Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор. Страница 34

Тут наша классная не выдержала, а она женщина горячая, ‒ динамит. Говорит им: «Как вы можете из-за такого пустяка, выгонять из комсомола, а значит и из института своего товарища? Вы же будущие учителя, какие же вы злые! Где ваша человечность? Чтобы ни один из вас не смел приходить в нашу школу на практику. Я лично дам вам такие характеристики, что по ним вас ни одна тюрьма не примет!» – заметив, что увлеклась, Ли смутилась.

– Вообще-то, я там не была, Виточка рассказывала, но думаю, наша классная именно так и могла сказать… Декан их был двумя руками за отчисление, это ж его выкормыши, будущая смена. Полюбуйтесь, какая высокая сознательность и активная жизненная позиция. Но нашу Виточку голыми руками не возьмешь, она обратилась в обком партии к заведующему отделом науки и учебных заведений. Пришлось с ним переспать, и он приказал закрыть ее дело. Теперь она его любовница. Стала лучшей студенткой в институте, Ленинская стипендиатка. Недавно устроил ей поездку в Финляндию. Она мне его один раз показывала. Такой, весь из себя, свиноцефал, жадный, да к тому же импотент. Виточка говорит, без двухчасового разогрева у него ни разу не получилось. Короче, теперь у них «любов»…

Зато будет иметь диплом педагога и в Финляндии побывала. С этой поездкой у нее приключился настоящий анекдот. Путевку ей возлюбленный сделал бесплатную, по линии молодежного туризма, называется «Спутник». Виточка рассказывала, как накануне отъезда их туристическую группу инструктировал в райкоме партии один ответственный товарищ. «Каждый из вас должен хорошенько себе уяснить, что вы едете в капиталистическую страну, там кишат шпионы и провокаторы, не забывайте об этом ни на минуту. С паспортом не расставайтесь ни днем, ни ночью. Помните о провокациях». А Виточка, тот еще цветочек, болотный… Она у него спрашивает: «У нас в программе указано посещение финской сауны. Скажите, пожалуйста, как нам быть с паспортом?»

Этот инструктант долго думал, по кабинету метался, ручки белые заламывал, то порывался кому-то звонить, указаний просить, то сам себя одергивал, боялся показаться некомпетентным, а потом все-таки выдал: «Значит так, дорогие товарищи! Надо вам всем запастись такими непромокаемыми полиэтиленовыми мешками. Смотрите у меня, чтобы у каждого было в наличие, я перед отъездом лично проверю у каждого. Запечатаете свои паспорта в эти полиэтиленовые мешки, завяжите их хорошенько узлами и возьмете их с собой в баню, по-фински сауна называется.

Вообще-то, говорит, все это хорошо, но плохо… Там же воды должно быть полно, подгадить может. Надежнее будет сделать так: выберите одного, самого доверенного комсомольца, нет – лучше двух, чтобы один следил за другим и перед тем, как заходить в баню, сдайте им паспорта в непромокаемых мешках под расписку, пусть они их сторожат. А потом, опять-таки, под расписку, их у них изымете. И ищ-що лучше будет, если вы выберите троих доверенных. Так даже понадежнее будет, а то всякое может случиться, бо то ж заграница, понимать надо».

Из-за этих паспортов они в сауну так и не пошли, никто, кроме Виточки, не рискнул доверить свой паспорт другому. Опасались провокаций. А сама она пойти в сауну не решилась, не из-за паспорта, конечно. Побоялась, что за эту сауну они ее после с кашей съедят.

Народу в кафе прибавилось. Хотя, куда еще? И так под завязку. Столики все заняты, многие стоят у стойки вдоль стены. Похотливый лысый Сэм, заговаривает с Кацарой, пытается очаровать ее, вращая глазами. Хороняка, с высоко взбитой башней начеса на голове, демонстративно отвернулась. Тонев в своем репертуаре, его жестикуляция не отличается изяществом. Махнув кому-то из знакомых, он опрокинул фужер с шампанским себе на штаны и теперь с восторгом демонстрирует клетчатым подругам свою мокрую промежность.

Ли долго хохотала, когда я рассказал ей о сегодняшней лекции.

– Душевно вы подсадили старого большевика, шилом на печку. Он вам про Фому, а вы ему, про Ерему. Короче, ни в складуху, ни в ладуху поцелуй пизда кирпич! ‒ подытожила она.

