Вор весны (ЛП) - Макдональд Кетрин. Страница 57

— Или наоборот.

Я хмурюсь.

— Здесь намного лучше, когда ты есть.

Я заливаюсь краской и беру суп, чтобы было чем отвести взгляд. Я съедаю его практически на одном вдохе; не помню, когда в последний раз ела. Аид берет свою миску, осторожно на меня поглядывая.

— Я поставил тебя в неловкое положение?

— Нет, — говорю я, вытирая подбородок. — Да, — говорю я из ванной, радуясь, что он не видит моего лица. — Я просто… немного ошеломлена. Видишь ли, все в моей жизни становится лучше, когда в ней есть ты, и ты мне очень, очень нравишься. Ужасающим, похожим на падение со скалы образом. Если во всем этом какой-то смысл?

— Да, — говорит он, — потому что я тоже в ужасе от того, что испытываю к тебе.

Я оборачиваюсь, и он оказывается прямо за мной.

— Ты должен лежать в постели.

— Ляг со мной. Нам не обязательно о чем-то говорить, если ты этого не хочешь.

Я киваю, мое горло совершенно пересохло, и он ведет меня обратно к кровати. Я ложусь, мои руки скользят вдоль его позвоночника, и он напрягается, когда мои пальцы случайно касаются одного из его шрамов.

— Они все еще болят? — спрашиваю я его.

— Нет, — говорит он. — Просто, раньше я никогда и никому не разрешал к ним прикасаться.

Я убираю руку, но он ловит ее, лаская мою ладонь большим пальцем.

— Я не возражаю, если это будешь ты, — говорит он.

Я так сильно хочу опять его поцеловать, что это причиняет боль, но я чувствую, что мы взорвемся, что я разрушу его исцеляющееся тело силой этого, и у меня все еще есть вопросы, все еще есть слова, что я должна сказать.

— Я… я не хочу заставлять тебя говорить о том, что тебе неприятно, но… Я надеюсь, ты захочешь поговорить о них со мной, — я делаю осторожный вдох. — Шрамы на спине. Ими одаривала тебя мать, да?

Аид отворачивается и смотрит в потолок.

— Только тогда, когда я действительно, по-настоящему ее разочаровывал.

— Аид…

— Я никогда никому не рассказывал. Думаю, Эметрия знает. Но так же никому не рассказывала.

Я наклоняюсь к нему, беря его руки в свои.

— Потому что тебе стыдно.

Едва заметный кивок.

— Даже если знаешь, что не тебе должно быть. А ей.

Кивок.

— Потому что это говорит о ней гораздо больше, чем о тебе. Это ничего о тебе не говорит.

Кивок.

— И ты знаешь, что не заслужил этого.

Он замирает.

— Аид?

— Есть… есть разница между знание чего-то и чувством этого.

Я притягиваю его руки, целуя.

— Надеюсь, однажды ты почувствуешь это так же остро, как я, — я целую его в щеки. — Ты не заслужил ничего плохого в своей жизни, лишь все хорошее.

Он сжимает мои пальцы.

— Не совсем все.

Это никуда не годится. Я сокращаю расстояние между нами, скользя руками по его щекам, прижимаясь губами к его. Он слегка сопротивляется, словно я застала его врасплох, но за считанные секунды смягчается, позволяя мне чувствовать его теплые и живые губы под моими. Его руки обнимают меня за талию, притягивая ближе, пальцы гладят изгибы под ночной рубашкой.

Кажется, я ношу ее уже несколько дней. Мне все равно. Мои пальцы запутались в его волосах, когда поцелуй углубился во что-то, похожее на лесной пожар.

Я уже целовалась раньше с несколькими людьми. Но никогда не испытывала ничего подобного этому поцелую. Он был почти болезненным, точно в нескольких дюймах от кожи проносится пламя, и все же мне хочется окунуться в это пеклище.

Инстинктивно и перебираюсь к нему на колени, раздвигая ноги по обе стороны от него…

Он издает тихий стон, и я отскакиваю назад.

— Прости. Я не подумала…

— Это того стоило, — хрипит он, хватаясь за бок.

— Я знаю, что ты не лжешь, но выражение лица не столь убедительно.

— Я буду в полном порядке… через некоторое время… может быть, день или два, — он стонет, откидываясь на подушки. — Я наконец-то тебе нравлюсь, но мне все равно приходится ждать, чтобы целовать тебя.

Я смеюсь.

— Наконец-то? На самом деле, мы не так давно друг друга знаем.

Аид делает паузу.

— Ты нравишься мне с того момента, как мы встретились.

— Что!? Но… это была действительно странная встреча!

— Да, она, конечно, была странной. Не проси меня объяснить, что это было, не сейчас, но… — он сглатывает, глядя в потолок, одной рукой все еще прижимая рану. — Я думал, что умру, — говорит он. — Это не первый раз, когда я думаю об этом. Но первый раз, когда я действительно этого не хотел. Впервые я почувствовал, что у меня есть то, ради чего стоит жить. В то же время это, казалось, не имело значения. Это не имело значения, потому что там была ты. Я посмотрел смерти в лицо и сказал, что она может забрать меня, если я смогу поцеловать тебя. Пока тебе не было все равно, это не имело значения. Ты была для меня самым важным в мире, — он делает паузу. — Ты всегда была для меня самым важным в мире. Сефона, с того момента, когда впервые тебя увидел, я…

Я накрываю его грудь и нежно целую его губы, так нежно, как только могу.

— Знаю, — говорю я, ложась рядом с ним. — Все в порядке. Я чувствую то же.

— Ты не понимаешь, — говорит он. — Ты не можешь. Но спасибо за твою блестящую ложь, прекрасная смертная богиня.

24. Ночная Встреча

Мне снится, что сегодня первый день весны, и мы с Папой идем в парк. Мне шесть или семь. Я предлагаю свое мороженое грустному мальчику с пушистыми черными крыльями утенка. Я прочитала ему «Питера Пэна».

Другие дети дразнят его из-за крыльев, поэтому я бросаю в них песком.

— Сефи! Это не очень приятно! — говорит голос, который я знаю лишь во сне. Это голос Дафны, голос Мамы. Я поднимаю глаза и вижу, что она хмурится, покачивая на руках ребенка. Моего младшего брата. Того, который, я надеялась, у меня будет, если она вернется.