Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика - Кольер Джеймс Линкольн. Страница 3
— Ерунда! Ты просто выпендриваешься.
— Вовсе нет, Тим. Я бы с радостью помог, если б нашел подходящую одежду.
Я нацелил на него сосок Старухи Прю и выпустил струю. Молоко забрызгало ему колени.
— Проклятье! — воскликнул он, отпрыгнув. — Ах ты, маленький мерзавец!
Он вытер штаны.
— Тогда помоги, — сказал я.
— Хорошо, я соберу яйца. Скажи на милость, что с этой корзиной?
— Она развалилась, — ответил я.
— Это я и сам вижу, — заметил он. — Как ты умудрился такое сотворить?
— На нее наступила Старуха Прю, — соврал я, поскольку однажды, разозлившись, сам наступил на нее. — Просто положи сена на дно.
— Черт побери, ты хоть что-то можешь сделать как следует, Тим?
— Не ругайся, — сказал я. — Ругаться грешно.
Он взял корзину:
— Ну и как я должен собирать яйца в корзину с дырой?
— Перестань ныть, — сказал я. — Я делаю это каждый вечер, пока ты учишься в Йеле и напиваешься с девушками.
— Ты знаешь, Тим, что я ни с кем не напиваюсь. Пьянство — это грех.
Я захихикал:
— А это, какое там слово для девушек? Тоже грех. Рапутство.
— Распутство, дурачок, а не рапутство. Я знаю новую песенку о девушках, но она, пожалуй, для тебя чересчур рапутна.
— Пожалуйста, спой, — умолял я.
— Ты еще мал.
— Вовсе нет. А если не споешь, я расскажу отцу, как часто ты напивался.
— Ш-ш-ш, хорошо, я спою позже, — сказал он. — Эта корзина никуда не годится. А другой нет?
— Есть новая, она висит вон там, но ее нельзя брать.
— Почему? — спросил Сэм. — Что мне за это будет?
Мне не нравилось, когда он так разговаривал. Я начинал беспокоиться.
— Послушай, Сэм, почему тебе вечно надо ссориться с отцом?
— А зачем он вечно ищет со мной ссоры? — спросил Сэм. Он положил немного сена в корзину и стал искать яйца под куриным насестом.
— Это нечестно. Он платит за твою учебу в Йеле и посылает деньги на книги. Тебе бы стоило получше к нему относиться. Ведь ты знал, что он придет в ярость, увидев тебя в этом мундире.
Сэм стоял с дырявой корзиной в руках и смотрел на меня, и я знал, что он решает, рассказать мне что-то или нет. Мне хватило ума оставаться спокойным. Сэм часто пробалтывается, если притворяешься, что тебе не интересно, и не умоляешь его рассказать. Я продолжал доить Старуху Прю.
Наконец он не выдержал:
— Предположим, я скажу тебе, что у меня есть причина носить этот мундир.
Я вздрогнул.
— Быть не может, — ответил я. Я ему верил, но лучший способ заставить его выложить все — не выглядеть слишком заинтересованным.
— Это правда, Тим. Я собираюсь сражаться с красными мундирами.
Это и напугало, и взволновало меня. Хотелось знать: каково это — застрелить кого-то? Но я все же сказал:
— Я тебе не верю, Сэм.
— Скоро поверишь. Завтра я пойду в Уэзерсфилд [13], чтобы встретить свой батальон. Потом мы двинемся в Массачусетс, сражаться с красными мундирами.
— А ты не боишься?
— Капитан Арнольд говорит, что бояться — это нормально; настоящие храбрецы всегда боятся. По крайне мере, сержант сказал, что капитан так считает.
— По-моему, ты очень гордишься капитаном Арнольдом.
— Он храбрец и прекрасный наездник. Капитан проведет нас через красные мундиры, как горячий нож проходит сквозь масло. — Сэм снова начал собирать яйца.
— Ты на самом деле собираешься в Массачусетс? — спросил я. Мне казалось, что это довольно далеко. — В Бостон?
— Точно не знаю. Думаю, мы должны дойти до Лексингтона, — ответил Сэм. Через дыру в корзине выпало яйцо. — Проклятье, Тим! Почему ты не починишь эту штуку?
— Я чинил, но она снова прохудилась. — Я промолчал, что с тех пор прошел месяц и мне было лень чинить корзину снова. Лень была праздностью, а праздность — грехом. — Расскажи мне о войне, — попросил я, чтобы сменить тему.
— Я рассказал все, что знал, за ужином.
— Почему ты вернулся домой? — спросил я.
Сэм перестал искать яйца и снова посмотрел на меня. Наконец он ответил:
— Я не могу тебе это сказать.
— Почему?
— Ты расскажешь отцу.
— Не расскажу! Клянусь, не расскажу! — Я замолчал. Умолять Сэма бесполезно.
— Знаю, что расскажешь.
