Слезы печали - Карр Филиппа. Страница 8

Иногда она завивала свои великолепные волосы в локоны, подвязывая их лентами; в другой раз зачесывала их наверх, закалывая блестящими украшениями. Дети думали, что владелица таких драгоценностей должна быть принцессой, и у меня не хватало жестокости сказать им, что все это — простые стекляшки. Впрочем, на Харриет они казались драгоценностями. Она обладала способностью преображать все, к чему прикасалась.

Мы приобрели глубокие познания в области драматургии. Наши занятия часто становились уроками актерского мастерства. Харриет распределяла между нами роли, оставляя себе лучшие, — но разве можно было осуждать ее за это? — и репетировала с нами. Она пообещала, что, подготовив спектакль, мы сыграем его перед слугами и Ламбарами.

Мы все были охвачены энтузиазмом, и особенно я. Однажды Харриет сказала:

— Ты неплохо выглядела бы на сцене, Арабелла.

Она полностью завоевала наши сердца, и я побаивалась, что когда-нибудь, устав от нас, она захочет вновь присоединиться к актерской труппе. Но пока она не проявляла такого желания и была, судя по всему, вполне довольна своим нынешним образом жизни. У нее сложились привычка приходить ко мне в комнату после того, как все остальные улягутся спать, и вести со мной беседы. Точнее, в основном говорила она, а я слушала.

Харриет любила усаживаться возле зеркала и время от времени смотреть на свое отражение. Складывалось впечатление, что она находится в зрительном зале и со стороны наблюдает за сценой. Иногда мне казалось, что это зрелище забавляет ее.

Однажды вечером она сказала:

— Ты меня не знаешь, Арабелла. Ты юна и невинна, а я стара, как грех.

Меня всегда коробили подобные театральные высказывания, главным образом потому, что я чувствовала: за ними она пытается укрыть правду, а мне непременно хотелось знать о ней всю правду.

— Что за чепуха! — ответила я. — Мне уже семнадцать лет. Не такой уж юный возраст.

— Возраст измеряется вовсе не прожитыми годами.

— Но это именно так. Она покачала головой:

— Ты поразительно неопытна в свои семнадцать лет… в то время как я в двадцать… — поколебавшись, она лукаво взглянула на меня, — два года… Да, двадцать два… и ни днем больше, но, поскольку на меня сегодня нашло исповедальное настроение, я могу шепнуть тебе на ушко, что двадцать два мне исполнилось уже больше года назад, а временами, случается, мне бывает двадцать один…

— То есть ты иногда притворяешься более молодой, чем ты есть?

— Или наоборот, в зависимости от обстоятельств. Ведь я авантюристка, Арабелла. Авантюристок создает судьба. Если бы судьба дала мне то, чего я от нее хочу, зачем мне было бы пускаться в авантюры, верно? Если бы я была высокородной леди, живущей в достатке… Но вместо этого мне пришлось стать авантюристкой.

— Высокородные леди могут стать изгнанницами, не забывай об этом, и тогда им тоже случается пускаться в авантюры.

— Это верно. «Круглоголовые» сделали из всех нас заговорщиков. Впрочем, мне всегда хотелось стать актрисой. Мой отец был актером.

— Этим объясняется твой талант! — воскликнула я.

— Странствующим актером, — задумчиво добавила она. — Они ходили от поселка к поселку и останавливались там, где дела шли получше. Должно быть, в Мидл-Чартли дела шли прекрасно, поскольку там они задержались достаточно долго, чтобы он успел соблазнить мою мать, а результатом этого соблазна стало рождение той, кому суждено стать одним из бриллиантов театрального мира. Харриет Мэйн, к вашим услугам.

Тон ее голоса изменился. Она была прекрасной актрисой. Она сумела заставить меня увидеть странствующего актера и деревенскую простушку, очарованную его игрой на сцене и, видимо, не менее очарованную его действиями под плетнями и в полях Мидл-Чартли.

