея. Меня и Мэтью должны были одеть в самые изысканные костюмы елизаветинских времен.

— Мне пришлось выбирать роли исходя из того, что есть у меня в сундуке, — объяснила Элизабет.

После сцены с плащом я должна была немного изменить костюм и стать Марией, королевой Шотландии. Мэтью представлял Риццо, и мы должны были разыграть немую сцену ужина в Холируд-хаусе, когда Риццо был убит. Это была иллюстрация к слову «кинжал».

Другая команда выступала первой. Мы должны были смотреть и отгадывать, но перед этим состоится ужин, где каждый обслуживает сам себя.

Стоял один из чудесных золотых сентябрьских дней. Мне кажется, что в те дни мне все стало казаться золотым, потому что я все более и более убеждалась в том, что Мэтью меня любит. Он не мог так часто бывать со мной и притворяться, что мое общество доставляет ему удовольствие. О нет, в этом что-то было! Мне пришло в голову, что если бы я не была так молода, то к этому времени он уже открыл бы мне свои намерения.

В том, что меня любила Элизабет, я была уверена. Она относилась ко мне как к дочери, так что это было верным знаком.

Проснувшись в то утро, я первым делом подумала о вечеринке, о платье, которое я надену и которое мне очень шло. Швея Элизабет подогнала его мне по фигуре, и я с нетерпением ждала момента, когда нужно будет играть роль.

Мама сказала:

— Ты в последнее время изменилась, Дамарис. Ты повзрослела.

— Ну, значит, пришло время, — сказала я, — Ты так говоришь, будто не хочешь, чтобы я взрослела.

— Большинство матерей хотело бы, чтобы их дети оставались маленькими как можно дольше.

— А это совершенно невозможно, — сказала я.

— Печальный факт, который нам всем приходится принять. — Она обняла меня и сказала:

— Ах, Дамарис, я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Я счастлива! — ответила я в порыве. Потом я принялась говорить ей о своем платье, которое, должно быть, уже описывала ей раз двадцать, и она слушала, словно впервые. Казалось, она смирилась, и я надеялась, что ее первоначальная необъяснимая неприязнь к Мэтью пройдет.

Когда взошло солнце и разогнало утренний туман, стало тепло, но лето уже закончилось.

— Скоро мне придется уехать, — говорил Мэтью.

Единственно печальным было то, что все это не могло длиться долго.

«Но прежде чем уехать, он поговорит со мной, — думала я. — Он должен со мной поговорить».

Мне еще не исполнилось пятнадцати. Я была молода, но, видимо, не настолько, чтобы не влюбиться. После полудня я отправилась в Грассленд. Я собиралась носить костюм елизаветинских времен весь вечер.

— Мы не можем всех переодеть за пять минут, — говорила Элизабет. — Кроме того, все участники шарад носят свои костюмы.

— Это похоже на бал-маскарад! — воскликнула я.

— Ну, пусть будет бал-маскарад, — ответила она. Ей доставляло большое удовольствие одевать меня, и мы много смеялись, когда она помогала мне влезать в нижнее платье, которое было предназначено для того, чтобы мои юбки колоколом стояли вокруг меня. Потом я надела верхнее платье, которое было великолепным, но при дневном свете казалось несколько помпезным.

— Оно довольно долго пролежало в сундуке, — сказала Элизабет, — но при свете свечей оно будет выглядеть прекрасно. Никто не заметит, что бархат немного пообтерся, а драгоценности сделаны из стекла. Какая ты стройная! Это хорошо, так легче носить это платье.

Юбки были отделаны рюшем и фестонами из лент в виде дуг и обильно украшены «бриллиантами», которые при свете свечей могли показаться настоящими.

— Из тебя получилась хорошая королева! — произнесла Элизабет.

Потом она завила мне волосы, взбила их, чтобы они стояли, и подложила накладки из чужих волос, чтобы казалось, что у меня больше волос, чем на самом деле.

— Жаль, что ты не рыжая, — сказала она. — Тогда все сразу же признали бы в тебе королеву. Ничего, я думаю, что она носила парики всех цветов, так что один из них наверняка был каштановым.

Она вплела мне в волосы ожерелье из бриллиантов, потом надела на шею жесткий плоеный воротник и отступила назад, любуясь творением своих рук.

— Ну, я бы тебя не узнала, Дамарис! — сказала она.

Это было правдой. Когда я взглянула на свое отражение в зеркале, у меня перехватило дыхание.

— Кто бы мог поверить, что можно так измениться?!

— Еще несколько штрихов здесь и здесь, моя дорогая. Мы учились этому в театре.

Когда я увидела Мэтью, мы уставились друг на друга, потом рассмеялись. Он тоже стал совсем другим.

Он стоял передо мной в желтом плоеном воротнике и в пышных бриджах, которые были так широки, что мешали ему при ходьбе. На нем были вышитый камзол и чулки с подвязками у колен, демонстрирующие хорошей формы икры, а также маленькая бархатная шляпа с великолепным пером, ниспадающим на поля. Самым замечательным предметом его туалета был плащ: бархатный, украшенный сверкающими красными камнями и массивными поддельными алмазами, очень изящный, прекрасно подходивший к его костюму.

Мэтью казался совсем другим человеком. Мне было приятно видеть его без парика. Жаль, что в наше время мода предписывала носить парик.

Он выглядел более юным, несмотря на изысканный костюм и покрой бридж, которые делали его походку величавой.