Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл. Страница 43

— Отдохнуть от мира?

— Да.

— Хм-м. Собственно, есть же общепринятые способы, как это делается.

— Простите. Это было… спонтанное решение.

— Ну да. Как раз спонтанность-то мы здесь, знаете ли, не особо поощряем, — суховато заметил Сэнди. Но тут же просветлел. — Замолвлю за вас словечко перед настоятелем. Попрошу одолжения для брата-шотландца, а?

Назавтра утром Филип двинулся прогуляться по «коре», тропе паломников, вьющейся то вверх, то вниз по склонам вокруг Пунт-Кумбума. Продвигался он столь медлительно, что издали могло показаться — погружен в размышления. На самом деле его все еще ломало и тошнило от горной болезни. Уже через десять минут он вынужден был опереться на отполированный базальтовый лингам, привезенный сюда из Индии в Первую Эпоху Света. Пока он цеплялся за его блестящую головку, мимо бодрым галопом в облачках пара проскакали четверо затянутых в лайкру американцев. Филип так запыхался, что был не в силах даже ответить на их шутливые приветствия. Осев на землю, он прислонился спиной к крепкому органу Шивы.

За широкой долиной вставала горная гряда. Изборожденные морщинами коричневые склоны венчались полосой белоснежных пиков и синих теней. Эта воздушная красота напомнила Филипу покрытый слоем безе шоколадный торт, который он ел в Цюрихе, выйдя из банка. Гном, управляющий его многочисленными счетами, оказался деловитой молодой женщиной в очках с розовыми стеклами. Филип не понял практически ничего из того, что она говорила, зато вышел оттуда со средствами, вполне достаточными на «продолжительный период поездок с исследовательскими целями», пачкой наличных и адресом места, где можно обзавестись фальшивым (гном предпочитала термин «дополнительным») паспортом.

В парикмахерской, китчево выдержанной в стиле тридцатых годов, он подстригся и покрасил волосы в каштановый оттенок, чтобы скрыть седину, а заодно подровнял бороду и придал ей форму. Через четыре дня, став на несколько тысяч швейцарских франков беднее, он — точнее, согласно его новому, но уже немало попользованному паспорту, Йен Маккафлин — вылетел на юг. Потом снова на юг. Потом на восток и еще раз на восток. Паломничество его в Пунт-Кумбум вышло весьма хаотическим. Он путешествовал не по традиционным путеводителям. Он листал атлас страха.

Ему удавалось на краткий срок обрести спокойствие в разных закоулках трех континентов. А потом захлестывал ужас. В Слуте он был почти счастлив целых десять дней — до пальца. И до того, пока на фоне утеса не пролетел раптор — или, во всяком случае, его тень. Филип снова вздрогнул, вспоминая.

В Стамбуле, переходя Галатский мост под знойным, белым, точно бумага, небом, он ощутил шевеление у ключицы и вступил в пятно леденящей тьмы. Удившие с парапета рыбаки обернулись к нему, поднимая воротники.

В бурлящем многолюдье Дели толпа расступилась, когда факир в зеленой с серебром хламиде и ожерельем из живых змей устремил на Филипа горящий взор единственного глаза.

На тропинку внизу высыпала горстка монахов. Они суетливо выстроились на ровном скальном выступе и сели, скрестив ноги. Через пару минут безмолвного созерцания один из монахов достал большой пакет попкорна и пустил по кругу.

На каком-то немом, оцепенелом уровне сознания Филип понимал: бегство напрасно. Возможно — хоть и сомнительно, — он мог бы скрыться от радаров Минервы, «Горгоны» и прочих чертовых умников, сделавших на него ставку. Но не от Морла. Не от Морла. Потому что он, Филип, известный сейчас как Йен, все еще владел Амулетом.

Здравый смысл требовал избавиться от распроклятой штуковины. Оставить в каком-нибудь месте, которое без труда отыщет ночной кошмар, сваливающийся из каминной трубы или выныривающий из унитаза. Отличный совет, что уж тут. Бери да пользуйся. Однако здравый смысл не сопровождал Филипа в бегстве из «Днища».

В аэропорту «Хитроу» его подмывало выкинуть талисман в урну. Но он не смог.

В конце концов, эта штука создала его. И он ее заслужил. И, безусловно, он в жизни не имел ничего столь значительного. Бросить Амулет было бы все равно, как если бы король Артур отшвырнул Экскалибур с небрежным «А ну, на фиг. Потом другой найду».

