Сестры-соперницы - Карр Филиппа. Страница 77

— Я хочу на вас жениться, — сказал он. — Все будет так, как вы сказали. В интересах ребенка брак следует заключить как можно скорее.

— Тайный? — спросила я.

— Безотлагательный. У всех должно сложиться впечатление, что мы уже женаты. Мне придется рассказать об этом Элле, но она будет считать, что это мой ребенок.

— Вы согласны не только жениться, но и солгать ради моего спасения?

— Да, — сказал он, — я так и сделаю. Я получил то, к чему стремился, и не имею права жаловаться на то, каким образом это произошло.

Я протянула ему руку.

— Вы будете мне хорошим мужем, Люк, — сказала я, — а я буду делать все, чтобы стать для вас хорошей женой. Клянусь в этом.

Церемония была очень простой и состоялась в гостиной их дома. Элла была слегка шокирована, так как считала, что мы несколько поторопились с браком; но мысль о ребенке наполняла ее такой радостью, что она была готова подавить свое неодобрение. К тому же, думаю, она втайне была довольна появлению в доме еще одной женщины, тем более, что было ясно: я не из тех, кто будет вмешиваться в вопросы ведения хозяйства.

После скромного венчания я вернулась в Фар-Фламстед. До Рождества оставалось два дня.

— Я хочу тебе кое-что сообщить, — сказала я Анжелет. — Я вышла замуж.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

— За Люка Лонгриджа, — пояснила я. Она все еще не могла поверить:

— Ты шутишь… ты… вышла замуж за пуританина!

— А почему бы и нет? Пуритане очень хорошие люди. Я думаю, из них получаются хорошие мужья. Так или иначе, мы теперь это узнаем.

— И когда это произошло?

— Во всяком случае, я уже ношу ребенка.

— Так это был тайный брак! Почему же ты не переехала к ним на ферму? Твой муж живет там, а ты здесь… Нет, не верю!

— Не задавай слишком много вопросов, — сказала я. — У меня будет ребенок, так что, сама видишь, в брак мы вступили довольно давно.

— Ребенок… А когда?

— Видимо, к августу.

— Берсаба!

— Наша матушка всегда говорила, что я непредсказуема, разве не так?

— А что скажет Ричард?

Теперь наступила моя очередь краснеть. А что он может сказать? Меня охватило ощущение непоправимого несчастья. Оно было окончено, это волшебное приключение, которого я никогда прежде не испытывала и уже никогда больше не переживу.

— Это не его дело, — холодно отрезала я.

— Он хорошо относится к тебе, считает себя кем-то вроде твоего покровителя. К тому же ты вышла замуж без согласия родителей… и не сказала нам.

— Дело сделано. Его не переделаешь. И я жду ребенка.

— Это будет чудесно… — Она перестала хмуриться и защебетала:

— Ты будешь рядом со мной. Мы не расстанемся. Я буду каждый день ездить на ферму, или ты будешь приезжать сюда. Я буду с тобой, когда родится малыш, и помогу тебе ухаживать за ним.

— Да, Анжелет, — сказала я, — хорошо. Она обняла и расцеловала меня.

— Но Люк Лонгридж — пуританин! Ричарду это, наверное, не понравится.

— Возможно.

— Ему не нравятся Лонгриджи. Он говорит, что пуритане сеют в стране беспорядки. Их слишком много в парламенте… и они все время пишут эти абсурдные памфлеты. Да к тому же он чуть не подрался с Ричардом на дуэли.

— Как хорошо, что они не подрались. Иначе одна из нас осталась бы без мужа.

— Но ты нравишься Ричарду, Берсаба, я знаю.

— Да, я думаю, ты права.

— Ему будет не доставать бесед с тобой. Он так любил эти битвы, и шахматы, и вообще все это. И ты намного умнее меня. Но ты должна приезжать сюда… часто приезжать.

— Я должна быть возле своего мужа, и нам нельзя забывать, что между ними существует неприязнь.

— Для нас это не имеет значения.

— Никакого, — подтвердила я.

Она вновь расцеловала меня и стала болтать о ребенке.

А потом я велела Феб упаковать мои вещи, сообщив, что мы будем жить в Лонгридже.

