Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл. Страница 21

Вуаля!

Он залез на водительское сиденье, позволяя себе насладиться тем, как нежно обхватывает зад кожаное сиденье, как легонько подсвечивается ассортимент волшебных переключателей. Откинувшись на рельефный подголовник, Филип поднял взгляд на коренастую башню, которая притулилась на нависающем над рекой и железной дорогой холме (во времена, когда по мезозойскому Эксетеру рыскали жуткие ящеры, это был морской утес из песчаника). Это чудовищно несуразное здание — какой-то колледж — сейчас, под вечер, было залито жемчужным свечением и казалось почти изящным, невесомым. А потом в голове у Филипа кто-то произнес: «Время натягивает башмаки» — и Филип потянул ремень безопасности поперек туловища.

И в тот же миг оно возникло снова — то пульсирующее стеснение в груди, которое он впервые ощутил на церемонии: как будто под кожей вдруг возникла крабовидная туманность, тянущая электрические щупальца во все доселе неведомые трещины, наполняющая его словами и кинематографическими образами. А в ухе, в самой глубине, заскрипело перо, зашелестел хриплый неясный шепот.

За лобовым стеклом внезапно образовалось что-то вроде огромной всасывающей воронки. Парковка, оживленная дорога за ней, красновато-фиолетовые огни «Премьер-Инн» и взбирающихся вверх по холму пансионов исчезли, сменились дикими запустелыми склонами, на которых творились невидимые, но жуткие зверства. Башня колледжа, зазубренная и пылающая, торчала на фоне зеленого неба. Вампироподобные тени лились сплошным потоком из верхних окон и выписывали в дымчатом поднебесье огромные спирали — точно роящаяся стая исполинских скворцов.

С Филипом вдруг приключилось что-то головокружительно-телескопическое. Он обнаружил, что находится почти у самого пожарища, почувствовал на лице дыхание огненного пекла, ощутил, как во впадинке между ключицами скапливается испарина — но повернуть назад не мог. Он видел раньше во сне массивные врата Университета и теперь узнал древние письмена над ними. Знал он откуда-то и то, что огромные двери вот-вот откроются — и они и в самом деле начали медленно открываться, выпуская наружу красное зарево. Филип крепко зажмурился.

Когда же он рискнул открыть глаза, перед ним возникла фигура, исполненная небывалого могущества, облаченная в вихрящийся серебряно-зеленый плащ. Даже при неверном и режущем глаза свете Филип различал блеск бездонных глаз и хищную красоту лица, обрамленного ореолом подернутых пламенем волос.

Хотя кожу ему обдавало жаром, а ноздри забивала вонь горящих химикалий, Филип предполагал, что в этом неистовом катаклизме ему отведена роль постороннего и незримого зрителя. Но теперь, в момент запредельной, расслабляющей кишечник ясности, понял, что это не так. Он был участником — живым и ничем не огражденным участником происходящего. Ибо Морл видел его. Некромант воздел левую руку и, распрямив указательный палец и мизинец, произнес имя Филипа, а затем еще несколько непонятных слов, и даже рев пламени притих, внимая его звучному голосу.

Филип понял, что не в силах ни отвернуться, ни бежать, ни даже пошевелиться. Он мог лишь, коченея от ужаса, смотреть, как позади Морла, в центре раскаленного ада, проступают отвратительные силуэты. Огнельты. Сутулые и громоздкие, клыкастые, уродливые, они выскакивали из пламени и собирались за спиной своего господина; а затем, точно по невысказанной вслух команде, ринулись к Филипу. И в тот же миг небо над его головой раскололось от воя. Посмотрев наверх, он увидел, как оттуда спускаются крылатые огнельты, обуреваемые жаждой крови. За кожистыми панцирями жукообразных тел влачились шипастые ноги. Из горла Филипа вырвалось испуганное поскуливание, и он бросился ничком на землю в малодушной и безоговорочной капитуляции.

Голова его ударилась о что-то твердое, но смягчающее удар, по груди что-то скользнуло. Это втягивался на место ремень безопасности.

Филип с минуту сидел, уткнувшись головой в руль, и постепенно дыхание у него почти пришло в норму. Нерешительный стук заставил его поднять голову. Обернувшись, он увидел, что его рассматривает молодой человек с термокоробкой еды на вынос в одной руке и с мобильником в другой. Филип чуть повернул ключи зажигания и опустил окно.

