Невеста поневоле, или Чужой трофей (СИ) - Стрельцова Виктория. Страница 3

Но вместо этого девчонка тянет свою тонкую ручку к чашке с кьяром.

— Этого хватит, чтобы я возненавидела вас! — выплевывает мне в лицо и следом на него же выплескивает горячий кьяр.

— Маленькая дрянь! — кричу, соскочив с места, вытирая лицо рукавом камзола.

За спиной слышу топот ног и звон чертова колокольчика над дверью булочной.

— Далеко не убежишь! — шепчу ей в след, отчетливо понимая, что найду. И тогда, она поплатится за то, что осмелилась дерзить канцлеру.

[1] Кьяр — местный аналог кофе (прим. автора).

Глава 2

Софи

Я пытаюсь успокоиться. Спина упирается в запертую дверь борделя. Больше идти мне некуда. Мужчина, посмевший оскорбить меня, остался в булочной. Вопреки моим ожиданиям, он не бросился следом за мной, стараясь стиснуть тело в объятиях и задрать длинную юбку повыше. Похотливый пес!

— Софи! — В противоположном конце коридора появляется тетушка Эстелла. Ее пышное тело плывет ко мне. Нет, летит стрелой. Каждый шаг, словно удар кнута, обжигающего спину. Нет, не боль пугает в эти моменты, а тягучее ожидание неизбежного.

— Тетя, я все объясню! — говорю, вжимаясь в старые дверные доски, мечтая стать с ними единым целым.

Сильная рука до боли стискивает мое плечо. Шаль спадает на пол, к моим ногам. Я силюсь поднять ее, но Эстелла держит крепко, не дает согнуться. Ее почерневшие от злости глаза пытают меня, сжигая дотла. Чувствую себя обугленной головешкой.

— Это вряд ли! — шипит она. — Из-за твоей глупости, я лишилась доброй части своей прибыли! Ты мне возместишь все, до единого серебряного, Софи! Сегодня же!

Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ноги стали ватными. Неужели тетушка заставит меня торговать своим телом? Это недопустимо! Ни одна обитель не приютит «испорченную» девицу!

— Нет, — голос предательски дрогнул. — Я не стану... Можете запереть меня в клетке навсегда, если вам вздумается, но не превращайте в бездушную куклу.

Я вспомнила девушек, которые живут в борделе. Сердце защемило от мысли, что я стану такой же. Они лишены разума, эмоций, чувств, желаний. Делают то, что велено, не раздумывая. Их пустые глаза лишены жизни. Виной тому заклятие «беспамятства», что наложила на них тетушка Эстелла. Бездумными куклами проще управлять. С рассветом они меняют ипостась, превращаясь в птиц, и напевают в тесных клетках свою грустную песнь. В эти моменты, сидя за толстыми прутьями, они помнят все. Оттого я стараюсь не заглядывать им в глаза.

Да, каждая пришла в бордель по собственной воле, находясь в здравом уме. На заключение контракта с тетушкой их толкает бедность, отчаяние, желание помочь родным. Но стоит ли несколько лет такого плена жалкой горсти монет? Я так не думаю.

— О, нет, милочка, — рассмеялась тетушка, — даже не надейся, что останешься в моем доме! Сегодня же, после захода солнца, я намерена выручить за тебя круглую сумму! Подберем тебе достойного жениха, — усмехнулась она, грубо потрепав меня за щеку.

— Вы не посмеете! — Я осмелилась повысить голос. — Мне еще нет восемнадцати!

— Это не помешает мне заключить заблаговременную сделку с тем, кто даст за тебя больше монет. Оставшийся месяц скоротаешь в новом доме, на попечении новых родственников. А как только достигнешь совершеннолетия, отправишься под венец! — закончила Эстелла, выпуская из цепких пальцев мое плечо.

Под венец...

Я впитывала эти слова, пыталась их принять, осознать. Получалось плохо. Пол под ногами ходил ходуном. От отчаяния хотелось выть. От мысли, что для родной тети я всего лишь вещь, хотелось громко кричать. Эта несправедливость обжигала сердце, рвала его на куски, превращая в лохмотья.

— Не реви! — оборвала мои мысли тетушка Эстелла. — Во всех своих бедах ты виновата сама! — добавила она, поворачивая ключ в замочной скважине входной двери. Подергала ручку, убедившись, что дверь заперта, и сунула ключ в тугой кошелек, что обычно прятала в глубоком декольте.

