Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл. Страница 32

Филип знал, что не знает, что знает Покет. И как он что-нибудь узнаёт. Может, грем каким-то немыслимым образом наблюдает за ним?

И помимо всех прочих соображений оставался вопрос, над которым Филип позволил себе задуматься только сейчас. А что, если история Покета плоха?

Невзаправдашний Гроссбух сочинен впервые за всю историю Королевства, сказал самодовольный мелкий поганец. А потому велики шансы, что это окажется жеваниной, остывшей манной кашей. Если посмотреть хладнокровно, вероятность того, что Доброчест создаст выдающееся художественное произведение, равна… ну, это все равно что ожидать, что Леон с Эгбертом порадуют «Приют коновала» дуэтом из «Травиаты». И делать ставкой в такой игре половину настоящего шедевра… Нечестно! Предлагать подобный выбор тому, кто и так уже столько страдал…

Жестоко. Бесчеловечно.

Филип с усилием отвел взгляд от алфавитной пропасти и обнаружил, что уже девять сорок пять. Господи ты боже мой, как так-то? Балансируя на грани паники, он опустил духовное ведро в глубинный источник себя самого — и оно поднялось, до краев полное ужаса. А вместе с ним — стон, протяжный, коровий.

Филип торопливо ударил по клавишам «контрол-А». Включился экран: великолепный текст, теперь тоскливо-желтого цвета, на могильно-черном фоне. Дрожащий указательный палец Филипа завис над клавишей «Delete».

Щелк.

Все. Текст исчез.

Амулет на груди у Филипа содрогнулся.

Вопль боли и ярости. Филип предположил, что вырвался этот вопль из его собственного горла.

Он закрыл файл, ответил «да» на вопрос, сохранить ли изменения, и открыл новый документ.

Прошло девять минут, все девять из которых он немилосердно горевал. Без трех минут десять он отпил большой глоток скотча, покрепче подвязал пояс и выпрямился на стуле, ожидая, когда проснется Амулет.

Тот не просыпался. Но в десять-ноль-одна Филип услышал что-то вроде шороха ветра в опавшей листве. Однако доносился он не снаружи. Откуда-то изнутри комнаты. Ритмичный и ласкающий слух. Филип почти мгновенно погрузился в состояние глубочайшего, но проясняющего сознание расслабления. Кто-то шел по сухой листве, и та шелестела под ногами. Экран монитора начал мерцать и гаснуть, а потом снова засветился — ровнее, ярче прежнего. Шепот листьев перерос в скрип пера, а внизу экрана заскользили, разворачиваясь, корявые письмена Покета. Пальцы Филипа сами собой легли на клавиатуру и начали перевод. Он скосил глаза в сторону: картинки были на прежнем месте. Ура!

Над озером вставала огромная болезненно-желтая луна. В кадр вплыло что-то большое и неповоротливое. Ладья под черным, как ночь, парусом. За рулем стоял мрачный, закутанный в плащ Гар-Беллон. В тусклом свете занавешенного фонаря Филип различил на палубе фигурку в ниспадающей мантии. Месмира?

Да: пляшущие пальцы уже набирали ее имя.

Она сидела на носу ладьи, склонив голову над воином — Кадрель? О да, бог ты мой! — голова которого лежала у нее на коленях. Из сочленений доспеха сочилась кровь. На глазах раненого была повязка.

В последний миг перед тем, как отвечающие за критическое восприятие отделы его мозга захлопнулись, Филип успел преисполниться радостного осознания, что все будет хорошо. Покет доставил товар. И этот товар великолепен. Блестящ. То, чего все так ждали. Мёрдстоун-2.

О да!

И с этим он погрузился в транс.

Забыл, кто он и что он.

До тех пор, как — невозможно сказать, сколько прошло времени, — в передаче случился короткий, но пугающий сбой. Марширующие по экрану письмена остановились и вдруг поползли назад, исчезая и расплываясь. Пальцы Филипа по инерции напечатали несколько слов задом наперед и тоже замерли. Он оцепенело уставился на экран, стараясь удержаться в гипнотическом трансе.

А потом монитор погас.

За окном раздалось совиное уханье. Оно пробудило червя паники, дремавшего где-то в толстом кишечнике Филипа. Филипа поволокло наверх, из глубин вдохновенной каталепсии, точно рыбу на крючке. Крючок находился у него в груди.

Амулет! Он подрагивал напротив желудка Филипа, холодный, точно кубик льда.

Экран мигал — то включится, то погаснет.

