Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин. Страница 71
Три дня спустя, после очередного визита в баню, Аяме отправилась прямиком в парк у кладбища. Она обнаружила прежних женщину и мужчину, а также других, явно не возражавших против ее присутствия. Все здесь казались словно связанными единой тайной, и Аяме чувствовала себя в безопасности среди них. Когда она уходила, к ней подошла красивая девушка:
— Почему ты уходишь так рано? Вечер прекрасный.
Аяме не знала, что сказать, но промолчать показалось невежливым.
— Что вы имеете в виду?
— Позднее, если ты захочешь чем-то заняться, здесь будет больше людей. — Девушка рассмеялась. — Разве ты не хочешь кое-чем заняться?
Аяме покачала головой:
— Я… я… Нет.
— Если у тебя есть деньги, я могу сделать все, что ты захочешь. Я предпочитаю делать это с женщинами.
Аяме затаила дыхание. Девушка была очень пухлой, румяной. У нее были красивые белые руки, полные и гладкие, как у женщин на итальянских картинах. В изящной черно-белой блузке из жоржета и темно-синей юбке она выглядела привлекательной женщиной-офицером. Девушка взяла левую руку Аяме и осторожно положила ее себе на грудь, под тонкую ткань блузки, Аяме почувствовала, как набухает и твердеет большой сосок.
— Ты очень милая. Приходи ко мне вечером, попозже. Сегодня я пришла рано, потому что у меня встреча, но он немного опаздывает. Обычно я вон там, рядом с кустами. — Девушка хихикнула. — Я люблю брать в рот разное. — Она облизнула губы ярким острым языком. — И я могу принести тебе игрушки.
Ошеломленная Аяме кивнула и пошла домой. Ее левая рука горела, и она не могла думать ни о чем другом — только о твердом женском соске в своих пальцах.
Субботним вечером в конце ноября Дайсукэ заснул раньше обычного. Харуки задержался в участке, занятый отчетами. В гостиной Аяме пыталась читать книгу об английской выпечке, но мысли уплывали. Закрыв книгу, она решила принять ванну, хотя в тот день уже делала это. Дайсукэ тихонько похрапывал, когда она вышла из дома.
Погружаясь в горячую воду, она спрашивала себя: хватит ли ей отваги попросить мужа заняться с ней любовью. Когда кожа на кончиках пальцев сморщилась, она оделась и причесалась. В наступающей темноте Аяме подошла к парку у кладбища.
Несмотря на холод, там оказалось довольно много любовников. Пары наблюдали, как другие занимаются любовью, и мастурбировали. Голые тела горбились под большими деревьями. Аяме хотела, чтобы Харуки обнял ее и занялся сексом с ней прямо там, на воздухе. Возле мощного дуба двое мужчин обнялись, а более высокий, руки которого сжимали партнера, был в сером костюме, подобном тому, который она сшила для своего мужа. Аяме подошла поближе и увидела его отчетливо. Она отступила, чтобы спрятаться.
Аяме затаила дыхание и наблюдала, как ее муж занимается любовью с другим мужчиной. Потому что ей не показалось, это был именно он.
Когда Харуки и молодой человек в белой рубашке закончили, они молча оделись и расстались, не посмотрев друг на друга и не прощаясь. Она не видела, чтобы Харуки давал молодому человеку деньги, но это могло произойти раньше.
Аяме села на корни старого дерева и уставилась на подушечки пальцев, которые снова стали гладкими. Если он доберется до дома прежде нее, ей придется сказать, что задержалась в бане-сенто.
— Здравствуй.
На этот раз девушка надела чисто-белую блузку, которая мерцала в темноте, и это делало ее похожей на ангела.
— Ты принесла деньги?
Девушка присела рядом с Аяме, распахнула блузку и вытащила грудь. Девушка была прекрасна. Аяме задавалась вопросом, зачем такому чудесному созданию интересоваться ее иссохшим телом, которое не могло ни зачать, ни любить.
— Ты можешь заплатить мне потом, если хочешь. — Девушка взглянула на сумку Аяме. — Ты приняла ванну, как хороший ребенок, ты такая чистая. Иди к мамочке, возьми грудь. Мне нравится это. Ты выглядишь испуганной, но почему? Все будет хорошо. — Девушка взяла правую руку Аяме и засунула себе под юбку, и Аяме впервые почувствовала другую женщину — она была мягкой и плюшевой.
