Муж беспорочный (СИ) - Шалина Марина Александровна. Страница 22

— Прости, не сообразил, — молвил Ростислав со всем сарказмом, на который только был способен. — Я-то, лада, так тебя люблю, что ни в чем отказать не могу.

Хотел добавить еще что-то, не менее обидное, но осекся. Любава плакала. Она не всхлипывала, не утирала глаз. Просто молча смотрела на мужа, а по лицу ее струились слезы. И отчего-то в этот миг она казалась еще прекраснее…

— Что же теперь будет…  — проговорила она, даже не спрашивая.

— Будет, чему должно. Ты останешься княгиней. А Дана, если пожелают боги, родит мне наследника. И вот еще что, Любава. Не надо так…  так относиться к людям.

— К кому — к людям? — выкрикнула Любава с обидой. — К Даньке-холопке, что ли?

— К Дане. Бывшей челядинке, — твердо поправил ее муж. — Да и не в том дело, Любава. Конечно, ты не обязана считаться с прислугой. Но ведь ты и ко мне так же! Не надо за нас решать, ссылаясь на благо земли. Я — князь в этой земле, я буду принимать решения, и если я ошибусь, я буду держать ответ перед богами и миром. И не надо, Любава…  не надо относиться к людям, как к племенной скотине.

Ростислав был зол. Зол настолько, что в самый раз было уйти, грохнув дверью так, чтобы с потолка посыпались хлопья сажи. Но…  на шее Любавы трепетал выбившийся черный завиток, а в бездонных темных очах плескались тоска и невысказанное желание…  Словом, они помирились, как нередко бывает между людьми, которых связывает если уже не любовь, то хотя бы привычка и чувственное влечение. А вскоре случилось такое, что стало не до семейных ссор.

Глава 13

Из Новгорода пригнал вестник с призывом «воссесть на конь» во исполнение договора. Князь Ростислав настолько был поражен, что воскликнул против вежества:

— Да что он там думает! У меня все люди в поле!

— У противника тоже, — терпеливо отмолвил новгородец, все тот же Ждан Всеволодович, который приезжал на Белоозеро зимой.

— Тем более. Даже если удастся поход, за что я, если так, ручаться не могу, чем будем брать дань? Передай своему князю, почтенный боярин Ждан, что, пока все жито не будет в амбарах, я из Белоозера не выступлю.

— Княже, Новгород уже начал военные приготовления. Если отложить поход до осени, а вернее, до начала зимы, когда кончится распутица, весины непременно прознают об этом. Сейчас мы можем разбить из изгоном. Если задержимся — успеют вооружиться и собрать силы. Нельзя медлить, княже! Нужно выступать сейчас, пусть и с малым полком.

С этими доводами Ростислав вынужден был согласиться. Непонятно, почему Остромиру нужно было ратиться именно сейчас, но своего союзника он ловко окрутил и едва ли не загнал в силки. Нужно было выступать немедленно и брать противника врасплох.

— Да-а, плоховато у нас разведка налажена, — сказал на все это Некрас. Он сам даже не подозревал, насколько прав.

Ростислав предупредил своего отрока, чтобы тот готовился. А сам с головой утонул в неотложных военных приготовлениях. Нарочные, разосланные во все концы княжества, должны были собрать, на этот раз, не по воину с дыма, или по заданному числу человек с веси, а столько, сколько смогут; им предписано было выкликнуть охотников [73], но никого не неволить. Причем тех из воев, у кого был недостаток в оружии или чем-нибудь еще, нужно было снарядить за княжеский счет. Нужно проследить, чтобы при войске были знахари и волхвы, чтобы оказывать помощь раненым. Нужно…  Нужно…  Всего не перечислишь. И, самое главное, нужно было свершить положенные требы, призывая милость богов.

В Белозерье, не как в Искоростене, великого храма не построили, не особенно в том нуждаясь. В иных местах имелись открытые капища, где приносили жертвы пред ликом каменных или деревянных идолов; в иных — почитали священные камни, или деревья, или источники. Главным же святилищем почиталась заповедная роща, в которой волхвы творили свои таинственные обряды, и в которую не дозволялось ступать непосвященным. Говорили, что человеку, самовольно нарушившему запрет, не найти уже пути назад; что поутру его найдут бездыханным, с искаженным от смертного ужаса лицом, среди выступающих из земли корней одного из священных деревьев; или же потерявшим людской облик безумцем.

