Мы вдвоем - Нир Эльханан. Страница 3
— У нас встреча с адвокатом Гореном, — мягким, неизвестно откуда взявшимся тоном пояснил Мика, облокотившись о ее стол.
— Как вас зовут? — испытующе и недоверчиво взглянула на него «мумия».
— Лехави.
— Лехави? — Секретарша принялась искать среди бумаг.
— Да. Мика и Йонатан Лехави. Очень приятно. Я вам звонил вчера.
— Очень приятно, Мика, — ответила «мумия», чудесным образом понемногу оттаивая, ведь Мике не раз удавалось расположить к себе кого угодно, даже самых непреклонных. — Садитесь, пожалуйста, — добавила она, и на ее лице, словно по приказу, вновь появилось отчужденное выражение. Йонатан испугался: Мика уже запустил процесс. На этот раз он действительно намеревался судиться. И это уже был не привычный симптом, а нечто из ряда вон выходящее.
Мика не терял времени зря: взял один из юридических журналов, разложенных на столике в приемной, и начал листать. Привлеченный заглавием «Иски против медицинских учреждений», он погрузился в чащу судебных разбирательств и даже принялся делать выписки на листочке, на котором уже теснились выдержки и ссылки, так что почти не заметил подошедшую секретаршу. По ее лицу было видно, что она поражена усердием Мики, с которым тот конспектировал прочитанное.
— Вы можете войти, — показала она обеими руками на коричневую деревянную дверь кабинета Горена, и последний бастион ее внутреннего сопротивления пал пред Микиным очарованием.
Горен — полноватый, невысокий, лысеющий мужчина средних лет — сидел во главе узкого прямоугольного темно-коричневого стола, покрытого стеклом. Позади него находился книжный шкаф с толстыми папками адвокатских дел. Адвокат чересчур драматично скрестил руки на груди, будто желая сдержать натиск вошедших, и бесстрастно осведомился:
— Итак, друзья, в чем дело?
Мика вытащил из потертого по краям зеленого рюкзака тетрадь. Только теперь Йонатан узнал зеленый портфель Идо: они называли его «рюкзаком упрямства», потому что Идо ни за что не хотел с ним расстаться, хотя он совсем износился, и из всех швов торчали нитки.
— С вашего разрешения, я прочту, — сказал Мика. — Так вот. Истцы: Мика и Йонатан Лехави с улицы Йордей-ѓа-Сира в Иерусалиме. Ответчик: профессор Дан Гейбл из онкологического отделения больницы «Шаарей цедек».
Мика читал торопливо, проглатывал слова почти целиком, и Горен процедил:
— Помедленнее.
Но Мика, не обращая внимания на это холодное замечание, произнес:
— Дану Гейблу предъявляется обвинение в отсутствии адекватного медицинского ответа на заболевание Идо Лехави, а именно в бездействии, которое привело непосредственно к смерти последнего три года назад. Понимаете, — продолжил Мика, и рука его, сжимающая тетрадь, медленно опустилась, — речь идет о чудовищной халатности, пришло время призвать за нее к ответу. — Он закрыл тетрадь и выжидающе-настороженно уставился на мужчину, с поджатыми губами сидящего перед ним.
Йонатану захотелось провалиться между плитками на полу кабинета. Он покраснел, цепкие щупальца вновь опутали его щиколотки, поползли но бедрам и близились к коленям, он ощущал, что спустя мгновение они доберутся до его горла и прольют в него свой яд. Йонатан чувствовал себя сторонним наблюдателем странной сцены, пытался найти нечто, за что мог бы ухватиться. Такой опорой для него была тринадцатая глава Псалмов[19]. В семье Лехави к ее словам всегда прибегали в трудную минуту, и сейчас он произнес ее про себя в надежде, что Горен догадается, с кем имеет дело.
Горен же пригладил лысину, сделал несколько пометок на подвернувшемся ему под руку листе бумаги и пробормотал:
— Хорошо. Понимаю.
Йонатан был уверен, что адвокат понял: Мика — не обычный человек, а одержимый. Ему казалось, что сумасшествие, исходящее от Мики, грозит, захватите все пространство этой комнаты.
— Требуются документы, — бросил Горен.
— Какие нужны документы? Я обо всем позабочусь, — перебил Мика. В его голосе слышались испуг и готовность угодить.