Аяме погрузилась в теплоту тела этой незнакомой девушки. Тепло разливалось по ее организму, но когда она открыла рот, девушка взяла ее сумку.
— У тебя здесь деньги? Мне нужно много. Маме приходится покупать много вещей, чтобы хорошо выглядеть для своего ребенка.
Аяме отшатнулась и оттолкнула девушку, так что та упала назад.
— Вы омерзительны. — Она встала.
— Тощее старое влагалище! — крикнула девушка, и Аяме услышала ее хриплый смех издалека. — Ты должна платить за любовь, сука!
Айаме побежала назад, в баню.
Когда она наконец вернулась домой, Харуки кормил брата.
— Где ты была, А-тян? — спросил Дайсукэ.
Он был в желтой пижаме, которую она утром погладила для него.
Харуки кивнул и улыбнулся ей. Он никогда раньше не заставал брата одного. Дайсукэ плакал на коврике и звал маму. Но Харуки не хотел говорить об этом Аяме, опасаясь, что она почувствует себя виноватой, а она и так хорошо обо всех заботилась.
— Я ходила в баню, Дай-тян. Мне очень жаль, что я опоздала. Я думала, ты спал, и было очень холодно, поэтому я задержалась.
— Я боялся. Я боялся, — сказал Дайсукэ, в глазах его вновь закипали слезы. — Я хочу к мамочке.
Она не могла взглянуть в лицо Харуки. Он еще не снял пиджак. Дайсукэ подошел к ней, оставив Харуки за кухонным столом собирать посуду.
— А-тян чистая. У нее была ванна. — Дайсукэ речитативом повторял и повторял строку, которую произносил обычно после ее возвращения из бани.
— Ты устал? — спросила она.
— Нет.
— Хочешь, чтобы я почитала тебе?
— Да.
Харуки оставил их в гостиной с книгой о старых поездах, и она кивнула ему, когда он сказал спокойной ночи, перед тем как пошел спать.
7
Йокогама, март 1976 года
Уходивший на пенсию детектив не успел завершить отчет о самоубийстве, и тот попал на стол Харуки. Двенадцатилетний корейский мальчик по имени Тэцуо Кимура спрыгнул с крыши жилого дома. Мать билась в истерике и не могла говорить, но родители готовы были встретиться с Харуки вечером. Они жили недалеко от Чайнатауна. Отец работал сантехником, а мать — на перчаточной фабрике. Помимо погибшего мальчика в семье было две дочери.
Еще перед дверью квартиры Харуки почувствовал знакомые запахи чеснока, грибного соевого соуса и острого корейского[31] мисо-супа. Все жильцы шестиэтажного здания, принадлежащего корейцам, и сами были корейцами. В главной комнате отец, одетый в чистый комбинезон рабочего, сидел, скрестив ноги, на синей напольной подушке. Мать принесла поднос с чашками и завернутыми в тонкую бумагу печеньями-конбини.[32] Отец держал на коленях переплетенную книгу.
Харуки вежливо, двумя руками, вручил отцу визитную карточку, а затем сел на подушку. Мать налила ему чашку чая и опустилась на колени.
— У вас не было возможности это увидеть. — Отец передал книгу Харуки. — Вы должны знать, что произошло. Эти дети должны быть наказаны.
Отец, длинноволосый мужчина с оливковым цветом лица и квадратной челюстью, не смотрел в глаза Харуки. Книга оказалась школьным альбомом. Харуки открыл его на странице, отмеченной закладкой. Там оказались строки и столбцы черно-белых фотографий учеников, все в форме, некоторые улыбаются. Он сразу заметил Тэцуо, который унаследовал материнское длинное лицо и маленький отцовский рот — хрупкий мальчик с тонкими плечами. На странице было несколько рукописных фраз, прямо поверх лиц на фотографиях.
«Тэцуо — удачи в старшей школе. Хироши Нода».
«Ты хорошо рисуешь. Каяко Мицуя».
Харуки, должно быть, выглядел смущенным, потому что не заметил ничего необычного. Отец попросил его перевернуть наклеенный листок бумаги.
«Сдохни, корейский урод».
«Прекратите обирать других. Корейцы разрушают эту страну».
«Бедняки вонючие».
«Если убьешь себя, в нашей школе в следующем году будет одним грязным корейцем меньше».