Под маской - Фицджеральд Френсис Скотт. Страница 19

Новорожденного мальчика нарекли Артуром, и их жизнь обрела степенную значимость, а по прошествии некоторого времени, и центр притяжения. Мерлин и Оливия в своей собственной вселенной отошли на второй план; но то, что они утратили как личности, было возвращено им в форме некоей первобытной гордости. Загородный коттедж так и не материализовался, его место заняло месячное пребывание в пансионе в Эшбери-парк; каждый год на две недели, когда Мерлин получал отпуск, они отбывали в веселый вояж – особенно хорошо становилось в те часы, когда дитя засыпало в большой комнате с окнами на море, и Мерлин мог прогуляться в толпе по тротуару под ручку с Оливией, попыхивая сигарой и пытаясь выглядеть «на миллион долларов».

Почти не замечая, как медленнее стали течь дни и быстрее бежать годы, Мерлин проскочил тридцать один, тридцать два – а затем неожиданно наступил тот возраст, когда река времени смывает почти все остатки прекрасной юности: ему исполнилось тридцать пять. И однажды на Пятой авеню он вновь увидел Каролину.

В солнечное, цветущее пасхальное воскресенье вся улица представляла собой роскошное зрелище: казалось, весь мир состоял сплошь из апрельских лилий, фраков и шикарных шляпок. Пробило полдень: из соборов высыпал народ – двери открывались широко, и люди, выходившие наружу, встречавшие знакомых, заводившие беседы, махавшие белыми букетами ожидавшим шоферам, сливались в один сплошной смех, который, казалось, исторгался из громадных уст Св. Симона, Св. Хильды и Св. Апостолов.

Перед собором Св. Апостолов выстроились все двенадцать членов приходского управления, исполнявших освященный временем обряд вручения доверху наполненных пудрой пасхальных яиц пришедшим к службе дебютанткам этого года. Вокруг с удовольствием резвились чудесно выглядевшие дети из самых богатых семей, прекрасно одетые и причесанные, похожие на сияющие бриллианты на пальцах своих матерей. Кажется, сентиментальность требует говорить о бедных детях? Да, но ах… дети богачей! Умытые, опрятные, приятно пахнущие, будущее лицо нации – и, кроме того, разговаривающие так негромко и властно!

Маленькому Артуру исполнилось пять, он был ребенком из «среднего класса». Непримечательный, незаметный, с носом, который так навсегда и остался единственной греческой чертой его лица, он крепко держался за теплую и липкую руку матери. С другой стороны шел Мерлин, и они вместе двигались в расходившейся по домам толпе. На 53-й улице, где было сразу две церкви, образовался самый обширный и плотный людской затор. Скорость движения снизилась до такой степени, что маленькому Артуру без всякого труда удавалось успевать идти со всеми в ногу. Именно здесь Мерлин заметил медленно скользнувшее к обочине и там остановившееся открытое ландо темно-красного цвета с блестящими никелированными деталями. В нем сидела Каролина!

На ней было черное облегающее платье, на руках бледно-розовые, пахнувшие лавандой перчатки, а на талии красовался пояс из орхидей. Мерлин вздрогнул и в ужасе уставился на нее. Впервые за восемь лет, прошедших с его свадьбы, он вновь встретил эту девушку. Но она более не выглядела девушкой! Она была все так же стройна – хотя не совсем так же, поскольку присущая ей раньше мальчишеская развязность и дерзость юности исчезли, как и детский румянец щек. Но красота осталась: в ее фигуре появилось достоинство и очаровательные признаки двадцатидевятилетнего благополучия; она восседала в ландо так непринужденно и уверенно, что все смотрели на нее, затаив дыхание.

Неожиданно она улыбнулась – той самой улыбкой из прошлого, яркой, как этот пасхальный день и окружавшие ее цветы, чуть более мягкой и оттого немного потерявшей блеск и бесконечность обещания, которое она излучала в книжном магазине девять лет назад. Улыбка стала суровой, разбивающей иллюзии и оттого печальной.