— Хорошо, тогда не говори. Все равно я не верю ни единому твоему слову.
Я почти полностью выдоил Старуху Прю и начал сильнее сжимать ее соски, чтобы выдавить последние капли молока, делая вид, будто совершенно забыл, о чем шла речь.
С минуту он молчал. Потом сказал:
— Ты поклянешься, что не расскажешь?
— Ты ведь говорил, что не собираешься мне рассказывать.
— Хорошо, не буду, — ответил он.
— Ладно, клянусь, — сказал я.
— Своей честью?
— Да.
— Это не шутки, Тим.
— Я клянусь своей честью.
Он глубоко вздохнул:
— Я вернулся, чтобы забрать «Браун Бесс».
Это поразило меня даже больше, чем его заявление, что он собирался воевать. «Браун Бесс» — это ружье, которое имелось в домах у большинства жителей в Коннектикуте. Было оно коричневым и название свое получило от уменьшительного имени королевы Англии Елизаветы — ведь впервые этот тип ружей появился во время ее правления. Длина «Браун Бесс» равнялась как раз моему росту, да еще у ружья был штык длиной около двадцати дюймов. Отец повесил штык над камином. Он охотился с «Браун Бесс» на оленей, а иногда брал ее, отправляясь с другими мужчинами на поиски волка, который повадился на скотный двор. И еще отец брал с собой ружье каждую осень, когда ездил в Верпланкс, чтобы продать скотину и купить запасы для магазина. В дороге у него никогда не было неприятностей, но на его знакомых, случалось, нападали. Так что, как видите, без ружья в доме было не обойтись. Сражаться с британцами — это одно, они далеко отсюда, а вот взять ружье отца — совсем другое дело, и дело очень скверное: отец был здесь, рядом, и казался мне более реальным, чем британцы.
— Сэм, тебе нельзя этого делать, — сказал я.
— Я говорил, что это не шутки, — ответил Сэм.
Уж лучше бы мне ничего не знать.
— Ты не должен это делать, Сэм. Отец убьет тебя.
— Если у меня не будет ружья, то меня убьют красные мундиры. Кроме того, оно принадлежит семье, не так ли? У меня на него столько же прав, сколько и у всех остальных, разве нет?
Я знал, что это было не так, и покачал головой:
— Оно не принадлежит семье, оно принадлежит отцу.
С минуту мы оба молчали. Затем Сэм сказал:
— Ты помнишь, Тим, — ты дал клятву.
Лучше бы я не давал этой клятвы. Я боялся нарушить ее, но меня пугало и желание Сэма украсть ружье.
— Давай закончим и пойдем спать.
Я подумал, что, если мы ляжем спать, он сразу же заснет, потому что в тот день он прошел тридцать миль из Нью-Хейвена. Утром мы все должны будем пойти в церковь — таков был заведенный порядок: ходить в церковь по воскресеньям, а после проповеди люди, как обычно, заполнят таверну, и Сэму будет непросто взять ружье.
Я закончил доить Старуху Прю. Сэм отнес яйца в дом и вернулся, мы накормили и вымыли скотину. Говорили мало. Сэм, конечно, жалел о том, что рассказал мне о своем плане, а я думал, как бы его остановить. Наконец мы закончили.
— Пошли спать, — сказал я.
— Хорошо, — сказал он. — Ступай наверх, я поднимусь через минуту, хочу поговорить с отцом.
— Пожалуйста, пошли сейчас.
— Не волнуйся, Тим. Просто поднимайся и ложись спать.
Я не хотел оставлять его, но знал, что спорить бесполезно, поэтому я пожелал спокойной ночи отцу и матери, прочитал молитву и пошел наверх. На втором этаже нашего дома было четыре спальни, где ночевали постояльцы, когда они у нас были. У нас останавливалось множество людей, путешествующих между Стратфордом, Денбери, Литчфилдом и Норуолком [14] или даже едущих в Нью-Йорк, и по дороге им было нужно где-то переночевать. Над вторым этажом находился чердак, где спали мы с Сэмом. Там было не так много вещей — только пара кроватей. На чердак вела не обычная, а приставная лестница. Я поднялся, даже не подумав взять с собой свечу. Я знал, что все было на своих местах. Кроме того, в полу были щели, которые пропускали свет, так что при необходимости можно было что-то разглядеть. Я разделся, лег в постель и натянул на себя одеяло. К этому времени я уже порядком устал, ведь ежедневной работы в таверне было немало, но решил не засыпать и дожидаться Сэма, чтобы он рассказал мне истории о своих победах на диспутах. Чтобы не заснуть, я лег на спину и уставился в темноту, наблюдая за точками, плывущими перед глазами. Но глаза упорно продолжали закрываться. Тогда я начал повторять по памяти названия всех книг Библии и дошел до книги пророка Авдия, после чего все же уснул.