Ее заключение меня не коробит, не в первый раз в разговорах со мной она употребляет грязные ругательства, как ребенок, который повторяет нецензурные слова, не понимая их смысл.

– И напрасно ты его жалеешь. Сколько он людей к стенке поставил одним росчерком пера, сидя в своем политотделе. Все они одним миром мазанные, эти преданные патриоты. Вокруг одни патриоты, увидеть бы хоть одного не патриота, – иронически кривит губы она.

Вот такой, ядовитей отравы, она мне не нравится.

– Это, как еврей-колхозник: наверное есть, но никто такого не видел. Патриотизм выдумали власть имущие, чтобы манипулировать людьми. Власти пытаются подцепить человека на наживку патриотизма, а это чувство ему несвойственно. Дорвавшиеся до власти проходимцы знают, что взывая к патриотизму, с человеком можно делать все, что захочешь. Хочешь, посылай в тайгу, в сорокаградусный мороз, живя в палатках, строить очередную ГЭС, а хочешь, призывай кидаться на амбразуры. И люди им верят, ведь их с детства учили слушаться старших. Верят, и едут, и кидаются.

Я с нашим танцевальным ансамблем как-то была проездом в Ивано-Франковске. Там на вокзале висит транспарант с лозунгом: «Любите Родину – мать вашу!», под ним крашеный серебрянкой Ленин протянутой рукой указывает на забегаловку. И знаешь, не одна я это заметила, многие наши, и Ефимыч, наш покойный хореограф говорил, что в этом есть замаскированное издевательство над всеми нами. В этом весь их долбаный патриотизм, – тяжело вздохнула она и надолго замолчала.

– А ты, мог бы изменить Родине? – вдруг спросила Ли.

В ее взгляде было несвойственное ей выражение тоски и какой-то болезненный интерес. Она вглядывалась в меня с таким напряженным вниманием, словно искала что-то в глубине моих глаз.

– Не знаю… Хотя я думал об этом, – запнувшись от неожиданности, неуверенно ответил я.

У меня не было веры в наше «самое справедливое» из обществ. Редкие сплетни, доносившиеся к нам из Москвы, о творящихся вокруг беззакониях были чудовищны. Я относился к ним скептически, хотя они всегда подтверждались. А передачи «Голоса Америки», которые удавалось прослушать сквозь треск глушилок, отталкивали чрезмерным неприятием нашего строя. Я с недоверием относился к этой тенденциозно подобранной информации, полагая, что и в противостоящем нам капиталистическом лагере так же, как и у нас, перегибают палку. Просто сцепились две системы и изо всех сил обливают друг друга грязью. У меня же было свое, собственное, а не отштампованное пропагандистской машиной отношение к Родине и сейчас, задумавшись над врасплох заданным вопросом, я старался четко сформулировать ответ, прежде всего, для себя.

– Но не стал бы проливать кровь за этот режим, – убежденно сказал я. – Пусть вербуют себе наймитов или защищают себя руками своих вырожденцев детей. У меня нет любви к родине и я не чувствую перед ней никакого долга, который усердно навязывают мне коммунисты. Но, если говорить на бэнимунис [35], нет и не может быть ничего более низкого, чем измена. Предательство – страшнее смерти. В жизни есть вещи, которые святы. Если через них переступить, вообще не будет иметь значения, живешь ты или нет. Мартин Лютер Кинг сказал, что если человеку не за что умереть, ему незачем жить. Я с ним согласен. Нет выше счастья, чем жить с отвагой в сердце и умереть, оставшись в памяти людей.

Нет ничего роднее Родины. Предать свою Родину – это предать себя. Бесчестное продажное правительство, всего лишь шайка лживых клоунов – это не Родина. Серая аморфная масса, то, что принято называть народом – и это не Родина. Земля, не более, чем место, где ты обитаешь, и это еще не Родина. Родина, это твое детство, она в твоем сердце, всегда с тобой. Предать Родину все равно, что предать родную мать. Человек делает поступки и отвечает за них, прежде всего, перед собой, перед своей совестью, а совесть – второе имя Бога. Что бы ни случилось, предать Родину нельзя. Лучше убить… Себя, – закончил я, смутившись от нахлынувшего на меня высокого «штиля».