— Мужик, ты как, в порядке?

Мёрдстоуну потребовалась секунда-другая, чтобы с усилием отклеить язык от нёба.

— Уг. Гр-р. Да, в порядке. Спасибо. Все нормально.

— А на вид и не скажешь, мужик. Я тут уж думал… ну, думал, словом, может, скорую вызывать.

Он поднял мобильник чуть выше, словно демонстрируя, что и в самом деле готов был уже вызывать службы неотложной помощи.

— Нет, — сказал Филип. — Не стоит. Но все равно спасибо. Со мной все в порядке.

— Ну тебе виднее, мужик. Но ты там поосторожнее. — Он отодвинулся от окна. — А тачка у тебя клевая. XL3SE4WDTDSi, да?

Когда он ушел, Филип расстегнул верхние пуговицы рубашки, вытащил Амулет и осторожно убрал и ящичек для компакт-дисков. А потом поднял глаза к вершине холма, где в целости и невредимости высилась залитая солнцем башня. Еще через некоторое время он включил мотор и нажал на радиоконсоли цифру три. Вагнер, на полувзлете к кульминации.

Когда он на своем лексусе протиснулся через воротца, двое выросших из ниоткуда ухмыляющихся гоблинов в капюшонах и штанах с низкой мотней изобразили, будто лихорадочно мастурбируют ему вслед.

В гостиной все еще витал спертый запах отчаяния, но вместо того, чтобы распахнуть окно, Филип задернул шторы, зажег настольную лампу и положил Амулет и пятно света.

До сих пор ему не выдалось возможности рассмотреть его повнимательнее, в одиночестве. Тайно. Тридцать шесть часов после благодарственной речи — ни слова из которой он не помнил — ускорившись, слились в мерцающий горячечный бред, напрочь вышедший из-под его (или чьего-либо еще) контроля. Воспоминания Филипа об этих часах распадались на отдельные короткие вспышки образов и картинок. Последней такой картинкой было отражение Минервы в зеркале ванной комнаты, в невероятнейшем белье — на шнурочках. Только вот ее эти самые, стринги, находились не там, где им полагалось бы, — а на глазах, как повязка. Он запрокинул голову, как запрокидывает иссушенный жаждой путник в надежде на дождь, но так и не смог припомнить, что же было потом. После нескольких безуспешных попыток заставить кино крутиться дальше он сел и сосредоточился на Амулете.

С виду ничего особенного. Почти квадратный, но не совсем, примерно четыре на пять сантиметров. Достаточно толстый, чтобы оказаться полым изнутри, но Филип не сумел найти на нем ни трещинки, ни намека на то, что его можно открыть. Филип потряс медальоном над ухом, но ничего не услышал. Из какого материала талисман сделан, тоже сказать было трудно. Довольно тяжелый, темно-серо-зеленый, с разводами — как камень. Сланец? Однако на ощупь больше напоминало металл. Очень гладкий, но не так, как будто его отполировали века. Когда Филип зажал Амулет в руке, тот быстро нагрелся, но стоило его выпустить, тут же стал холоден, как лед. В уголках более короткой стороны были проделаны ушки, к которым крепилась цепочка. Сама по себе цепочка явно никакого отношения к Амулету не имела. Симпатичная — дорогая и серебряная, но современная, из «Аспри» или чего-то в том же роде. Изначально, предположил Филип, медальон висел на кожаном шнурке.

Шнурки. Почему она? Чтобы не видеть — чего? Боже, он бы все отдал, лишь бы вспомнить…

На поверхности Амулета был выгравирован или вырезан какой-то узор. В те несколько кратких моментов, что Филип успел урвать, чтобы наспех взглянуть на медальон раньше, ему показалось, что это лист остролиста. Или, может, стилизованная фигурка с остроугольными торчащими крыльями. Или летучая мышь. Теперь же, подставив медальон наклонно к свету, он обнаружил нечто совершенно иное: очертания двух рук с выставленными указательными пальцами и мизинцами — причем кончики пальцев одной руки касались кончиков пальцев второй. Филипа словно бы пронзило слабым разрядом тока — он вспомнил, с каким жестом Морл появился из горящего Чародейского Университета над вокзалом Сэнт-Дэвидса.