Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор. Страница 43

Огромный, сотни метров глубиной крепостной ров. Когда-то он опоясывал Херсонскую крепость, делая ее грозной и неприступной. Быстрые воды Днепра катились в нем, с плеском омывая гордые бастионы. С их высоты подолгу любил смотреть на уходящие за горизонт сине-зеленые плавни светлейший князь Потемкин Таврический. Он глядел в зеленую даль, туда, где линия горизонта сливается с небом, а пред глазами золотые салоны и дворцы Петербурга, и она… ‒ охладевшая и отвергнувшая его навсегда. Женщины шутят всерьез. Да, навсегда. А он все ждал и надеялся, вдруг она вспомнит и позовет. Здесь его и похоронили, рядом с моим домом на территории крепости, в соборе, возведенном им в ее честь. Время не властно над величием чувства, которое и ныне так же сильно, как много столетий назад.

Сейчас ров наполовину засыпан, но все еще очень глубокий. На далеком его дне масляно блестит, стоячая мертвая вода. Когда-то она забежала сюда из Днепра и осталась во рву навсегда. Здесь городская свалка. Несмотря на запреты родителей, я прибежал сюда полюбоваться глубиной крепостного рва и взбесившимся калейдоскопом красок свалки. Этот мир хаоса будоражит мой детский разум. Неудивительно, я был в том возрасте, когда дети интересуются всем, что называется, набирался впечатлений. Я помню тот ярчайший восторг детского изумления пред потрясающей по выразительности силой уродливости.

Свалка огромна. Здесь есть все: всевозможный хлам и барахло, вся рвань и отходы прожитых жизней собраны здесь. Из горы гниющих овощей торчат обломки детской коляски. Рядом с кучей тлеющих древесных опилок и еще бо́льшей кучей разноцветной металлической стружки бесстыже распластался полосатый матрац с географическими ореолами многократных ночных наводнений. Из-под разодранного чемодана ярким пятном краснеет абажур со свисающей бахромой.

В мироном соседстве уживается дохлая кошка с такой же, дохлой крысой. Оторванная голова целлулоидной куклы с помятым порочным лицом беспечно улеглась под белым боком расколотого унитаза. Разевают щербатые пасти консервные банки. Причудливой формы флакон из-под духов выглядывает из-за погнутого керогаза. Окровавленные женские гигиенические прокладки. Ржавый скелет велосипеда. Багровые обломки пережженного кирпича. Рваные клочья растерзанных газет, грязные радуги цветной ветоши и повсюду строительный мусор и россыпи битого стекла.

Стаи бездомных собак с лаем и визгом остервенело грызутся между собой. Одна из них, с отвисшими палевыми сосками, с опаской поглядывая по сторонам, суетливо роется в какой-то гадко тягучей клейковине. Молочный дым тлеющего мусора лениво растекается между архипелагами сваленных отбросов. Мокрые вороны, похожие на обрывки разбросанного черного тряпья, нахохлившись, сидят на кучах разлагающегося гнилья. Тяжелый дух гари и падали. Моросит тошнотворный дождик, то мелкий, то еще мельче, как водяная пыль. Вся одежда на мне в бисере матовых капель. Холодно.

Сквозь серебристую кисею дождя я увидел высокого старика. Приближаясь ко мне, он становился все выше, как будто вырастал из-под земли. На нем детское демисезонное пальто в елочку с короткими по локоть рукавами, разодранные на коленях штаны, а на босых ногах рваные галоши. Я его запомнил с той ненужной точностью, которая перегружает мою память множеством совершенно лишних деталей.

Морщинистое лицо, губы, провалившиеся внутрь беззубого рта. Твердый подбородок загнут к большому крючковатому носу. Мокрые белые волосы прилипли к желтой лысине. Ярко-синие, в красной кайме вывернутых век, полные безумного света глаза. В озябшей, трясущейся руке сжимает длинную кочергу. О чем-то напряженно размышляя, он ковыряется ею в этих грудах добра.

Заметив меня, быстро приблизился. Присел передо мной на корточки. Его безобразное лицо, с торчащими из носа и ушей толстыми, как проволока седыми волосами, оказалось на одном уровне с моим. Его дряблые щеки покрытые темными порами похожи на кожуру залежалого апельсина. С кончика носа, в извитых синих прожилках, свисла большая дрожащая капля и никак не могла оторваться. Он быстро заговорил, глядя мне прямо в глаза.