Я смотрела, как тетя, покачивая бедрами, удаляется по коридору, словно огромная лодка, которая каким-то чудом удерживается на плаву. Вскоре ее силуэт скрылся в недрах старого дома, который, казалось бы, вторя моим страданиям, жалобно стонал, выражая свою сочувствие.

Разве виновата я в том, что осталась сиротой? Разве виновата, что как и мать имею доброе сердце? Именно оно стало причиной преждевременного решения тетушки о замужестве.

Вчера днем я сжалилась над одной из девиц. Ее звали Лара. Она заключила контракт с Эстеллой пару дней назад, о чем уже успела пожалеть. Ее протяжная птичья трель резала больнее ножа. Я не смогла совладать с собой, выпустила несчастную из зачарованной клетки. Маленькая голубая пташка, с черными перьями на хвосте, тут же обратилась девушкой. В глазах ее стояли слезы. Пока, спустившись на кухню, я пыталась найти что -нибудь съестное для бедняжки, эта пройдоха, прихватив серебряный сервиз тетушки, сбежала. Я же была вынуждена прятаться от тети до рассвета, надеясь на то, что гнев ее утихнет. Зря.

— Софи! Маленькая дрянь! — голос Эстеллы, словно гром средь ясного неба, нарушил тишину дома. Послышалась беспокойная птичья трель, а после шаги. Громкие, зычные.

Я закусила губу. Только этого мне сейчас не хватало. Все -таки тетя обнаружила пропажу этого злополучного сервиза...

Быть беде!

Вопреки моим ожиданиям, тетушка не стала запирать меня в птичьей клетке, лишив человеческого облика. Хоть это и была ее любимая забава: лишать речи, привычного тела, заковывая душу в незримые оковы, избавить от которых мог лишь сильный чудотворец.

Увы, на улицах Третьего кольца таковых не было. Оттого порой мне приходилось коротать время за металлическими прутьями.

В отличие от остальных девиц в борделе, я не заливалась трелью, надрывно исполняя свою песнь. Я молчала, покорно и стойко снося наказание. Лишь с тоской смотрела на длинные полки, тянущиеся вдоль стен в три ряда, которые были уставлены птичьими клетками. Были клетки и на полу, и на старом покосившемся серванте, и на круглом обеденном столе, за которым уже полвека никто не принимал пищу. Покрытые позолотой и иссиня-черные, пузатые круглые и квадратные, большие и маленькие, пустые и ставшие чьим-то временным пристанищем — все они навевали ужас, отчаяние и злобу, крепнувшую в моем юном сердце с каждым днем все сильней.

— До захода солнца проведешь время здесь. — На плечо опустилась тяжелая ладонь тетушки Эстеллы и с силой втолкнула меня в тесное, окутанное полумраком, помещение.

— Приведи себя в порядок. Не заставляй меня краснеть перед гостями, Софи, — сухо добавила она, запирая дверь за моей спиной.

Я осталась совершенно одна. Г оречь и тоска поселились во мне, сорвав с губ протяжный стон.

Нет, я так просто не сдамся. Не стану товаром! Я сама хозяйка своего тела и никто не вправе назначить за него цену, какой бы высокой она не была.

Я обошла комнату. Широкая деревянная кровать, застеленная чистым постельным бельем, небольшой камин, который топили холодными дождливыми ночами постояльцы, чтобы не окоченеть от холода. Видно плотских утех не всегда было достаточно, чтобы согреться. У окна невысокая резная ширма, за которой я обнаружила ушат с горячей водой. Вот и все убранство. Впрочем, в комнате, отведенной тетушкой для меня, такого и подавно не было. Лишь кровать с прохудившимся одеялом, да огарок свечи.

Дверь заперта, на окне решетка, которая отделяет меня от свободы и заветной мечты — получить образование и не обременять себя узами навязанного тетей брака. Видно сбыться ей уже никогда не суждено...

Я сидела на кровати, поджав под себя ноги, и неотрывно следила за бледным солнечным диском, который, прогулявшись над черепичными крышами домов, стал спускаться к линии горизонта, клонясь к закату.

Птичьи трели за стеной сменили женские голоса, которые в скором времени смолкли. Дом погрузился в тишину, прерываемую лишь изредка громким стуком в парадную дверь. Каждый раз, услышав его, я вздрагивала, подпрыгнув на месте, и плотнее куталась в колючую шаль. Меня знобило. Но не от холода, а от страха. От нежелания принять ту судьбу, что была уготована мне Святыми Девами.