— Постой, Покет, ради всего святого, — то ли подумал, то ли сказал Филип и, сняв руки с клавиатуры, подвязал пояс покрепче.

Холод сменился жаром.

Филипа поглотил черный свет — как при обмороке. Экран снова вспыхнул, превратился сперва в мозаику, потом в калейдоскоп, а потом расчистился. На страницу вновь хлынули письмена.

Руки Филипа запорхали над клавишами.

Что?

Что?

Кто?

Не человек, в решето с вопросами, Мёрдстоун.

Он погрузился снова. Сделался бессловесным проводником. Фитилем, ждущим возможности донести зажженный Покетом огонек к пороховому заряду. Практически бессознательным.

Под его оцепенелым взором пальцы его мельтешили над клавиатурой, точно рыбки над коралловым рифом.

И когда все закончилось, он был пустой скорлупкой, устрицей, выковырянной, высосанной из раковины.

Через некоторое время он все же вспомнил, кто он и что он.

Экран перед ним замерцал, и Филип осознал, что не сохранил текст. Он торопливо щелкнул опцию «Сохранить как» — и только теперь сообразил, что Покет не подумал дать своему ромляну название. Не зная, что он там понаписал, весь вымотанный, Филип был просто не в состоянии придумывать сам. Пока что угодно сойдет. Глаза его скользнули по ряду бутылок из-под эля на узкой полочке над узкой кроватью. «Спотыкач». Не годится. «Перст аббата». Нет. «Засов рока». Гм… «Хмель чернокнижника». Пожалуй. Сойдет. Он вбил слова в строку названия. Сохранено. С немалым усилием он развернул кресло лицом к кровати. Казалось, она совсем рядом — и в то же время в сотне миль. Филип как-то сумел до нее добраться.

Ему снилось, что он стоит в огромном, бескрайнем офисном помещении. Ночь, ни души. Где-то вдали на письменном столе горит одинокая лампа, и он идет к этому свету. Но задолго до того, как успевает добраться туда, лампа гаснет.

Проснулся Филип в том же сне, только помещение было куда меньше, а лампа горела на его собственном столе. Ночь еще не кончилась. Или настала следующая. Чувствовал он себя вполне неплохо, только очень уж взвинченно. Он заставил себя спуститься вниз за едой и питьем. Свет в кухне резал глаза. Филип поставил чайник на плиту и отыскал остатки обкусанного сыра. С трудом доев сыр, он заварил себе растворимого кофе и с чашкой вернулся в кабинет. Сев перед компьютером, он некоторое время смотрел на потустороннюю красу Тадж-Махала, а потом плеснул виски в кофе, жалея, что не догадался купить сигарет. Потом он открыл «Хмель чернокнижника» и читал шесть часов подряд, то и дело откручивая мышкой немного назад, чтобы уложить в голове хоть общие контуры повествования. Когда на экране появились слова «Часть вторая» — Филип смутно помнил, что они его чем-то пугают, — он откинулся на спинку стула и шумно втянул воздух носом.

Он был глубоко растроган.

А еще ему требовалась передышка.

Он зашел в уборную и опустошил мочевой пузырь, потом спустился вниз и тяжело потянул на себя входную дверь. Прохладный искристый воздух ударил ему в голову, точно ангельский кокаин. Филип чувствовал, как его переполняют надежда, радость, уверенность. Видимо, занимался рассвет. Идеальный рассвет.

Филип с тихим восторженным возгласом выскочил на улицу. Несмотря на тяготы и труды последних часов, он был бодр, точно омылся росой, только что вылупился из яйца.

Стоя у железных ворот, он наблюдал, как пейзаж наливается спелостью нового дня. Последние переливы ночной синевы уступили дорогу теплым персиковым тонам. Филип почти слышал, как разворачиваются побеги папоротника, как с треском лопаются желтые пряные бутоны на дроке. Где-то слева зафыркал невидимый пони.

Филип виновато улыбнулся, вспоминая свои сомнения. Ромлян Покета, насколько он пока успел прочитать, был великолепен. Он и не ожидал, что грем сумеет так виртуозно сочетать в повествовании плавность с напряжением. Или понять людскую потребность, чтобы в истории таился глубинный смысл. Или придать форму бесформенному. Да, разумеется, в «Темной энтропии» Покет преуспел во всем этом, но то была чистая документалистика. Ну, типа того. Предположительно. Однако построить вот это величественное здание… кто бы думал, что маленький поганец способен на такой уровень сложности?