— Это было в августе, — продолжила Харриет, — поскольку я майское дитя. Эта деревенская простушка не думала о последствиях, развлекаясь со своим любовником во ржи. Он был очень приятен внешне. По крайней мере, так она говорила, ведь я сама никогда его не видела. Так же, как, надо признать, и она — после того, как труппа ушла из деревни; ей было тогда невдомек, что, посеяв в ее сердце семена любви, он не ограничился этим и посеял кое-что еще в иной части ее тела.

Временами Харриет выражалась настолько туманно, что я не вполне понимала, о чем идет речь, но постепенно стала понимать все больше: она, безусловно, прилежно занималась нашим образованием, ничуть не делая поблажек для меня.

— В те дни, — продолжала она, — женщин-актрис не было. Женские роли играли мальчики, что создавало для странствующих актеров дополнительные трудности, если им нужна была женщина. Нет ничего удивительного, что они высматривали по деревням подходящих девушек, которые могли удовлетворить их потребности. Иногда им случалось играть и в зажиточных домах — в замках, поместьях и тому подобном… Именно их они и предпочитали, но не брезговали и зелеными деревенскими лужайками, поскольку мало что так нравилось сельскому люду, как ярмарки и представления странствующих актеров. Так вот, он играл романтические роли: Бенедикт, Ромео, Бассанио… Он был одним из ведущих актеров, а роли эти получал благодаря своей внешности. Жизнь у отца была беспокойная: вечные странствия, разучивание новых ролей, поиски подходящих девиц, попытки убедить их в необходимости удовлетворения его потребностей… О да, он был очень хорош собой! Мать всегда это утверждала, и мне кажется, что она никогда по-настоящему не жалела о случившемся. Труппа поехала дальше, и он обещал вернуться за ней. Она ждала, но он не вернулся. Она выдумывала всякие объяснения, предполагала, что его убили в драке, так как он был большим забиякой и, если ему что-то не нравилось, мог в мгновение ока начать ссору. Так или иначе, ей пришлось нести свое бремя, ребенка, чей отец исчез неизвестно куда. Это было серьезным преступлением в глазах тех, у кого не было желания или возможности подвергнуть испытанию свою честь. Конечно, некоторые девушки в таких случаях топились — в Мидл-Чартли как раз была подходящая речка, — но моя мать была не того сорта. Она всегда любила жизнь и верила, что за ближайшим углом ее поджидает удача. Она отказывалась видеть темную сторону жизни (даже если та сама бросалась в глаза, черная, как сажа), ибо надеялась что где-то рядышком брезжит свет. «Нужно чуток подождать, — говаривала она, и все само собой уладится». Понятно, что со временем стало невозможно скрывать факт грядущего моего рождения, и последовали сцены сурового осуждения грешницы на зеленой деревенской лужайке. Все девушки, которым повезло, что называется, не залететь, глубоко презирали мою мать, которая «залетела». Им было просто необходимо проявлять гнев, чтобы доказать собственную невинность, ты же понимаешь. В это время ей удалось выжить только благодаря надежде, что отец вернется. Когда я родилась, мать продолжала работать в поле и постоянно таскала за собой свидетельство своей греховности. Все местные мужчины решили: раз она теперь не девственница, то ее можно считать легкой добычей. Ей пришлось научиться отбиваться, ведь она ждала возвращения моего отца.

Когда мне исполнилось пять лет, мы переехали в барский дом. Сквайр Трейверс Мэйн заинтересовался моей матерью, проезжая мимо на охоту с гончими. Видимо, он счел ее более лакомой добычей, чем лиса. Я, как всегда, была при ней, и, говорят, сначала он остановился, чтобы сделать комплимент столь прелестному ребенку. Он был любезным джентльменом, с женой которого год назад произошел несчастный случай на охоте, после чего она была прикована к кровати. Сквайр не был распутником. Конечно, связи с женщинами у него случались, что можно понять, приняв во внимание состояние его жены. Но, так или иначе, он пригласил мою мать быть у него экономкой и оказывать услуги, характер которых не уточнялся. Она согласилась при условии, что я останусь вместе с ней.

С этого дня наша жизнь переменилась. Моя мать стала компаньонкой и камеристкой леди, которой она пришлась по душе, а отсюда был всего один шаг до постели сквайра. Детьми супруги не успели обзавестись, и оба приняли во мне большое участие.