Это было странное Рождество. Анжелет приехала к нам на ферму. Мы присутствовали на утренней молитве, на которую собрались все домашние, и, преклонив колени, слушали, как Люк молится за спасение наших душ.

Как все это отличалось от праздников, которые мы справляли в Тристан Прайори и в замке Пейлинг! Здесь Рождество не было тем днем, когда допускаются вольности. Мы отмечали день рождения нашего Господа, и не более того; постоянно поминалась Его мученическая смерть, так что радости от Его рождения не чувствовалось.

Стол не был уставлен множеством разнообразных блюд, как это делалось дома. Были поданы свинина, паштет из жаворонка и домашний эль. Перед едой помолились, и все это происходило с религиозной торжественностью.

Потом мы беседовали о смысле Рождества, и я не могла удержаться от описания некоторых наших домашних празднеств. Анжелет тоже рассказала, как мы выбирали в Двенадцатую ночь распорядителя праздника, которого самые дюжие из гостей сажали себе на плечи, и он рисовал на балках дома кресты, чтобы в грядущем году нам везло.

Люк с сестрой назвали этот обычай языческим и настаивали на том, что Рождество имеет одно, исключительное значение.

Я находила некоторое удовольствие в том, чтобы поддразнивать Люка. Он об этом знал, и ему это нравилось, поскольку таким образом я проявляла свои чувства к нему. Он мне нравился. В определенной степени я даже испытывала к нему страсть, что может показаться странным после моих клятв в любви Ричарду.

Ричард был мужчиной, созданным для меня; он был моим любимым; но так уж я была устроена, что это не мешало мне получать удовольствие с мужчиной, который привлекал меня физически, как мой муж. В моих чувствах к нему была и изрядная доля благодарности: я не могла забыть о том, что он сумел побороть все свои сомнения ради обладания мной, а для такой женщины, как я, это значило немало.

Ко всему прочему меня все больше интересовал мой будущий ребенок. Я постоянно думала о нем и не могла дождаться его рождения. Я знала, что после этого со мной произойдут кое-какие изменения. Возможно, я и не отношусь к чисто материнскому типу женщин, как моя мать. Возможно, любимый может стать для меня важней, чем результат нашего с ним союза. Так, видимо, было бы с Ричардом, но так не могло быть с Люком.

Люди и жизнь всегда интересовали меня, и, конечно, больше всего меня интересовала я сама; когда мне удавалось открыть в себе какие-то новые черты, я была ужасно заинтригована.

Я знала, что Анжелет уезжает в Фар-Фламстед совершенно ошеломленной, не в состоянии понять, почему же я так поступила.

Пришел январь. С каждым днем я все отчетливей чувствовала, как во мне пробуждается новая жизнь; и это в значительной мере утоляло боль от потери мужчины, которого я была способна любить до гробовой доски.

Ричард вернулся в январе. Я представляла себе, как он едет домой, размышляя о том, как бы нам исхитриться быть вместе. Он несколько удивил меня, признавшись, что с самого начала раскусил мою уловку. Правда, я часто думала, что иначе и быть не могло, но он не подавал виду, когда мы после этого встречались с ним, а это говорило о его скрытности. Человек становится скрытным, если у него есть что скрывать. А когда я вновь пришла к нему, он ясно показал, что вовсе не является тем холодным мужчиной, какого знала Анжелет. То же и с Люком, убежденным пуританином, который женился на мне не столько из желания выручить меня, сколько ради обладания мной под прикрытием освященного Небесами союза. Я подумала, что со временем, когда его страсть охладеет, он начнет внушать себе, что женился на мне, чтобы спасти меня от безвыходной ситуации, в которую я себя загнала. И тогда я напомню ему о том, как он рвался обладать мной. Я не забуду об этом и не позволю ему купаться в его фарисейском пуританском самодовольстве.

Жизнь была так интересна, и хотя я тосковала по Ричарду и глубоко сожалела о том, что потеряла его, мои мысли постоянно были заняты ребенком, который должен был появиться на свет в августе.

Ричард высматривал меня. Он подъехал к усадьбе, но не стал приближаться к дому. Я заметила его из окна, надела платье для верховой езды, оседлала лошадь и выехала ему навстречу.