Кроме того, это было единственное, чем он еще мог торговаться.

С Амулетом на шее он прошел через рамочку на контроле — и та даже не пикнула.

Филип оплакивал Покета Доброчеста, своего спасителя и заклятого врага, маленькая отважная жизнь которого была безжалостно оборвана в Морт-А’Доре. Иногда Филип представлял себе искупительные картины, как он роет грему могилку в залитой солнцем лощине и опускает туда крохотное тело, бормоча благословения на Древнем Наречии.

Случалось ему и переживать, как там дела в Королевстве. Королевство и «здешний мир» (где бы это «здесь» ни находилось) явно существовали несинхронно относительно межпространственных временных осей. Однако и там и тут время не стояло на месте, а шло вперед. И ход его не радовал. Даже слепому козлу очевидно: Морл набирал силу — что было плохо. История пошла неправильным путем. Филип с нелегким сердцем осознавал, что частично в ответе за это. Груз ответственности висел у него на шее.

4

К тому времени, как Филип вошел вслед за Сэндапом в дукханг, тот был почти полон. Филип заранее страшился атмосферы глубокой медитации, а потому с удивлением (но и неимоверным облегчением) обнаружил, что по залу гуляет эхо смешков и веселой болтовни. Собрание было освещено множеством свечей и масляных ламп. На взгляд стороннего наблюдателя там царил полнейший беспорядок. Присутствовало сотни две или около того монахов. Одни из них, улыбаясь, сидели группками или рядками на низких скамьях. Другие бродили по залу, сливаясь в шумные стайки, которые вскоре рассыпались и образовывали новые. Торчащие из охряных шерстяных плащей бритые головы казались совершенно одинаковыми; чириканьем и кружением по залу все действо напоминало брачный ритуал колонии бескрылых птиц. Там и сям — как показалось Филипу, совершенно бессистемно — стояли столы, нагруженные всем тем, что ожидаешь увидеть в магазинчиках «нью эйдж» в Тотнес.

Сэнди провел Филипа через толпу туда, где сидела группа старших монахов, и представил его им. Монахи приветствовали его речами самой разной продолжительности, каждую из которых Сэнди переводил как «Он желает тебе мира». В ответ Филип изобразил несколько почтительных жестов и произнес: «И вам того же». Судя по тому, как заулыбались монахи, это было уместно.

Прошло с четверть часа, на протяжении которых Филипа мучали газы. Азия плохо действовала на его желудок. Он тихо гадал, распространяется ли всеприемлющая философия и глубочайшее смирение Пунт-Кумбума на пускание ветров. Вполне возможно: в зале курилось множество благовоний. Из предосторожности Филип высвобождал пучащие живот пузыри очень постепенно, серией мелких выхлопов.

За протяжным звуком рога (которым Филип благодарно воспользовался) последовал всплеск воодушевленных ритуальных песнопений. Престарелый монах, возглавив небольшую процессию, вывел ее в переднюю часть зала. Когда снова установилось молчание, он сел и простер перед собой руки. Кто-то из сопровождающих возложил на них белый шелковый шарф. Второй прислужник опустил на шарф книгу. Раздался новый взрыв песнопений, чуть приглушеннее.

Сэнди придвинул голову к Филипу и прошептал:

— Настоятель отнюдь не всегда читает на собрании. Вам очень повезло.

Филип просто кивнул. На большее он сейчас был не способен. Во время недавнего метеоризма он держался так напряженно, что теперь, когда ему полегчало, чувствовал себя совершенно опустошенным. Все кругом было чуждо и тускло. Покой — или хотя бы сон — манил его, призывал сбежать из этого диковинного скопления оранжевых птиц. Он заставил себя сесть попрямее.

Настоятель приступил к чтению. Сперва собравшиеся внимали его словам в почтительном молчании. Тонущие в тенях бронзовые лица были внимательны и бесстрастны. Через четыре минуты кто-то прервал его. Настоятель вскинул суровый взгляд, но потом улыбнулся. Из глубины зала раздался выкрик — должно быть, шутка; послышался смех. Несколько монахов одновременно вскочили на ноги, хором скандируя какую-то фразу — и сами же себе зааплодировали. К ним присоединились другие. Из тускло освещенных глубин одинокий голос произнес одно-единственное слово, повлекшее за собой настолько звучную декламацию, что Филипа пробрало до костей.