Впрочем, были и такие случаи, когда избранным, с позволения волхвов, разрешалось войти в заповедную рощу для совершения требы нарочитой. Теперь случай был как раз такой. Вслушиваясь в распевно произносимые заклятья, Ростислав пытался внутренне собраться, всеми силами души своей обратиться, воззвать к божеству…  Громовержец не отвечал. У Ростислава, несмотря на все усилия, не получалось ощутить то чувство просветления, возвышенной отстраненности, по которому познает человек присутствие божества. Не получалось вновь пережить пережитое прежде, пред иными битвами. Неужто замысленное дело столь неправо, что бог не желает благословить его? О Перуне, неужто столь ничтожны для тебе молитвы верных тебе? О ты, отец правды, ты, кто сам есть Правда! Равны ли люди пред тобой? Равна ли цена жизней весина и белозерца? Не воинов, о Перуне! Жизни жен, и матерей, и младенцев, плачущих в зыбках! Ведаешь же, что если не поведу завтра воинов покорять чужую землю, послезавтра кровь зальет землю нашу.

Ведаешь, о Хранитель Слова, что такова была моя клятва, неужто нарушить ее, губя честь свою, и душу, и землю? Неможно иначе!

Можно было иначе. Сам дал клятву, зная, как придется исполнить ее. Можно иначе, но я не мог. Потому что я — князь Белозерский! Потому что я обязан сделать все, чтобы защитить свою землю. Если это грех — а то, что собираюсь я свершить, это грех! — пусть будет он на мне одном, о Правый! Или это самонадеянность и гордыня? О Перуне, да свершится воля твоя! Если грех совершаю, не дай совершиться сему! А если прав я, дай знак, Перуне, чтобы мог я вести воинов в сечу, не терзаясь сердцем. Я ведь не Остромир, не Глеб…  Или, Перуне, правы именно они, доблесть ценящие превыше иного, и не думающие об ином? Может, и не надо…  А храбро сражаться, и этого довольно?

Громовержец не отвечал.

Уже седые волхвы произнесли последнее из заклятий. С трудом удерживая на натянутых ремнях, князю подвели быка; двое дюжих парней, в ученических одеждах, едва не волочились по земле, силясь сдержать могучего зверя. Старейший из волхвов подал князю жертвенный нож, старинной тяжелой бронзы, наследие тех веков, когда словене не знали еще благородного булата, но никому не были покорны. Ростислав подобрался, готовясь. Старейший волхв поднял руку. Ученики отпустили ремни. Мгновенье черный бык еще медлил, словно не враз осознал свободу, и ринулся на ближайшего врага. Неуловимо-змеиным движением Ростислав ушел вбок, одновременно левой рукой ухватился за рог и полоснул по горлу. В ноздри ударил запах крови; красная струя плеснула в лицо, заливая и платье, и драгоценное оплечье; бык слепо пролетел еще несколько шагов, с каждым мгновеньем теряя силы; с каким-то всхлипом повалился наземь.

Ростислав провел рукой по лицу, размазывая жертвенную кровь, затем приблизился к поверженному быку, склонился, прильнул к ране, сделал глоток. Ощутил неприятно-соленый, железистый вкус. Преодолевая отвращение, выпрямился, повернулся к волхвам. Старейший поднял десницу.

— Перун принял Жертву!

Как-то неожиданно все заметили, как тихо вокруг. Ни звука. Ни дуновения. Не шелохнется ни один листок. Небо залито свинцом. Верно, вот-вот должна была разразиться гроза. Громовержец не отвечал. Кровь стекала по лицу. На сердце Ростислава лежал нерадостный, но все же покой.

Роняя влагу с плаща и оставляя за сапогами мокрые следы, Ростислав ворвался в терем, не глядя, скинул кому-то из челяди промокшую верхнюю одежду; коротко бросил: «Вина!». Краем глаза заметил ожидающего его дружинника, махнул рукой: «Позже!». Сейчас важно было сберечь ощущение стихийной, страшащей и вместе с тем прекрасной мощи, пришедшее вдруг, когда он вскачь мчался сквозь косую завесу ливня, разрываемого вспышками молний. Особенно важно для того дела, которое ему предстояло. Воевода Ратибор торопливо шел за князем, тяжело припадая на перебитую много лет назад ногу. Гридница. Дверь за засов. Это был их обряд, гадание чисто воинское, не жреческое, которое Ростислав доверял только Ратибору.