– Понимаете… Как бы вам объяснить?.. Видите ли… Я нашел здесь жемчужину! Только она ведь была не очень, большая… – смущается он. – Да, я должен вам признаться, она была совсем не большая, – печально уточнил он.

– Но она была прекрасна! Да нет же! Не прекрасна… Она была неимоверной красоты! И это… Опять же, нет! – непонятно отчего он взволновался и с лихорадочной поспешностью рукавом утер мокрый рот, и стер наконец эту, неотвязно дрожащую каплю с кончика носа.

– Она была… Нет, пожалуй, в русском языке не найдется такого слова, чтобы передать ее прелесть. Да и в каком другом, вряд ли есть такое нужное слово.

Задумавшись, качает головой и, будто на что-то решившись, тяжело вздохнув, – Она, я держал ее вот в этих руках… – словно не узнавая, он стал внимательно разглядывать свои красные от холода, в отвратительных цыпках руки.

– И, я… Я уронил ее, а найти потом не сумел, как ни искал, – не нашел, но я ее обязательно найду! – с неожиданной силой воскликнул он, и я увидел его истертые почти до десен зубы.

– Или… Или, тогда зачем это все? – голос его дрогнул, и в полном отчаянии он на мгновенье умолк, – Зачем, это пасмурное небо, холод и дождь? Зачем тогда солнце? Оно теплое… И радуга… Нет, вы не думайте, она есть! Зачем?! Зачем... Если ее нет, этой жемчужины, зачем тогда все?

Так нет же! Нет! Она есть! Пусть мне не верят, но она существует! Она всегда со мной, она в моем сердце! И наверняка, в вас, мой милый, очень молодой человек! Поверьте, я это чувствую… Ее только надо увидеть, найти и она засверкает, озарив все вокруг и вы поймете, что все не зря.

Надежда… Вначале слабая, совсем крохотная надежда, а вслед за ней прейдет уверенность, удача, успех. И вот, она, долгожданная победа, она блестяща! Победа войдет в вас, заполнит все ваше сознание, подымет вас из праха повседневности. Радость, ярчайшая радость захлестнет вас. Любовь! Любимая, любимая моя… Где ты, моя любимая? Неужели, я потерял тебя навсегда? Найду ли я тебя? Я уже не верю в это. Это… – затухающим эхом повторил он.

Глаза его остановились, живой отсвет ушел из них. Он выпрямился передо мной во весь свой гигантский рост. Задумавшись, долго глядел под ноги, а потом побрел куда-то вниз по склону рва. Галоши заскользили по желтой, расползающейся глине и он упал, со страшным всхлипом ударившись спиной о землю. Весь измазанный с трудом поднялся, постоял, качаясь, и снова побрел хромая, всматриваясь под ноги.

На свалку, вместе с ненужной рухлядью, люди нередко выбрасывают и самих себя. Старые вещи принимают и хранят в себе информацию об их жизни. Поэтому свалки так притягивают детей и стариков. Первых, волнуют неведомые переживания, вторых – влекут воспоминания. Таковы мои первые детские впечатления, образы и чувства, ранившие мое детское воображение. Я их сберег и пронес по жизни. Сейчас, спустя годы, я понимаю, что это был не оживший мертвец. Смерть не самое страшное, что может с Вами случиться. Я видел гораздо худшее, – живое тело, с вырванной душой. Вспомнится же такое.

В ту ночь я не смог заснуть, лишь под утро впал в какой-то полусон, в котором я вальсировал с Ли. Я кружил ее в необычайно легком, летящем над землёю вальсе, дух захватывало упоительное ощущение полета, и кругом шла голова.

Глава 14

Январь знаменует новый год. Отчего он такой холодный?

Стылым январским вечером Ли предложила мне зайти в гости к своей приятельнице. Она уже несколько раз приглашала Ли к себе. Ее пятиэтажная хрущевка находилась неподалеку от дома, где жила Ли, в окружении таких же, геометрически правильных покрытых сажей коробок. Она назвалась мне Алькемой. Было это ее имя, фамилия или кличка, я не уточнил. Алькема так Алькема, если ей так нравится.