Но и мягкости, и радости в ней было достаточно, чтобы сразу двое молодых людей в нарядных костюмах поспешили приветственно снять шляпы и продемонстрировать всем свои чуть взмокшие набриолиненные головы; волнуясь и кланяясь, они поспешили к ее ландо, чтобы мягко коснуться своими серыми перчатками ее лавандовых. А за этими двумя сейчас же последовал еще один, а затем еще двое – и вокруг ландо стала быстро расти толпа. Мерлин услышал, как какой-то молодой человек рядом с ним поспешно извинился перед своим, видимо, менее «светским», спутником:

– Прошу меня простить, но мне крайне необходимо засвидетельствовать свое почтение перед одним человеком. Не ждите меня, я вас догоню.

Прошло три минуты, и на каждом дюйме пространства около ландо – и впереди, и сзади, и сбоку – уже находился мужчина, пытавшийся сказать что-то настолько умное, чтобы фраза достигла ушей Каролины, невзирая на бурный поток общего разговора. К счастью для Мерлина, швы пиджака маленького Артура решили окончательно разъехаться именно в этот момент, и Оливия торопливо остановилась прямо напротив какого-то здания, чтобы заняться импровизированной починкой костюма, – поэтому Мерлин получил возможность без помех наблюдать неожиданный уличный салон.

Толпа росла. Сформировался второй ряд, а за ним еще два. В центре, похожая на орхидею в черном обрамлении, восседала Каролина на троне своего уже невидимого ландо, кланяясь и приветствуя знакомых, радостно улыбаясь направо и налево – так, что неожиданно даже солидные джентльмены, оставив своих жен и супруг, поспешили к ней.

Толпа, уже напоминавшая кортеж, стала прирастать любопытствующими; мужчины всех возрастов, которые вряд ли были знакомы с Каролиной, начинали проталкиваться поближе, образуя круг, увеличивающийся в диаметре – и леди в лавандовых перчатках оказалась в центре огромной импровизированной аудитории.

Ее окружали лица – чисто выбритые, усатые, старые, молодые, неопределенного возраста; то там, то тут виднелись и женщины. Толпа быстро заняла всю улицу до противоположного тротуара, а когда находившийся за углом Св. Антоний выпустил своих прихожан, люди запрудили и тротуар; самые крайние прижимались к забору располагавшегося на другой стороне улицы поместья какого-то миллионера. Автомобили, двигавшиеся вдоль по авеню, были вынуждены остановиться; за считаные мгновения толпа окружила три, пять, шесть машин; автобусы, эти черепахи автомобильного движения, застревали в пробке, а их пассажиры высыпали на крыши, возбужденно обсуждая и пытаясь разглядеть центр людской массы, который было уже невозможно увидеть с края толпы.

Столпотворение выглядело ужасным. Ни светская аудитория на матче Йель – Принстон, ни даже взмокшая публика на чемпионате мира по бейсболу не могут идти ни в какое сравнение с этой образовавшейся «свитой», гомонившей, глядевшей вокруг, смеявшейся и сигналившей клаксонами в честь леди в черном платье и лавандовых перчатках. Это было одновременно и изумительно – и ужасно. Находившийся за четверть мили разъяренный полисмен вызывал участок; рядом до смерти испуганный гражданин разбил стекло пожарного извещателя, вызывая сразу все пожарные команды; в квартире на верхнем этаже близлежащего небоскреба истеричная старая дева по телефону требовала прислать агента государственной безопасности, уверяя, что произошло массовое нарушение введенного запрета на употребление крепких напитков, большевистская революция и побег пациентов из лечебницы «Бельвью».

Шум нарастал. Прибыл первый пожарный расчет, наполнив воскресное утро дымом, клацаньем и отражавшимся от высоких стен эхом металлического призыва «всем сохранять спокойствие». Решив, что город постигло бедствие, два перепуганных дьякона тут же приступили к чтению мессы о спасении и послали звонить в колокола Св. Хильды и Св. Антония; звон был немедленно подхвачен у Св. Симона и Св. Послания. Шум был слышен даже вдали, на Хадсон-ривер и Ист-ривер; паромы, буксиры и океанские лайнеры включили сирены и свистки, и звуки поплыли меланхолическими волнами, то изменяясь, то повторяясь, по всему городу, от Риверсайд-драйв до серых туманных низин Ист-Сайда.

А в центре стояло ландо, в нем сидела леди в черном платье и лавандовых перчатках, мило болтая то с одним, то с другим счастливчиком в парадном костюме, первым сумевшем пробиться к ней на расстояние, достаточное для разговора. Спустя некоторое время беседа ей наскучила и она огляделась.