— Рецепты на лекарства, как можно больше рецептов Гейбла, квитанции на покупку медикаментов, квитанции об оплате услуг частных специалистов, если таковые были, и, разумеется, справка о поступлении в больницу и диагноз, свидетельства о смерти и выдаче тела. Иногда даже то, что вам представляется неважным и излишним, может помочь нам и определит результат иска. — Он замешкался, привычно кашлянул и добавил: — Иски против врачей — дело непростое, они очень ловко страхуются. Короче говоря, — он отложил бумагу на край стола и повысил голос, как бы подводя итог, — короче говоря, мне как можно скорее нужны все эти документы, тогда посмотрим, есть ли тут с чем работать.
— Без проблем, уж поверьте, вы не пожалеете об этом деле. — Мика закончил вносить в мятую тетрадь длинный список документов, положил ее в рюкзак, забросил его за спину и поднялся.
— Все будет в порядке, — внезапно отечески произнес Горен, и Мика громко повторил его слова, освещая адвоката своей улыбкой «волшебного мальчика».
— Наша семья обеспечена, с нашей стороны не возникнет финансовых трудностей, — добавил он спокойным и уверенным тоном. Выходя, одарил улыбкой и секретаршу, которая в ответ преданно посмотрела на него и сказала:
— Лехави, если вам что-то понадобится, я к вашим услугам.
Йонатан же, со свойственной ему занудностью, подумал: какую такую обеспеченную семью Мика имел в виду.
Лишь в полумраке автомобиля — когда он не видел ясно лицо брата, мчащего по улицам города, пролетев несколько раз на желтый и однажды на красный свет — Йонатана пронзило болезненное осознание: у Мики приступ, не нужно ему потакать, просто открой дверь и выскочи из «мазды», да, именно сейчас, пока горит красный свет. Все машины остановились на несколько секунд. Прыгай. Беги домой к родителям на улицу Йордей-ѓа-Сира, спаси их и себя. Это добром не кончится. Это не может кончиться добром, ты же знаешь.
Однако «мазда» продолжила нестись, словно одержимая, по старым улицам центра города, и Йонатан вглядывался в сидящего рядом человека, пытаясь отыскать в нем своего Мику, прежнего своего брата, но лицо и поза Мики выражали только безумие, и Йонатану оставалось лишь «сбежать» в собственные мысли. Он хотел хотя бы ненадолго отвлечься, расслабиться, но вдруг на него нахлынуло воспоминание о том горьком, жестоком Пуриме[20] и о возмутительном поступке раввина Гохлера. Боль, горечь и бессилие не утихали, не отпускали Йонатана. И даже когда Мика подал ему стакан морковного сока, купленный в киоске в торговом центре, сказал: «Пей, брат, это стакан здоровья в чистом виде» — и улыбнулся своей покоряющей улыбкой, он остался под властью всеобъемлющего бессилия.
2
Было шесть часов, холодная и предзимняя иерусалимская темнота уже залила улицу и вызвала у Эммануэля желание пораньше выйти из оптики. Подходящий вечер для супа, подумал он, быстро шагая в сторону относительно нового их дома.
Сегодня он, как всегда, нацеплял на носы детей свою тяжелую медицинскую оправу, подбирая подходящие линзы. «Как теперь? — задавал он обычный вопрос. — А теперь? Четче или более расплывчато?» — продолжал с нарочитой мягкостью до тех пор, пока наконец циферки будто сходили с места, до боли врезались в напряженные детские глаза, и ребенок растерянно и испуганно отвечал: да, теперь хорошо. «Ты уверен, что теперь лучше?» — настаивал Эммануэль, пытаясь избавиться от строгой нотки в голосе, и всякий раз ребенок, как обычно с нескрываемым трепетом перед неизбежным решением, говорил: «Вообще-то не знаю, подходит эта или нет», — испытывая отвращение ко всей этой ситуации, вынуждающей его надевать опасное приспособление, которое будет сопровождать его всю жизнь, превратит его в боязливого изгоя и не позволит ему стать гордым, мужественным и красивым цабаром[21].
В ответ на неизменную растерянность ребенка Эммануэль спокойно, по-отечески говорил: «Все в порядке, в самом деле в порядке» — и пытался объяснить напуганному малышу, что очки — это не страшно, не то что раньше, что в наши дни очки — самый шик (это молодежное слово он не раз слышал от Мики). «Теперь бывают очень красивые, современные оправы, может быть, даже что-нибудь хипстерское, это модно». Тут он придавал голосу энергичный убедительный тон, призванный повлиять на ребенка и в особенности на его ничуть не менее перепуганную мать, которой было так нелегко водрузить на чистое, бледное личико сына этот неловкий предмет.